Наблюдатель

Часть первая. СТРАННИКИ В НОЧИ

Глава 1. ФИНИШ-ПЛАНЕТА

1. Земля, Евразия, Москва. 2244 год

Клинок сверкнул полированной сталью, падая наискось, грозя втесаться в голую шею. Давид тут же поставил шаговый блок, резко отбил меч, и тогда Черный Рыцарь сделал выпад левой рукой, пальцы которой сжимали трехгранный кинжал-мизерикорд, тонкий и опасный, как жало василиска.

Давид отпрянул, разворачиваясь боком, и завертел мечом – вверх, вниз, наискосок, выстраивая защитную «решетку». Черный Рыцарь заворчал недовольно – противник попался вредный, всё никак не давал себя убить. Латник сделал хороший замах, присел рывком, щелкнув доспехами, – и его длинный меч прошипел по-змеиному над самой землей, просвистел, как коса, широким подрезающим движением.

Давид подпрыгнул, уберегая ноги, и ринулся в атаку. Пока инерция уводила меч Черного, он сделал мощный лайн-выпад. Острие клинка вошло рыцарю в бок, попав между сегментами доспеха, разрезая кожаные завязки и погружаясь в гнилое средневековое нутро…

– Нормально, Дава, – пророкотал наставник и скомандовал: – Сброс!

Фантомат моментально выключился. Все краски выдуманного мира истаяли, четкие контуры расплылись, возвращая непоколебимый реал. Земляничная поляна оказалась пружинистым коричневым полом в темных разводах, окружавшие ее деревья – стенами бледно-лилового оттенка, а небо над головой, затянутое облаками, превратилось в рубчатый, матово-белый потолок.

Давид, стараясь громко не сопеть, отдышался и рукавом отер пот с лица. Нормально, значит… Это хорошо. Всё равно большей похвалы от наставника не дождешься…

Наставник, огромный грузный человек с дочерна загорелым лицом, поднялся из-за длинного низкого стола с серебристой поверхностью, за которым сидели члены комиссии, и прошел к задней стене – сплошному окну. Он ступал вперевалку и со спины походил на медведя, переодетого в комбинезон, – сдержанно-свирепого, заматеревшего Винни-Пуха. Вцепившись рукою в прозрачную раму, наставник пошагал вдоль окна, открывая его. Сразу запахло хвоей, потянуло смолистым ароматом рубленых дров и горечью скошенной травы. Очень далеко пропел горнист. Индиговый разлив небес прочертил одинокий глайдер – будто яркая капелька скатилась по лазури.

– Нормально, – повторил наставник и повернулся к столу. – Тебе слово, Мелькер.

Сухощавый, длинный как жердь профессор Мелькер Свантессен, планетарный инспектор Комиссии Галактической Безопасности, пожевал губами, словно пробуя их на вкус, и сказал неожиданно громким и строгим голосом:

– Давид Виштальский!

Давид втянул живот и выпрямился, опуская меч.

– Дипломную практику вы проходили на планете Саргол, – проговорил Свантессен, не то утверждая, не то вопрошая, – в качестве координатора полевой группы таких же, как вы, курсантов.

Профессор говорил, опустив голову к столу-информатору, и Давид не знал, что ему делать. Ответить? Или промолчать? Он взглянул на своего наставника, и тот хитро подмигнул ему. Это Виштальского успокоило – он расслабился и кивнул Свантессену. Да, мол, отмечен такой факт в моем героическом прошлом.

– Первый опыт самостоятельного внедрения… – затянул профессор. – Меченосец всадника Инудруадана.

Свантессен неодобрительно поджал губы, и внутренности Давы мгновенно смерзлись.

– Вы знаете, Лобов, мое особое мнение по этому поводу, – сказал профессор сварливо, обращаясь к наставнику Виштальского. – Рано, рано вы тогда начали!

Наставник пожал могучими плечами и прогудел непримиримо:

– Курсант Виштальский прошел психологическое кондиционирование и… и он являлся лучшим в группе! Хотя, конечно, риск был…

– Вот именно… – проворчал Свантессен, мягчея.

Давид слушал с громко бьющимся сердцем. Профессора он побаивался и уважал. Как-никак, Свантессен лет десять уже числился резидентом Земли на далекой-предалекой планете Маран-им, и не зря холодное и строгое слово «Кардинал» стало его оперативным псевдонимом – это здесь он был профессором, а вот гуманоиды-мараниты знали старину Мелькера как Большого Жреца, тамошнего религиозного лидера и, одновременно, первого министра короля Толло-но-Хассе. Чем не Ришелье?

Повернув голову к третьему члену комиссии, полному, румяному добряку, Свантессен сухо сказал:

– Ваше слово, Леонидас.

Румяный радостно потер ладони и склонился к столу.

– Ксенология – пять, – прожурчал он, просматривая оценки, – ксенотехнология – пять, ксенопсихология – пять. Очень хорошо, курсант, просто отлично. Ну, а ваш реферат по сравнительной истории гуманоидных цивилизаций в фазе феодализма тянет на монографию – не более и не менее!

Давид пробормотал нечто невразумительное, но должное продемонстрировать его личную скромность.

– Да-а… – продолжил Леонидас, почти жмурясь от удовольствия. – Но смотрим дальше, и что мы видим? Ваши тренеры, что по ниндзюцу, что по форс-блейду, в один голос заявляют: Давид Виштальский блестяще усвоил теоретические дисциплины, а вот в практических занятиях не дотягивает до высоких показателей…

– По фехтованию он здорово подтянулся, – сказал Лобов недовольно. – Сами же видели!

– Не спорю, – легко согласился Леонидас, – этюд был разыгран как по нотам. Но! Давиду Виштальскому следует серьезно задуматься и сделать окончательный выбор – куда его тянет? К тихой научной работе где-нибудь в НИИ Внеземных Культур? А может, ему лучше остановить свой выбор на Комиссии Межпланетных Отношений и подвизаться на поприще дипломатии? Или все-таки направить стопы в КГБ – шпионить на развитых планетах, так сказать, в тылу союзника, дабы Земля прирастала расами-сателлитами.

Давид подумал.

– В КГБ! – твердо сказал он.

– Воля ваша, – развел руками румяный и широко улыбнулся.

– Шпионить! – фыркнул Лобов. – Вас послушать, так наша работа не выходит за рамки шпионажа и драк!

– Нет, отчего же? Выходит. Но всё же разведка и контрразведка – ее главные составляющие. Право, Иван, стыдиться тут нечего. Война кончилась двадцать лет назад, а мы, «бойцы невидимого фронта», призваны по-прежнему. Таков наш удел!

– Вот потому-то, – с силой сказал Лобов, – и ходит в народе пренебрежительное «голубокурточник» или боязливое «кагэбэшник»! И люди куда реже вспоминают, что нас еще называют «галактистами» – за то, что помогаем человечеству стать галактическим. Мы ускоряем прогресс на отсталых планетах, помогаем тамошним цивилизациям проходить критические точки, и это куда благороднее, чем вести сателлитов курсом астрополитики Земли!

