Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава 6
Саша говорила по телефону с Горячевым, когда в дверь ее квартиры позвонили.
– Саша, ко мне пришли, – пожаловалась она.
– Кто? – мягким, нежным голосом спросил он. – Ты ждала кого-то в гости?
– Нет, не ждала.
Саша удивленно оглянулась на дверной проем гостиной. С чего-то звонок сделался непрерывным. И, как показалось ей, агрессивным. Дед к ней прийти не мог, они три часа назад говорили по телефону: он собирался разбираться в доме, а потом отдыхать. С Сашей Горячевым, который прежде бывал у нее нечастым гостем, они говорили по телефону, это тоже был не он. Кто же тогда?
– Пойди открой. Потом договорим. Я еще не сказал тебе самого важного, – произнес он все так же мягко и нежно и отключился.
Саша встала с дивана, где валялась последние полчаса, жмурясь от счастья. Глянула на часы: половина девятого вечера.
– Кто там? – спросила она, ничего не разглядев в дверной глазок.
– Сашка! Открывай! Беда!
Три слова в ответ. Хлестких, болезненных, жестких.
– Витька, ты, что ли?
Ей показалось, это хозяин дежурного магазинчика, что располагался под ее окнами, который вечно ставит свою машину поперек проезжей части и с которым она постоянно скандалит из-за этого.
Витя Ломов. Точно, он. Но зачем он тут? Что ему надо? Может, задел, паразит, все же ее машину, неудачно паркуясь на своей «Газели»? А что мог привезти так поздно? Он никогда так поздно ничего не выгружал.
– Вить, ты? – повторила она.
– Да я, я это. Открывай, беда, говорю!
Саша открыла дверь, уставилась на Ломова. Выглядел тот, как обычно, как будто только что его башкой подметали проезжую часть на проспекте. Заодно воспользовавшись и его штанами и рубашкой. То есть грязный, лохматый, потный. Теперь вот еще и бледный.
– Сашка, пошли! – потребовал Витя и шагнул в сторону от двери. И повторил: – Беда!
– Что без конца повторяешь! – возмутилась Саша и опустила взгляд на свои голые ноги.
Она была в коротких шортах, крохотной маечке, едва достающей до пупка, и босая. Вечер начала сентября не был теплым. Надлежало одеться. А если еще и патрульных ждать для составления протокола. Это на тот случай, что Витька все же впился громадным колесом своей машины в ее бампер.
– Надо одеться, – уточнила Саша. – Что стряслось-то? Машинку мою задел?
– Вот дура-баба! – возмутился Ломов. – Стал бы я к тебе подниматься! Протокол бы составили, тогда и позвали. Не задевал я ничего. Беда… беда с дедом твоим, Сашка.
Господи! Бабка! Она все же достала деда с того света! Она же напророчила, что дед не доживет до холодов.
Саша зажала рот ладонью и минуту смотрела на Витькину косматую голову, которую тот опустил, чтобы не встречаться с ней больше взглядом. И от того, что он не желал на нее больше смотреть, ей стало совсем худо.
– «Скорую»… «Скорую» вызвали?! – прошептала она. И затараторила, хватая с вешалки куртку и вдевая ноги в высокие кроссовки: – Вить, у него сердце в последнее время барахлило. Вить, «Скорую» надо же! Чего молчишь? У него давление или сердце? Вить, чего, а?!
Она выскочила из квартиры в длинной пуховой куртке до голых коленок и высоких кроссовках на босу ногу. Заперла дверь, застегнула куртку на две кнопки снизу и пошла следом за Витькой к лифту. В кабине они встали бок о бок. Он молчал, и она замолчала. Задать ему самый страшный вопрос она все никак не могла. У нее язык не поворачивался спросить, жив дед или нет. Может, все-таки Витька ошибался? Может, не все так плохо? И сейчас она схватит деда за руку, когда его понесут на носилках к карете «Скорой помощи», и…
– Саш, его больше нет, – обронил Витя, когда лифт остановился на первом этаже и двери с металлическим лязганьем распахнулись.
– Что?! – Она шагнула наружу, привалилась к стене, глянула диковато на хозяина магазина. – Что ты сказал?!
– Твоего деда больше нет, Саш. Хотел как-то мягче… – Он замялся, снова низко опуская голову. – Но не приучен я к таким словам. Просто прими это как неизбежность, Саш. Так бывает. Наши старики уходят и…
– Вздор! – взвизгнула она и, оттолкнув его – он загораживал проход, – побежала к подъездной двери. – Он был жив и здоров три часа назад. Он собирался разбирать старые вещи! Мы завтра должны были… весь хлам выбросить! Мы… мы должны были…
Она нечаянно споткнулась о порог и еле удержалась на ногах. Или это Витька подхватил ее под руку, не дав раскроить ей лоб о железную подъездную дверь.
– Остановись, – попросил он тихо. – Отдышись.
Саша оперлась ладонями о подоконник, зажмурилась. Видеть вечернюю милую тихую улицу было выше ее сил. Мягкий свет уличных фонарей делал сентябрьский вечер уютно оранжевым. Спокойно прогуливались парочки. Мирно трусили собаки в сопровождении хозяев. Узкие тонкие листья ив, отражая свет, сверкали золотом. Все там, на улице, было замечательным и спокойным. Ничто не предвещало конца света, который наступил для нее.
«Да и нечего ему там, с вами, нечего делать…» – вспомнился бабкин монолог из недавнего сна.
«Пришло время. Видимо, пришло и его время», – упала тяжелой едкой каплей в сердце мысль о бренности бытия. Это неизбежно. Это рано или поздно должно было случиться. И Саша не смогла бы его укараулить. Не смогла бы.
