Нортенгерское аббатство (сборник)

Глава XII

– Госпожа Аллен, – молвила Кэтрин наутро, – дурно ли выйдет, если я навещу сегодня юную госпожу Тилни? Я не успокоюсь, пока все не объясню.

– Ради Бога, отправляйтесь, моя дорогая; только наденьте белое платье – юная госпожа Тилни всегда носит белое.

Кэтрин с воодушевленьем подчинилась и, надлежащим образом экипировавшись, с беспримерным нетерпеньем устремилась в бювет, дабы выяснить место проживанья генерала Тилни, ибо, хотя ей представлялось, что обитает он на Милсом-стрит, в номере дома она сомневалась, а шаткие убежденья г-жи Аллен лишь запутывали еще более. Кэтрин направили на Милсом-стрит, и, затвердив номер дома, с бьющимся сердцем поспешила она целеустремленно, дабы нанести визит, объяснить свое поведенье и быть прощенной; она споро миновала церковный двор и решительно отвела глаза, дабы не узреть возлюбленную Изабеллу и драгоценных близких оной, кои, небезосновательно подозревала Кэтрин, наверняка пребывали в лавке поблизости. Кэтрин без помех добралась до искомого дома, сверила номер, постучала и спросила юную г-жу Тилни. Слуга полагал, что юная г-жа Тилни дома, однако не был вполне уверен. Не будет ли она любезна сообщить свое имя? Кэтрин вручила ему карточку. Спустя несколько минут слуга возвратился и с гримасою, коя не вполне подтверждала его слова, объявил, что ошибся, ибо юная г-жа Тилни ушла. Кэтрин покинула дом, краснея от униженья. Она была почти убеждена, что юная г-жа Тилни дома, оскорблена и не желает ее принять, и, шагая по улице, разок не сдержалась и взглянула на окна гостиной, ожидая узреть юную г-жу Тилни; впрочем, никто в окнах не появился. В конце улицы, однако, она обернулась вновь и не в окне, но в дверях увидела саму юную г-жу Тилни. За тою вышел джентльмен, коего Кэтрин сочла ее отцом, и оба они свернули к Эдгарз-билдингз. Глубоко униженная, Кэтрин пошла прочь. Она почти злилась сама на столь злую нелюбезность; впрочем, припомнив собственное невежество, юная дева сдержала негодованье. Она не знала, как обида, подобная той, кою она нанесла, воспринимаема по законам светской вежливости, до какой степени непрощенности ей подобает пасть, а равно сколь суровой ответной грубости она сама по справедливости подлежит.

Отвергнутая и попранная, она отчасти даже помышляла не пойти с остальными вечером в театр; но следует признать, что помыслы сии не были продолжительны, ибо вскоре Кэтрин припомнила, что, во-первых, не имеет повода остаться дома, а во-вторых, сию пьесу сильно желает узреть. Итак, все они отправились в театр; никакие Тилни не явились терзать ее или радовать: она опасалась, что средь множества достоинств их семейства любовь к пьесам не числится; но, возможно, сие объясняется тем, что они привычны к более изысканным постановкам на лондонской сцене, в сравненьи с коими – о чем Кэтрин знала от Изабеллы – все прочие «весьма жутки». Предвкушенье не обмануло ее; комедия столь превосходно отодвинула заботы Кэтрин, что никто, взглянув на нее в протяженьи первых четырех актов, не предположил бы, что юную деву сию раздирает некая мука. Однако в начале пятого акта внезапное появленье г-на Генри Тилни и его отца, кои присоединились к собранью в ложе напротив, вновь погрузило Кэтрин в тревогу и расстройство. Сцена более не порождала в ней искреннего веселья – более не владела ее вниманьем безраздельно. В среднем каждый второй взгляд ее устремлялся в ложу напротив; и целых два явления наблюдала она таким манером Генри Тилни, ни разу не перехватив его взгляд. Его более нельзя было заподозрить в равнодушьи к пьесе; на протяженьи двух явлений пьеса владела его вниманьем совершенно. В конце концов, впрочем, он взглянул на Кэтрин и поклонился – но как! Ни улыбка, ни долгий взгляд не сопровождали сей поклон; глаза г-на Тилни тотчас вновь обратились к сцене. Кэтрин нескончаемо томилась; она почти готова была побежать в ложу, где он сидел, и понудить его выслушать ее объясненье. Чувства более естественные, нежели героические, владели юной девою; вместо раздумий о собственном достоинстве, кое ранено сим скорым порицаньем, – вместо того, чтобы в сознаньи собственной невинности с горделивой решимостью явить свое негодованье тому, кто мог в сей невинности усомниться, предоставить ему поиски изъяснений и проливать свет на прошлое, лишь избегая героя или же кокетничая с другим, – она взяла на себя весь груз стыда за дурное поведенье – или, во всяком случае, видимость такового – и алкала возможности объяснить оного резоны.