– Ах, Иван, – вздохнул Леонидас, – спецслужба умеет много гитик. Мы, как странники в ночи, забываем имена, данные мамой и папой, и привыкаем к агентурным номерам. Наши миссии – секретны, наши операции – тайны, но служим мы отнюдь не всем носителям разума, а лишь своим однопланетникам. Что, не любят они нас? Опасаются? Пугаем мы их? Так это всегда было! Люди не испытывают благодарности к тем, кто защищает их, не понимают, какую мы приносим пользу, не видят нужды в работе Галактической Безопасности. Но не все ж такие! Утешайтесь этим, Иван…

– Всё? – проворчал Свантессен. – Высказались?

– Да, – буркнул Иван Лобов, отворачиваясь к окну. Леонидас лишь кивнул, ласково и безмятежно щурясь.

Профессор Свантессен прокашлялся.

– Давиду Марковичу Виштальскому, курсанту Центрального прометеума, – произнес он торжественно, – вручается диплом ксенолога первой степени с присвоением звания младшего командора!

Давид ощутил слабость. Мир вокруг него поплыл, будто снова пошел сброс детализации. Из разноцветного тумана вынырнул наставник. Виштальский не видел его лица, только голубая куртка колыхалась в поле зрения. Он вперился в эмблему над левым нагрудным карманом: земной шарик с синими океанами и зелеными континентами на фоне эллипса галактической спирали.

– Поздравляю! – грянул Иван и стиснул протянутую Давидом руку.

– Спасибо! – выдохнул Виштальский.

Лобов нацепил Давиду на погоны две маленькие серебряные звездочки и отшагнул, словно любуясь новоиспеченным суперагентом.

– Ваше первое задание, галактист, – с улыбкой проговорил Свантессен, и протянул Давиду небольшой цилиндрик. – Вы направляетесь на Тьет, на базу «Северный полюс». Командир базы – Жорж Лассав, планетарный координатор – Ахмед Бехоев. Начнете карьеру с должности, насколько сложной, настолько и важной – вы назначаетесь наблюдателем. Будете соглядатаем при дворе баррауха, по-нашему – короля, Цзанг-дзод-гукха Третьего, Потрясателя Суши видимой и невидимой, Великого Хозяина того, что есть и чего нет, и прочая, и прочая, и прочая. Нам очень важно знать, что делается в ближнем круге баррауха, на кого из свиты можно ставить, а кто из придворных хлыщей просто дурак и сиятельный тунеядец. Сложность же вашей миссии заключается в том, что вам категорически запрещается любое вмешательство. Любое! Даже если у вас на глазах будут пытать друга, можно только наблюдать за допросом… Наблюдать и докладывать. Ясно?

– Да, – выдохнул Давид.

– Человечество Тьет очень похоже на нас с тобой, – подхватил Лобов, – разве что у них пятьдесят четыре хромосомы и сорок зубов. Их женщины красивы, как наши, ну и… В общем, это серьезная дополнительная трудность. Сам понимаешь, трудно пожалеть разумного слизня, а вот когда от боли кричит хорошенькая девушка.

– Я понимаю, – пробормотал Виштальский.

– Ну, раз так, – подхватил эстафету Леонидас, – то удачи вам, Давид! И счастливой работы!

Отдышался Дава уже в атриуме. Центральный прометеум был возведен в стиле внеземных баз – сплошные купола и галереи-переходники. Даже зимний сад выстроили в виде оранжереи под прозрачным колпаком – великой радости звездолетчиков, долгие месяцы не видевших травку. А в самой сердцевинке учебного заведения, там, где кольцевые коридоры обрамляли дворик-атриум, стояла бронзовая статуя Прометея – бога, ускорявшего прогресс вида «хомо сапиенс», помогавшего людям проходить критические точки.

По атриуму носились вдоль и поперек озабоченные курсанты, всклокоченные и отчаянно вибрирующие, – шли экзамены. Почти каждый, пробегая мимо Прометея, хватался – на счастье – за его бронзовую длань, простертую над людьми-коротышками, сирыми и убогими, греющимися у подаренного огня. Длань сверкала, как надраенная.

«А мне это больше не нужно!» – довольно подумал Давид. Он-то свое отбоялся. Всё! «Госы» сданы, диплом в кармане. Дава прямо-таки лучился от счастья, поглаживая пальцами футлярчик с заданием. Он – галактист! Мечта сбылась…

Виштальский ощутил усталость и присел на один из диванчиков, расставленных вокруг памятника. Вытянул ноги, раскинул руки по мягкой спинке, зажмурил глаза.

…Ему всегда везло – так, во всяком случае, он считал сам. Повезло с няней Викой – ее мягкий грудной голос иногда даже снился ему. «Сорока-воровка кашу варила, деток кормила…» Няня была молодой и симпатичной особой – мама даже немного беспокоилась за отцовскую моральную устойчивость. Дава смутно помнил, как папа, сидя на диване, говорит утомленным голосом: «Сара, ты меня устала своей волнующей ревностью!»

И с воспитательницей ему повезло – Циля Наумовна была дамой непоседливой и чрезвычайно жизнерадостной. Но не содержала в характере даже атома легкомыслия – ее девизом было: «Целеустремленность, упорство, энергия!»

Няня Вика наградила его своей сентиментальностью и романтизмом, а Циля Наумовна заразила маленького Давидика занудливостью. Увы, именно так окружающие оценивали его стремление к совершенству. Они не понимали, что лениться – скучно, а зря тратить время на жмурки и футбол – глупо. И как им всё это объяснишь?

Но больше всего Давиду повезло с учителем. И со школьными товарищами. Их было пятеро у Дмитрия Александровича – самая первая группа у недавнего лицеиста. Всегда серьезный Давид, юркий и быстрый Ричард, здоровенный Игорь по кличке Кнехт, хитрый и веселый Грига и тихий, монументально спокойный Степан. А потом их осталось четверо – тихоню Степашку поймали на том, что он вешал кошек. Затягивал на шее у мурки петлю из лески – и вешал.

Давид был тогда не просто потрясен – он был раздавлен, уничтожен, убит. Пришел печальный дядя из Психологического Надзора и увел Степана, по-прежнему тихого и спокойного. Учитель тогда долго объяснял им, что такое дисторсия психики, и почему иногда даже высшая педагогика бывает бессильна, и как с помощью гипноиндуктора проводят позитивную реморализацию, а неисправимым вживляют мозгодатчик или поселяют в зонах спецкарантина. Так Давидик впервые столкнулся с изнанкой хорошего и справедливого, чистого и прекрасного мира, впервые узнал, что не все люди добры и что есть целые планеты, удел которых – горе, несчастье, нищета, страх. И у Давида появилась цель – он мучительно, до болезненного спазма, захотел сделать счастливыми всех носителей разума, подобных ему самому, все человечества, рассеянные по Млечному Пути.

Учитель, поняв склонности ученика, познакомил Давида с Иваном Лобовым, галактистом. «На необитаемую планету, – гудел Иван добродушно, – посылают людей, которые собираются перестраивать ее природу. В инопланетное общество посылают людей, которые собираются перестраивать сам социум». Лобов долго пугал Давида серой текучкой буден агента КГБ и пугающей отдаленностью результатов вмешательства, но тот был тверд.

Когда Давиду исполнилось двенадцать и вся семья собралась за столом, он заявил, что не будет врачом, как папа, или инженером, как мама. «А кем же наш Давидик хочет стать?» – засюсюкала тетя Муся. «Галактистом!» – отрезал Давид. Прошло ровно десять лет – и он сдержал это обещание, данное самому себе.

– Курсант, вы почему не на занятиях? – прогремел лекторский голос. – Ваша фамилия?

Давид открыл глаза и увидел Силантия Ахмедовича, читавшего им планетологию. Встав и аккуратно одернув комбез, Виштальский ответил:

– Давид Виштальский, младший командор.

Препод хмыкнул – и протянул лопатообразную ладонь. Дава вцепился в нее и крепко пожал.

2

Григорий Зикунов, он же Грига, он же Зикуновишна, парнем был сметливым и даже хитроумным. Однако природная лень, родившаяся прежде него, не давала как следует разгуляться смётке с хитроумием, и это не единожды уберегало Григу от рукоприкладства и членовредительства, ибо невежественные студенческие массы не всегда по достоинству оценивали выдающиеся способности Зикуновишны. Учитель Зикунова сказал ему еще на выпускном, полушутливо-полусерьезно: «Или ты станешь великим человеком, или великим негодяем». Из чего Грига сделал вывод, что ему остается подыскивать постамент под будущий памятник себе любимому, ибо негодяй из него не получился. Вот только что напишут на постаменте?

Грига учился на инженера-контролера, учился легко, но без особого желания – лишь бы диплом заиметь. И каждый год пытался поступить в Центральный прометеум. Его уже узнавали в приемной комиссии, хвалили за упорство, однако на экзаменах валили по-прежнему – без пощады и жалости.

В прошлом году, в четвертый свой приход, Григорий умудрился сдать первый экзамен – по истории. Зато срезался на втором. Их тогда вывели на полигон, сунули каждому по лучемету в руки и дали задание: пройти в некий Центр, сохранив по дороге жизнь и максимум здоровья, – новичков проверяли на скорость реакции, на координацию движений, на быстроту разума.

Грига одолел метров сто и попал в засаду – три биоробота бесшумно накинулись на него, возникнув из зарослей ужасных древовидных папоротников. Короткий бой закончился со счетом «один – ноль». В пользу роботов.

И поплелся «условно-убитый» Грига обратно, дожидаться пятой попытки. Дождался. Провалился. Правда, он стал инженером, но это как-то не впечатляло. Ну, стал себе и стал, подумаешь.

Почему он так рвался в прометеум, Зикунов внятно объяснить не мог. Всю жизнь носиться с факелом цивилизации по Галактике, даруя прогресс недоразвитым расам? Нет, сие нездоровое занятие не влекло Григу. Пожалуй, ему была мила служба как таковая – в полувоенном КГБ, где понятие «офицерская честь» было еще в ходу. Григорий буквально переставал дышать, благоговея и отчаянно завидуя, когда встречал курсантов прометеума. Эти мундирчики. Эти погоны. Девчонки так и липли к «галактистам» – лощеным, стопроцентным, уверенным в себе парням, которым сильно повезло – они поступили-таки в элитное учебное заведение. Так, во всяком случае, думал Грига.

В пору экзаменов он любил заходить в Центральный прометеум, где в круглых коридорах висели портреты самых выдающихся футурмастеров Планеты – Иржи Корды, Форрестола Канна, Олега Зенкова. Грига делал вид, что он – «один из»: курсант, еще не убывший на короткие каникулы.

Зикунов гордо вышагивал по коридорам, имитировавшим тоннели-переходники внеземных баз, и представлял, как на эту вогнутую стену… или вот на эту… вешают и его портрет – анфас или вполоборота. Мужественное, посеченное шрамами лицо героя-космопроходца Г. А. Зикунова будет влечь к себе девчонок, как магнит – железные опилки, а преподы станут с умилением рассказывать притихшей экскурсии о проделках Григория Алексеевича в бытность его курсантом…

– Красота! – отчетливо произнес Грига, еще не покинув сады мечтаний.

– Красота – это по моей части! – рассмеялась Виолетта Бока, неделю тому назад окончившая курсы персонала обеспечения при Центральном прометеуме. Как раз красавицей она не была – просто хорошенькая девочка, очень миленькая, однако с детства убежденная, что она неотразима. Правда, фигурку Виолетта имела на «пять», а своим обаянием пленяла на «раз».

– Да кто ж спорит! – вскричал Ричард Сидоровс, бледнолицый прибалт, светловолосый и светлоглазый, словно выцветший на ярком солнце.

– Вот он! – Виолетта указала пальчиком на Григу. – У меня такое ощущение, что под красотой он понимал вовсе не мои внешние данные!

– И с этим человеком мы сидели в одной аудитории! – уничтожающе сказал Рич. – То есть как бы вместе учились! – Задумавшись, он выдал: – И дули пиво мы из одного сосуда, пока еще полна была посуда. Холодил ледяной напиток. Э-э. На два горла – одна простуда!

– Целовали одну Василису Прекрасную, – подхватил Зикуновишна и молниеносно пригнулся, уходя от девичьего негодования. – Пустое! – воскликнул он. – До вас еще не дошло? Мы отучились!

– Отмучились, то есть как бы, – согласился Рич.

– Нет, – помотала головой Вита, – отмучились преподы, а вы получили высшее образование.

– И дипломы!

– Так это великое событие, то есть, как бы, следует достойно отметить! – всполошился Сидоровс, еще один инженер-контролер, готовый облагодетельствовать Планету.

– О! – воздвиг палец Григорий. – Золотые слова!

Вита Бока обернулась к главному входу прометеума – и заметила спускающегося по лестнице рослого крепкого парня с серьезным выражением лица.

– Дава! – закричала она. – Привет!

Парень обрадованно вскинул руку и повернул к девушке.

Грига стиснул кулаки.

– Только этого зануды нам еще и не хватало, – выговорил он.

– И ничего он не зануда! – вступилась за Давида Бока. – Нормальный парень.

– Да он даже шуток не понимает!

– Зато над своими хохочет как ненормальный, – добавил Рич.

– Это потому, – отбрила девушка, – что вы смеетесь животом и ниже, а Давидик – головой! Не доросли вы до его юмора.