Пьеса завершилась – занавес пал, – Генри Тилни более не видно было там, где он прежде сидел, однако отец его пребывал на месте; возможно, г-н Тилни как раз сейчас направляется к их ложе. Кэтрин оказалась права; через несколько минут он появился и, пробравшись сквозь обезлюдевшие ряды, спокойно и вежливо заговорил с г-жою Аллен и ее подругой. Последняя, отвечая, сходного спокойствия не явила:

– О! Господин Тилни, я так ужасно хотела с вами поговорить и извиниться. Вы, должно быть, решили, что я совершеннейшая грубиянка; но честное слово, я не виновата, правда, госпожа Аллен? Они же мне сказали, что господин Тилни с сестрой вместе уехали в фаэтоне? И что мне оставалось? Но я бы в десять тысяч раз больше хотела быть с вами – ведь правда, госпожа Аллен?

– Дорогая моя, ты наступила мне на подол, – был ответ г-жи Аллен.

Уверенья Кэтрин, хоть и остались неподкрепленными, не были изложены втуне; они осенили лицо г-на Тилни улыбкою сердечнее и естественнее, и отвечал он тоном, в коем лишь слегка отзвучивала притворная холодность:

– Так или иначе, мы весьма признательны за то, что вы пожелали нам приятной прогулки, когда мы миновали вас на Арджайл-стрит; по доброте своей вы даже нарочно обернулись.

– В том-то и дело, я не желала вам приятной прогулки; я и подумать о таком не могла; и я так упорно молила господина Торпа остановиться; я стала его просить, едва увидела вас; ну госпожа Аллен, разве я… ах да! вас же там не было, – но я взаправду его просила; и если б только господин Торп остановился, я бы выскочила и побежала за вами.

Найдется ли в сем мире Генри, кой окажется бесчувствен к подобному заявленью? Во всяком случае, не Генри Тилни. С улыбкою еще милее он сказал все, что подобало сказать о том, как тревожилась и сожалела его сестра и как верила она в честь Кэтрин.

– Ах! Не говорите, будто юная госпожа Тилни не рассердилась! – вскричала Кэтрин. – Я же знаю, что она сердится; ибо нынче утром она не захотела меня принять; я видела, как она выходила из дома через минуту после моего ухода; мне было горько, но я не обиделась. Быть может, вы не знали, что я приходила.

– Меня дома не было, однако я знаю об этом от Элинор; и с той самой минуты она желала увидеться с вами и объяснить резоны подобной нелюбезности; вероятно, сие могу совершить и я. Ничего страшного, просто мой отец – они как раз собирались уходить, он не желал сего откладывать, ибо спешил, – понудил ее вас не принимать. Вот и все, уверяю вас. Она ужасно досадовала и собиралась извиниться как можно скорее.