Грига поморщился только – и отвел глаза. Ровно пять лет тому назад Давид Виштальский стал его врагом. Сам Давид об этом даже не догадывался – Зикуновишна по-прежнему улыбался однокашнику, здоровался, бодро интересовался, как жизнь молодая. Так все выглядело снаружи, а вот внутри Григу съедал неугасимый пламень зависти – Давид поступил в Центральный прометеум. Поступил с первого раза! Да уже одного этого хватило бы, чтобы лелеять мысль о страшной мести. А потом к завидкам прибавилась ревность – Виолетта влюбилась в Давида.

Бока всегда дружила и с Григой, и с Ричем, но держала обоих на дистанции. Каждый из них хоть раз, да пытался уложить эту красотулю к себе в постель. Красотуля, однако, не давалась, а на прямые вопросы отвечала, что это у нее принцип такой – никакого секса с друзьями! Может, она потому и увлеклась Давой, что тот ее не домогался?.. Да и вообще, какая у этого зануды могла быть личная жизнь, когда он или Малый информарий обнимал, или кристаллотеку тискал? «Так чтоб мне была такая жизнь, – подумал Грига, – вырванные годы!»

Однако злая ревность все равно взбурлила в душе, поднимая злую муть, возбуждая непотребные желания.

…Когда возбужденный Рич поведал Григе, что у Боки с Виштальским роман, тот просто помертвел – это слово лучше всего передает тогдашнее его состояние. Он продолжал шагать рядом с Сидоровсом, плохо различая окружающее и не слыша, о чем болтает Рич. Вокруг словно наступило затмение, а жилы сковал ледяной холод.

Пробродив по улицам до вечера, Григорий набрался отваги и завернул к Вите. Девушка выглядела притихшей, будто знала, в чем ей собираются признаваться. Григорий еле выдавил: «Вита, я… влюбился в тебя…» Девушка мягко улыбнулась и ответила, негромко и ласково: «Ничего, Гриш, однажды повезет и тебе…»

Признание облегчило Зикунову душу, а мягкий отказ наполнил ее смятением и тоской.

Вита продолжала встречаться с Давидом. Странная была парочка. Бывало, поругаются и ходят как потерянные, а после мирятся. И отмечают мир разнузданной страстью. Однако мирное время не затягивалось – дня три Вита ходила нежная и ласковая, а потом снова что-нибудь было не по ней – и начиналось. Уж больно самостоятельной была натура у этой девушки, не желала она прятаться за каменную стену, а хотела она, чтобы было так – вот мужчина, вот она, и вместе по жизни, рядом, шагом марш!

А Грига лишь бесился молча и желал сопернику зла. Что только ни приходило в голову отвергнутому! Правду говорят: ревность – мотив преступления. Хотя. Вряд ли Грига решился бы подкараулить Давида с кривым кинжалом, как бывало в его горячечных мечтах, – духу бы не хватило на совершение… того самого. Зато перед сном он с лихвой компенсировал недостаток храбрости, представляя в мечтах, как он избивает Даву, молотя скулящего галактиста руками и ногами. Или как он, мужественный и суровый Григорий Зикунов, спасает трепещущую Виту, а заодно и ее хныкающего Давидика, обмочившегося от страха. Трепещущая Вита, само собой, затихает в его объятиях и томно шепчет: «Я – твоя…»

Н-да. Учитель, наверное, в ужас пришел бы, узнав о подобных грезах!

А неделю назад Грига добыл-таки орудие возмездия.

…Вита кинулась к Давиду, поздравляя младшего командора и подлащиваясь.

– А я слышала, – промурлыкала девушка, – что есть такой обычай у офицеров – звездочки обмывать. Они их бросают в бокал с шампанским и…

– Ну, я человек не военный… – затянул Давид.

– Полувоенный, – хихикнул Ричард.

– Ладно, – несколько раздраженно сказал Зикунов, – пошли с нами, отпразднуем этот великий день!

На лице Давида отразились сомнения, и тут вмешалась Виолетта.

– Пошли, Дава, – сказала она ласково, – посидим немного, выпьем чего-нибудь легонького.

– Ну, если легонького, – скупо улыбнулся Виштальский.

Девушка демонстративно взяла его под руку и зацокала каблучками, независимо вертя кругленькой и очень юркой попкой. Давид шагал неслышно, скользящей пружинистой походкой, смахивая на громадного кота.

– Зря ты его позвал, – зашипел на Зикунова Сидоровс. – Он же все испортит!

– Да есть у меня одна идейка… – туманно высказался Грига и коварно улыбнулся: – Месть сладка!

Выпускники – двое инженеров-контролеров, младший командор и прехорошенькая сервис-оператор – долго гуляли по парку, кормили белочек, пока их здоровые голодные организмы сами не возжелали подкрепиться. Тогда вся компания свернула на главную аллею – и вот за стволами сосен мелькнула длинная веранда, уставленная столиками. За столиками сидели люди, они ели и пили, смеялись, болтали, кто-то наигрывал на концертоне, а трое девчушек старательно пели, часто ломая мелодию прысканьем в кулачки.

Грига с Ричардом живенько сдвинули пару столиков, и компания расселась вокруг. Тут же подкатил кибер-официант.

– Ну не съешь же столько! – попеняла Вита Григе, заказавшему целую гору съестного.

– Пустое, – мрачно ответил Зикунов, – шо нэ зъим, то понадкусю! – и делано расхохотался. – Я, когда голодный, всегда много набираю!

– Вот только попробуй не съесть!

Многорукий робот вернулся, в каждом манипуляторе держа по подносу, и живо накрыл на столики.

– Ух как пахнет! – понеслись голодные возгласы.

– Виолеточка, хочешь котлеточку?

– Сам ешь!

– А вот кра-абик… Хочешь крабика?

– А выпить вы, то есть, как бы, забыли заказать?

– Что ты, что ты. Как можно!

– Даже кислое вино нам для радости дано, – продекламировал Сидоровс с назиданием, – и поэтому оно пьяной сладости полно!

Грига водрузил посреди стола серебряное ведерко с шампанским, ловко открыл бутылку и разлил шипучий напиток по бокалам.

– «Вдова Клико» урожая двести тридцать второго года, – со знанием дела сказал он, – благословенный год для Шампани!

– За что будем пить? – Вита посмотрела на Виштальского сквозь бокал. Тот улыбнулся.

– Обмоем дипломы, – деловито сказал Ричард. – Ну, за нас!

Дробно зазвенел хрусталь.

– А тебя куда, вообще, посылают? – небрежно спросил Грига у Виштальского. – Если это не секрет, конечно.

– На одну отсталую планету, – сообщил Давид, поглядывая на Боку. Девушка бросала взгляды в ответ, разжигая на щеках Виштальского румянец. – Называется Тьет. Пока наблюдателем, а там видно будет.

– Да ты до старости останешься в наблюдателях! – не сдержался Зикунов.

– Почему это? – удивился Давид.

– Потому… – буркнул Грига и неожиданно разговорился: – Ты же всегда был правильным мальчиком, отличником с примерным поведением, отрадой учителя и преподавателей!