Сии сведенья немало облегчили душу Кэтрин; однако тревога не совершенно оставила ее и породила следующий вопрос, совершенно безыскусный сам по себе, однако немало расстроивший джентльмена:

– Но, господин Тилни, отчего вы были менее великодушны, чем ваша сестра? Если она была столь уверена в доброте моих намерений и все сие сочла только ошибкою, отчего вы обиделись столь поспешно?

– Я? Обиделся?

– Именно – когда вы пришли в ложу, я по вашему лицу поняла, что вы сердиты.

– Я сердит? По какому праву мне сердиться?

– Ну, всякий, кто увидел бы вас, не счел бы, что у вас нет такого права. – На сие г-н Тилни отвечал просьбою разрешить ему сесть и беседою о пьесе.

Некоторое время он пробыл с дамами и был чересчур приятен, чтобы Кэтрин возрадовалась, когда он уходил. Пред расставаньем, впрочем, они уговорились, что спланированная прогулка будет предпринята наискорейшим манером; и, если не поминать горести его ухода из ложи, Кэтрин в целом стала одним из счастливейших людей на земле.

Пока они беседовали, Кэтрин с некоторым удивленьем узрела, что Джон Торп погружен в беседу с генералом Тилни, хотя в обществе джентльмены сии ни единожды не бывали вместе более десяти минут; и не просто удивленье охватило юную деву, когда ей почудилось, что предметом их вниманья и разговоров является она сама. Что они могут о ней говорить? Она страшилась, что генералу Тилни пришелся не по нраву ее облик: Кэтрин сочла, что он не допустил ее к дочери по сей причине, а не потому, что боялся отложить свою прогулку на несколько минут.

– Откуда господин Торп знает вашего отца? – в тревоге вопросила она, указывая на них своему визави. Тот не мог ничего сообщить; впрочем, отец его, как всякий военный, располагает обширным кругом знакомств.

Когда развлеченье завершилось, Торп подошел, дабы помочь дамам выбраться. Кэтрин тотчас стала мишенью его галантности; и, пока в вестибюле они ждали портшеза, Торп предвосхитил вопрос, из глубин души Кэтрин уже почти долетевший до кончика ее языка, спросив весьма важно, заметила ли она, что он беседовал с генералом Тилни.

– Славный старик, честью клянусь! Крепкий, деятельный – молод, как его сын. Мне он весьма по душе, уверяю вас: благороднейший, отменнейший господин на свете.

– Как вы с ним познакомились?

– Познакомился? Да в городе немного найдется таких, кого я не знаю. Я его то и дело встречал в «Бедфорде» и мигом узнал лицо, как только он в бильярдную забрел. Один из лучших игроков, кстати говоря; мы с ним чуток покатали шары, хотя я его поначалу едва ль не боялся: шансы пять к четырем против меня, и если б не мой блестящий удар – такого, наверное, во всем в мире не бывало, – точнехонько его шар взял, – но без стола я вам не объясню; короче, я его побил. Замечательный господин; богат, как жид. Хорошо бы с ним отобедать; у него, я вам так скажу, отменные обеды. Но о чем же мы беседовали, как по-вашему? О вас. Честное слово! И генерал полагает вас изысканнейшей девицею в Бате.

– Ах! Какая чепуха! Зачем вы так говорите?

– И что, как по-вашему, я ему ответил? – Понизив голос: – Блестяще, генерал, сказал я; совершенно с вами согласен.

Тут Кэтрин, чью душу существенно менее грело его восхищенье, нежели комплимент генерала Тилни, вовсе не пожалела, что ее позвал г-н Аллен. Торп, однако, проводил юную деву до портшеза и, пока та не села, изливал подобную деликатную лесть, невзирая на ее мольбы перестать.

Совершенно восхитительно: генерал Тилни вовсе не питает к ней неприязни – напротив, восхищается ею; и Кэтрин радовалась, что отныне ей не потребно страшиться встречи с любым членом семейства Тилни. Вечер осчастливил ее более, гораздо более, нежели можно было ожидать.