– Я и няню свою радовал, – пожал плечами Давид, – и воспитателей в яслях.

– Вот, и я о том же, – продолжал Грига с досадой. – Ты всегда всё знал, а твои контрольные можно было сразу в вакуум прятать – для пущей сохранности, как эталон. Ты ужасный аккуратист и педант! Теоретик из тебя получился бы, не спорю, но что тебе делать на чужих планетах? Там такие, как ты, не приживаются и не выживают, там нельзя работать по правилам и образцам, в рамках стандартной модели истории, там надо постоянно импровизировать, применяться к обстоятельствам. Надо быть гибким! Гнуть свои принципы надо, понимаешь? А разве тебя согнешь? Ты же закоснел, пункты и параграфы скрепили тебя на всю жизнь. Вот ступишь ты на другую планету – и сразу примешься согласовывать каждый вдох и выдох со стандартной теорией!

– Ты неправ, – спокойно ответил Давид, – и не знаешь меня. Одно скажу – я не в восторге от стандартной модели.

– Во! – удивился Рич. – И что в ней тебе не нравится?

– Застывшая схема, – уверенно сказал младший командор. – Любой внешний фактор, не учтенный в модели, ломает базис.

– Да ну вас с вашими базисами, – надула губки Виолетта. – Пошли, потанцуем?

Она схватила за руку Виштальского и потащила его танцевать. Тут же ожила парочка музыкантов – уперев стержни концертонов в колени, они стали водить пальцами по блестящим поверхностям инструментов, и нежная мелодия заполнила веранду. Грига мрачно уставился на Боку, порхающую с Давидом. Красивая пара. Виштальский говорил что-то девушке, та смеялась, потом притихла, прижалась к партнеру. А минуту спустя сердце Григи дало сбой – Виолетта завела руку за спину и опустила пятерню Давида куда ниже талии. Виштальский и вторую ладонь вмял в тугую попку. Зикунов резко отвернулся, воззрясь на одинокую ель у фонтана.

– А что у тебя за идея была? – вернул Григу за стол голос Ричарда.

– Да так… – неохотно проговорил Зикунов. – Хотел поменять Давиду задание.

– Во! – восхитился Сидоровс. – Здорово! То есть, как бы прилетает Дава, выходит. А за бортом не Тьет! Здорово. А куда ты его вместо Тьета?

– Да есть там одна планетешка, Маран-им называется, – проговорил Григорий, морщась, – затея уже казалась ему глупой и детской. – Я как-то скачал координаты. Хотел ему еще на практике сюрприз устроить.

– Ну, так чего ты? – сказал Рич с воодушевлением. – Давай, подкинем Даве сейчас! Пускай прогуляется куда не надо. Галактист, перепутавший планеты… Это же прикольно! Расшаркается там – извиняйте, дескать, не туды меня занесло!

Григорий пожал плечами и достал из кармана цилиндрик. Куртка Виштальского висела на стуле: вытащить одно задание и подбросить другое было делом секунды.

Кончилась музыка, и Бока с Давидом вернулись к столу. Шли они не спеша, взявшись за руки.

– Ну ладно, мальчики, – сказала девушка, – мы пошли!

Виштальский подхватил свою куртку, и они пошли. Ричард тихонько хихикнул.

3

Давид ступал медленно, сдерживая свой широкий шаг, и держал в руке узкую ладошку Виты. Девушка шла рядом, задумчиво склонив голову. Было похоже, что она глубоко погружена в мир собственных мыслей.

Да Виштальского и самого в эти медленно текущие мгновения переполняли думы тяжкие и неспокойные. Как тут Вита одна, без него? Глупый вопрос – девушка не бывает одна, даже если сильно того захочет. А с кем она будет? Дождется Вита его возвращения со звезд? Дождется, если в ее хорошенькую головку придет глупая мысль – угробить три года лучшей своей поры! Клятву верности она не давала, а требовать таковую гнусно. Что ж делать-то, а? Как распрощаться с девушкой так, чтобы по щекам ее не текли эти проклятые слезы, разжижающие самые твердые, самые закаленные мужские сердца? И как ему, балбесу, ответить на самый главный вопрос: любит ли он Виту? Она-то его любит, это ясно, и ей куда легче – перед ней не стоит проблемы «любит—не любит—плюнет—поцелует». А он? Влюбленность у него была, Дава помнил это щемящее чувство. И нежность была. И страсть. А любовь? Замечательно. Тогда для начала неплохо было бы определить понятия. Любовь – это что?

Его размышления перебил голос Виты:

– Ты улетаешь надолго?

– На три года.

– Это почти на всю жизнь.

– Я буду прилетать в отпуск, каждый год. Девушка только вздохнула и крепче сжала его ладонь.

– Знаешь, почему я с тобой вечно ругаюсь? – заговорила она жалобно. – Не потому, что я такая, сварливая и злая. Просто не хочу я, чтобы ты улетал! Хочу, чтобы ты был здесь, со мной! Понимаю, что так не получится, вот и злюсь. Скажи: «Чего пристала?»

Давид остановился и обнял Виту. Поцеловал в лоб, в нос, в щеку, добрался до ушка.

– На нас смотрят… – пробормотала Вита, не раскрывая глаз.

– Пусть смотрят.

Виштальский прервал свое увлекательное занятие и оглянулся. Незаметно они вышли на Спиральный проспект, одну из центральных магистралей, где всегда толпился народ. Проспект был очень широкий, обсаженный краснокорыми соснами, окаймленный блестящими стенами домов.

Виштальский повел Вику напрямик, к центральному скверу, делящему проспект на две улицы-площади, улицы-аллеи, улицы—зоны отдыха.

– Давид! – послышался оклик, и из зарослей кустарника выбрался полный жизнерадостный человек со шкиперской бородкой. Плотные телеса его были туго затянуты в серый комбез.

– Карл?! – радостно удивился Виштальский. – Ты уже вернулся?

– За инструкциями! – захохотал бородатый. – Представляешь, на Ксоре приключилась революция, совершенно не предусмотренная Экспериментом. Сирги погнали волну!

– Сирги?..

– Это вы не проходили! Сирги – сословие на Третьем материке.

– Ага… – перебил его Давид. – Знаю. Переходная фаза, да? Уже не сельхозработники, но еще не дворяне.

– Нет, – спокойно ответил Карл. – Сирги – морально-этические фундаменталисты, фанатики нравственности. Ну ладно, не буду вам мешать! Пока!

– Пока.

Вита весело помахала ручкой удаляющемуся Карлу и тут же набросилась на Давида.

– Что у тебя за привычка такая – людей перебивать? – принялась она выговаривать ему. – Зачем обязательно надо показывать свои глубочайшие познания и бездну интеллекта? Дай человеку сказать!

– Вот, не можешь ты, – притворно вздохнул Давид, – чтобы не сделать хоть одно замечание.

– А от кого ты еще узнаешь правду о себе? – трезво рассудила девушка. – Мне все видно со стороны, и я желаю тебе добра. А в разговоре с Карлом ты выглядел очень несолидно. Как тот подросток, что нахватался по верхам, – его распирает и пучит информация, вот-вот лопнет от избытка!

– Ладно, – сказал Виштальский, ощутив досаду – неужто он и впрямь так себя ведет? Срамота!

– Что – ладно?

– Буду солидно молчать, – кротко пообещал Давид. – И слушать. Тоже солидно.

– Пошли ко мне, – решила Вита внезапно.

– Пошли, – согласился Давид.

Проснулся младший командор поздно, часов в девять утра. Открыл глаза – и увидел над собой незнакомый потолок, тот был расчерчен вдоль и поперек на разноцветные квадраты, излучающие мягкий свет.

Давид расплылся в нежной улыбке. Он был у Виты. Вчерашний день сразу всплыл в памяти, и вечер, и половина ночи.

Виштальский уловил тихое посапывание и осторожно повернул голову. Вита лежала рядом, по-детски сложив ладошки под щекой, подтянув к себе одну ногу и вытянув другую. Крутой изгиб бедра так и влек к себе, но Давид сдержался – пусть поспит, они заснули поздно.

Медленно, как истинный мастер скрадывания, Виштальский опустил ноги на черный матовый пол и вышел из спальни на цыпочках.

Его голубые шорты обнаружились на полу в гостиной, а голубая куртка, скомканная и перекрученная, лежала в окне линии доставки.

Одна из сандалий валялась под столом, а вторая. А вторая нашлась за дверьми квартиры, возле самого эскалатора. Давид подцепил сандалию пальцами и ступил на лестницу-чудесницу. Эскалатор мягко повлек его вверх, через проем в полупрозрачной кровле, и вынес к посадочной площадке. Старый отцовский «Кондорито» занимал почти половину крыши и мок в гордом одиночестве – с пяти до полшестого над Медведково проливали дождь. Было свежо, но не холодно.

Виштальский похлопал глайдер по холодному боку, словно извиняясь, – он оставил машину еще на той неделе, – поднял гладкий прозрачный фонарь. Колпак вышел из пазов с поцелуйным звуком, и тут же донесся тихий и грустный голос:

– Ты уже улетаешь?

Давид обернулся. Виолетта стояла, закутанная в одеяло, и смотрела на него – с печалью, с нежностью, с тревогой и жалостью. Век бы рассматривал, что там такое мелькает – в спектре излучения милых глаз.

Виштальский быстро подошел к девушке и обнял ее, теплую после сна, уютную и домашнюю.

– Там всё будет такое чужое, – зашептала она, доверчиво прижимаясь, – такое не наше.

– Тьет похож на Землю.

– Никакая планета не может быть на нее похожа. А если и похожа, так что? Знаешь, сколько на Земле домов? Ну вот. А родной дом – один всего…

– Я же не навсегда.

– Ты возвращайся.

– Обязательно!

Давид поцеловал Виту в самый последний раз и запрыгнул на место водителя. Двигатель едва слышно запел, «Кондорито» плавно поднялся в воздух и заскользил, делая круг. Вита внизу отпустила одеяло и замахала обеими руками. Такой ее и запечатлела память Давида.

Радиобраслет вежливо напомнил Виштальскому, что он опаздывает.

– Ах ты…

Мотор тихонько завыл, хапая лишнюю энергию, и за глайдером потянулись клубы искристой изморози. Стройные здания московских окраин, прорастающих из зелени бескрайних садов, проплывали совсем рядом, бликуя стеклянными этажами.

Ни с того ни с сего на Давида накатило ощущение счастья. Как в детстве, когда ты готов скакать и орать просто от того, что сегодня с утра – воскресенье, и не надо идти в школу, а за окном солнце, и соседский Мишка уже верещит со двора, нетерпеливо вопрошая: «Дав, ты скоро?!»

Виштальский зажмурился. Он провел ночь с потрясающей девушкой, а теперь настало утро его первого рабочего дня, утро отлета на далекую-предалекую планету!

– А вы как думали? – прошептал Дава, обращаясь к легиону не веривших и не понимавших, к сонму хихикавших, сплетничавших, злорадствовавших. Что?! Съели?!

Помалу остывая от великолепного чувства, Виштальский поглядел на часы. М-да. Будь он королем, его бы стоило обвинить в невежливости. На глайдере не успеть. Дава отжал ручку от себя, и город внизу кинулся ему навстречу. Где-то здесь он видел павильон нуль-портала. Вон он!

«Кондорито» засвистел, снижаясь над маленькой площадью, завис и мягко приземлился. Откинув колпак, Виштальский выпрыгнул на мостовую и почесал к павильону, за прозрачной стенкой которого стояли всего двое – девушка, затянутая в сари, и долговязый юноша в пестрой рубашке и коротких штанах-«пифагорах».

Пока Давид добрался до портала, занимать очередь стало не за кем – долговязый уже переместился, куда ему надо было.

Пыхтя то ли от усердия, то ли от страха опоздать (и опозориться на весь обитаемый космос!), Дава ворвался в павильон, встал на стартовый круг и вытаращился на клавишную панель. А шифр-то какой?! Он трижды щелкнул кнопкой «0», и нежный девичий голос прощебетал:

– Справочная.

– А скажите, – заторопился Виштальский, – какой номер у космодрома КГБ?

– Северного или южного?

– Северного, северного!

– Восемь – триста шесть – десять – ноль девять.

– Спасибо!

– Пожалуйста. Ваш обратный номер – сто три – семнадцать – триста пять.

Не слушая, Давид набрал восьмизначную комбинацию и утопил красную стартовую клавишу. Площадь с брошенным глайдером исчезла за сиреневой вспышкой, а тихий медный звон засвидетельствовал прибытие. Северный космодром КГБ.

Природа будто мурлыкала под горячим солнцем, дремля в неге и покое. В березовой рощице вовсю чирикали пичуги, из-за деревьев доносились гулкие удары по мячу – космодромная команда играла в волейбол, а на плоской крыше регистратуры кто-то загорал топлес.

Миновав регистраторы, Виштальский вышел на обширное взлетное поле, с трех сторон окруженное великанскими соснами и миниатюрными елочками. С четвертой стороны пузырилась связка куполов космопорта, а в центре чернели рабочие нуль-звездолеты – их псевдоживые шары вбирали энергию на солнцепеке.

Шаги по удобной рубчатке были почти неслышными. Виштальский подбежал к ближнему звездолету, пнул диафрагму люка. Та негодующе лопнула и пропустила пассажира на борт.

Влетев в рубку, Давид бухнулся в кресло, нашарил в кармане заветный цилиндрик с заданием и сунул его в приемное гнездо. Приборы тут же ожили, расцветился панорамный экран, и кораблик вздрогнул. Без шума, без пыли поднялся в воздух, пошел вверх с ускорением.

Настроение у Давида снова поднялось. Однажды, в третьем классе, они с Кнехтом забрались внутрь настоящего звездолета, даже в рубку проникли. Само собой, их оттуда быстренько турнули. Да и толку? Все равно пульты были заблокированы. А теперь у него допуск в космос. Настоящий.

– Уметь надо! – гордо заявил Виштальский. Корабль промолчал.

Горизонт распахивался и распахивался, пока край Земли не начал отчетливо закругляться. Канули вниз облака, все цвета затмила синева стратосферы. Заблестело вверху овальное брюхо контрольной станции, похожее на днище корабля, если смотреть на него из глубины.

– Вы находитесь в стартовой зоне, – сообщили автоматы.

Дава сверился с надписью над экраном и четко проговорил:

– Корабль третьего класса И-Эф семнадцать, серии Ка-Эл-Бэ, Зет-шестьсот восемьдесят пять по реестру космофлота, просит разрешения на выход в нуль-пространство.

– Программа на переход согласно заданию? – уточнили с контрольной станции.

– Да!

В любое другое время Виштальский обязательно бы проверил программу предстоящего перелета, но он здорово опаздывал – впервые в этом году! – и пунктуальность перевесила обычную дотошность. Давид повключал всю защиту и стал дожидаться старта.

Мудрые кибермозги контрольной станции не стали журить легкомысленного пилота, собравшегося на запретную планету Маран-им. Они передали на борт варианты нуль-перехода и инициировали старт.

Маленький черный шарик корабля колыхнулся, как мираж, и медленно растаял, только кристаллики вымороженного воздуха рассеялись иглистыми блестками.

После второго промежуточного выхода из нуль-пространства началась обратная трансгрессия. Давида слегка поташнивало, когда звездолет вынырнул в нормальном трехмерном мире, битком набитом светилами.

Одно из них, желтый карлик с «родинками» солнечных пятен, сияло не точкой, не шляпкой хрустального гвоздика, а рыхлым комом горящей материи. Звезда ярко высвечивала финиш-планету – огромный розовый диск, словно вырезанный в черноте космоса. Неподалеку сияли два кругляша поменьше – луны.

Виштальский изрядно хлебнул тоника и отдышался.

– Ну и дорожка… – проворчал он, вырубая автоматику перехода, и поздравил сам себя: – С прибытием, Давид Маркович!

Он включил бортовой каталог и просмотрел сведения о системе. Ничего особенного: шесть планет и два пояса астероидов. Тьет была второй – на малый монитор вылез пятнистый красно-оранжевый серп, вокруг – четыре серпика поменьше.

– Позвольте. – растерянно сказал Давид.

Он резко склонился к пульту. Все правильно: Тьет имела четыре спутника. Но здесь-то их два всего! И почему атмосфера такая прозрачная? Вон, оба материка видать. Оба?! На Тьет всего один континент! И его не увидишь с орбиты, очень уж плотная атмосфера, толстая и запыленная.

Виштальский глянул на обзорный экран – розовая планета заняла его весь без остатка.

– Я куда прилетел?! – заорал Давид и опомнился от собственного крика. Чего теперь-то орать? Намудрил где-то, накосячил. Стоп. Где он мог оплошать? Ему дали задание. Он его ввел для корабельного компа. Так что же, машина виновата? Не туда доставила?

– Идиотство какое-то… – пробормотал Виштальский.

Проблему взялся решать компьютер-интелмат, и на мониторе высыпали цифры. Расстояние планеты от светила – полторы астроединицы. Наклон оси – двадцать четыре градуса. Продолжительность суток – двадцать пять часов. А у Тьет?

А у Тьет – двадцать восемь часов и сорок минут. Короче, это не Тьет.

– Ясен пень, – буркнул Давид.

Он положил пальцы на контакты биоуправления и повел звездолет вниз. Внизу, прикрытый зыбкой спиралью циклона, лиловел океан.

– Вода, вода, – мрачно пропел Виштальский, – кругом вода.

Колоссальный шар планеты вращался под ним, и скоро с востока наплыл зелено-бурый простор западного материка, отделенного от восточного нешироким морем, вытянувшимся от полюса до полюса. «Наверно, тектонический разлом», – сообразил Давид и забубнил:

– Земля, земля. Кругом земля.

На втором витке корабль вошел в плотные слои, и внешняя акустика донесла грохот и вой рассекаемого воздуха.

– Состав атмосферы, – монотонно заговорил комп. – Азот – семьдесят восемь целых четыре десятых процента. Кислород – двадцать целых две десятых процента. Аргон – ноль целых девять десятых процента. Давление – единица. Рекомендуется инъекция локальной биоблокады.

– А то я без тебя не догадался бы, – проворчал Давид и привстал. Щупальце киберхирурга мигом приложило к ягодице Виштальского автоинжектор и ввело дозу. Кряхтя, Давид опустился обратно.

Корабль перешел в горизонталь и помчался на высоте километра. Внизу проплывала холмистая степь, потом пятнами пошли рощицы деревьев, постепенно слившиеся в сплошной зеленый полог. Зеленый! А на Тьет растительность оранжевая.

Из-за горизонта появилась серо-синяя масса хребта. Зелень штурмовала высоты, забираясь клиньями между гор, там, где из прорезей каньонов рушились на равнину водопады, белые от пены, как разбавленное молоко. И повсюду – в горах, в низинах – из грунта выпирали в небо гигантские, циклопические сооружения. Громадные мачты с зеркальными дисками. Решетчатые параболы, похожие на клетки для радуг. Перекошенные синусоиды.

Ого, фактура какая! Если все это, конечно, аборигены понастроили, понатворили. «А из нашего окна площадь Красная видна…» А из нашего окошка что видать? Технический послед сверхцивилизации или следы деятельности местной ВЦ? Давние следы, остывшие. Уж больно всё запущенное, ветхое. Древностью так и веет, сквозит просто.

Сесть Дава решил в предгорьях. В обратный путь ему не хотелось. Да и куда теперь спешить? Всё равно опоздал. Часом больше, часом меньше. И как оправдываться? Какую уважительную причину изобрести? Можно себе представить теплую встречу в КГБ. «Что, Дава? Промахнулся мимо Тьет? Целиться надо было лучше!»

Виштальский поморщился. Хорошенькое же у него начало трудовой деятельности!

– Идиотизм… – выцедил он и твердой рукой повел нуль-звездолет на посадку. Осмотреться хоть. Прикинуть, кто виноват и что делать.

Корабль замер над большой поляной, обрамленной грузными деревьями с оплывшими, ребристыми стволами и очень толстыми сучьями, утыканными, как султанами, пучками длинных мягких игл.

Антигравы мягко опустили звездолет точнехонько посреди поляны.

– Приехали… – проворчал Дава, отстегивая широкие эластичные ремни. И зря.

Корабль неожиданно сотрясся, завыла сирена УО – ударной опасности, но было поздно – с гулом и треском Ка-Эл-Бэ, на жаргоне звездолетчиков – «колобок», рухнул в огромную глубокую яму. Опрокинулся и упал боком. Толстые колья, торчавшие со дна ямы, пробили индикаторное кольцо, содрали эллипсоидную антенну нуль-передатчика, смяли ее в ком. Конец связи!

Даву сначала бросило на обзорник, где крепко приложило к экрану, потом отпасовало к мягким панелям на стене, вышибая воздух из легких, и швырнуло обратно на пульт.

– Авария при посадке! – верещал комп. – Авария при посадке! Ав.

Дава саданул интелмат локтем по корпусу – и тот заткнулся. Тихо стало. Только и слышно было, как что-то пересыпается в агрегатном отсеке, шипит легонько и потрескивает.

«Сел, называется…» – подумал Давид в полном ошеломлении. Отжавшись на руках, он подтянул ноги. Уставился в обзорник, наполовину затянутый млечной пеленой. Там, где экран был цел, проглядывали оплывший край ямы и здоровенный обрубок бревна, заточенный под конус. Острие опасно блестело, словно лакированное. Надо полагать, щедро смазано ядом.

– Идентификация прошла, – педантично доложил компьютер, – корабль находится в охотничьей яме-ловушке.

– Ты заткнешься или нет?! – заорал Давид. – Умник нашелся!

Успокоившись, он задумался. Его готовили к работе в условиях феодализма, а здесь первобытное общество. Может даже и так быть: неведомые строители тех громадин в горах и на равнинах одичали после какого-нибудь глобального катаклизма, опростились. Ну, и что с того? Он назубок знает инструкцию, запрещающую самодеятельные контакты, и нарушать запрет не собирается. Всё, тема закрыта. Но… как быть-то? Всё равно ж придется как-то договариваться с туземцами! А иначе кто ему поможет выкатить из ямы корабль и поставить его в положение нормальной посадки? Тут тонн десять, а киберов на борту ноль целых и хрен десятых. Кстати, о нулях.

Давид сунулся к панелям пола, ставшего бортом. Снял одну, снял другую. Аккумулятор целехонек, обе блок-емкости полны под завязку. А вот нуль-передатчик. Давид уныло посмотрел на сплавившиеся интерфазники. Они были еще горячими и отчаянно фонили. Толстенный кол не пробил днище, но вмял борт, сдавливая трансмиттер. Его и пробило.

– Идиотизм, – резюмировал Виштальский и громко сказал: – Объявляю данную территорию зоной контакта!

Он натянул походный комбинезон, рассовал инструменты по карманам. Обыкновенным шприцем ввел в кровь систему нанороботов-ассемблеров. Через пятнадцать минут они сформируют малюсенький универсальный транслятор – где-то в лобной доле – и соединят его с аксоном слухового нерва – будем учить язык аборигенов.

Внешний люк оказался как бы на потолке, пришлось к нему вскарабкиваться по полу, ставшему стенкой. Дава дотянулся до внешней мембраны, та чавкнула, раскрываясь. Подтянувшись, он вылез на корпус корабля. Край ямы, опушенный травой, задирался выше головы, но сучковатые бревна настила, прятавшие ловушку от местной дичи, послужили Давиду лестницей. Неудобной. Шепотом ругаясь, Виштальский выбрался на поверхность.

Он посмотрел вниз, на поваленный корабль – и покачал головой. Это каких же чудищ отлавливают местные любители колбас и жаркого? Мамонт сюда аккурат впишется.

Виштальский прислушался. В лесу было тихо, только иглы на неподвижных деревьях шуршали под ветром. Давид нерешительно двинулся, обходя яму по кругу и все далее углубляясь в лес. Совершая третий виток, он остановился – и на него тут же упала тяжелая, крупноячеистая сеть.

– Ох, ты…

Рефлекторно пригнувшись, Виштальский рванулся в сторону, но сеть резко натянулась, подсекая ему ноги и опрокидывая. Сквозь переплетение толстых, мохнатых веревок с палец толщиной Давид разглядел ловцов – это были рослые гуманоиды, узкоплечие и длиннорукие, с кожей медного оттенка. Лица – не отличить от земных, лоб и щеки покрыты спиралями да петлями, нарисованными белой и зеленой красками. На ногах у всех – мягкие сапоги, а широкие пояса удерживают кожаные юбки.

Охотники были вооружены двойными копьями.

– Вы что, сдурели? – грозно сказал Давид, пытаясь подняться.

Вот только охотники не испугались – они закричали: «Увай, увай!» – а один, с тугими косичками, будто у девочки-первоклашки, заговорил, складывая ладони:

– Гага иоу, шори! Вети кете то итира нэ? Таа-ха, пэт ворра тито ме!

– Не понимаю, – сердито ответил Виштальский.

В это время охотники загомонили, кланяясь и протягивая руки к лесу. Оттуда важно выплыл такой же тощий и длинный тип, как и они сами. Его отличали головной убор в виде мохнатого хвоста, окрученного вокруг бритой башки, и обильная роспись на груди по мотивам всё тех же спиралей и завитков.

Зверолов, разговаривавший с Давидом, живо обернулся к новому действующему лицу и воскликнул:

– Гага, Хварр!

Бритоголовый лениво ответил:

– Гага ету, Хварр ма!

В мозгу у Давы будто что-то щелкнуло, и явилось знание: «„Гага“ означает приветствие». Заработал транслятор!

– Кусу эргуени, – лопотал охотник, – ко то итира. Квонеш то итира нэ.

Бритоголовый нахмурился и спросил:

– Гитчи сэтем тито ме?

– Ко, ига ме.

– От эго ре, Фрру. Паэ ко йейо, сукури нэ!

Последняя фраза послужила командой. Охотники взбодрились и кинулись к яме. Издавая боевые кличи и ухая, они закидали нуль-звездолет глыбами камня. Тупые удары по бортовой квазиорганике болезненно отдавались в Виштальском.

Расправившись с «небесным чудовищем», охотники гордо удалились в лес. Вскоре трое из них вернулись, а тот, что был с косичками, по имени Фрру, привел за собой пару животных – некрупных четвероногих, похожих на лам, с длинными черноносыми головами. Зверюги фыркали и беспокойно переступали тонкими костистыми ногами. Гужевой транспорт. Конная тяга. «Долгоноги» – нашел подходящее слово транслятор.

Виштальского бережно подняли и погрузили на долгоногого друга – положили поперек, как мешок, и привязали к седлу.

– Тта! Тта! – закричал Фрру, погоняя, и кавалькада неспешно тронулась к горам. Виштальский, свешиваясь с крепкой спины «скакуна», печально смотрел на провал, за кромкой которого покоился нуль-звездолет. Он морщился от мускусного запаха долгонога, такого сильного, что щипало глаза, и мысленно прощался – с работой, с Землей, с Витой. Яма-ловушка удалялась, а приближалось – что? Какое преступное деяние сотворят с ним эти почтительные дикари? Торжественно мумифицируют? Угостятся человечиной на ритуальной вечеринке? Вот ведь влип.