– Его уже увезли? Кто обнаружил тело? – еле выдавила она через сухие рыдания, сотрясающие тело. – Сердце? Что сказали врачи? Почему он не позвонил мне, господи! Почему кто-то оказался рядом с ним в тот момент, а не я?! Ну! Что молчишь?! Кто его?.. Как он?..
– Его обнаружила полиция, – едва слышно проговорил Витька, встав рядом с ней возле подоконника.
– Он что, упал на улице? – Саша зажмурилась от слез, хлынувших внезапно. Оранжевая улица съежилась вдруг и поплыла в сторону, увлекая за собой Витькин магазин, как будто случилось наводнение.
– Нет. Его обнаружили дома.
– Кто-то из соседей вызвал «Скорую»?.. Погоди! А почему полиция?! – Саша стремительно вытерла глаза, щеки, уставилась на Витьку как на дурака. – Ты чего несешь?! При чем тут полиция?!
– Ее вызвали соседи.
– Зачем? Когда старому человеку плохо, кого следует вызывать, Витя?! – Она вцепилась в рукава его рубашки и тряхнула, разворачивая хозяина магазина на себя. – Кого следует вызывать, когда старому человеку плохо?! При чем тут полиция???
– Не ори, Саш, – лицо Ломова болезненно сморщилось. – Оглушила просто. И рубаху не рви. У меня их не так много.
– Что?! – Она опустила взгляд на свои руки, комкающие рукава его рубахи, тут же отпрянула. – Извини.
Саша привалилась спиной к стене, чтобы не видеть сентябрьского вечера, живущего за подъездным окном слишком неспешно и мирно. Подышала полной грудью. Надо было собраться. Надо было сжать себя всю, как пружину. Надо было перестать выть, плакать, орать на бедного Ломова. Надо было загнать поглубже слезы. У нее еще будет время нареветься. Еще будет время. Теперь ей его расходовать не на кого.
– Все… все, я в порядке. – Саша застегнула куртку до подбородка, затянулась поясом, который нашла в кармане. – Говори… Все говори, прежде чем мы пойдем туда. Нам… нам ведь надо туда, так?!
– Да. Тебя там ждут.
«Кто-то, но не дед», – вонзилась острая игла в гортань, мгновенно перекрывая дыхание.
– Говори, потом пойдем, – прохрипела Саша. – Я должна быть готова.
К тому, что рассказал Витька Ломов – этот странный, несуразный человек, имеющий магазин, но не имеющий лишней рубахи, – подготовиться было невозможно. Это было такой чудовищной фантазией, что в первую минуту Саша расхохоталась.
– Ты идиот совершенный, Витя, да?! – вытаращив глаза, как безумная, хохотала ему в лицо Саша. – Мой дед сначала пострелял соседей, а потом застрелился сам? Ты идиот? Господи, а я-то и правда поверила…
Он ее ударил. По щеке. Просто чтобы привести в чувство. И это подействовало. Смех прекратился. Саша замерла перед ним с открытым ртом и прижатой к щеке ладонью. И показалась ему такой маленькой, такой несчастной и беззащитной, что он не выдержал и обнял ее:
– Идем, Саня. Полиция велела тебя привести. Идем. Истерить будешь позже…
Она шла в обнимку с Ломовым через весь дедов двор. Нелепая, в длинном, перетянутом в талии, пуховике и высоких кроссовках на босу ногу. Несчастное, перекошенное от горя лицо, растрепавшаяся стрижка, вытаращенные заплаканные глаза.
Все происходящее в тот момент было как бы с ней и не с ней одновременно. Боль то накатывала, то казалась посторонней. Мысли то пронзали, то казались отстраненными и трезвыми.
Хорошо, что вечер, народу мало, думала Саша, неуверенно шагая с Витькой в ногу. Иначе от зевак, злобно шепчущихся вслед, было бы совсем скверно. Но возле подъезда народ все равно был. И машины полицейские с включенными мигалками. «Скорой» не было. Ах да, зачем она, если все мертвы. Деда увезли или нет? Он в квартире застрелился или…
Кого из соседей он застрелил? Наверняка ту мерзкую парочку, на которую постоянно Саше жаловался. Почему она не помогла ему приструнить их?! Почему не встала на сторону деда, а поверила им?!
Народ резко раздался в стороны, когда они с Виктором подошли к подъезду деда. Саша вскинула голову и шагнула к подъездной двери. И снова, если бы не Ломов, упала бы. Потом был очень длинный изнурительный подъем: лифт остановили, запретив им пользоваться. Ступенька за ступенькой, ступенька за ступенькой. Навстречу попадались какие-то люди, тут же прилипавшие к подъездным стенам и прятавшие от Саши взгляды. Слепили вспышки фотоаппаратов. Кажется, их была целая дюжина. Как будто кто-то устроил чудовищную по замыслу фотосессию в подъезде деда.
– Зачем все это?! – тихо простонала она.
Кивнула на мужчину, скорчившегося на корточках у открытой двери, той самой, за которой жили досаждавшие деду соседи, которых она сочла вполне милыми людьми. Человек что-то соскребывал с пола, чем-то, наподобие ушной палочки, и отправлял все в пробирку.
– Если все всем ясно, зачем это?!
Саша всхлипнула возле открытой двери дедовой квартиры. Там активно кто-то что-то делал, был слышен стук передвигаемой мебели и голоса. Целый хор голосов!
– Не могу! – Она уперлась пятками в порог квартиры, обернулась на бледного Ломова: – Витя, не могу!
– Надо, Саша, – довольно-таки грубо он втолкнул ее в квартиру, крикнув ей вслед: – Принимайте, господа полицейские. Это внучка убийцы…
Все вопросы, которые ей потом задавали, и собственные ответы – несуразные, сумбурные, никому не нужные – совершенно не вспомнились на следующее утро. Все тот же хор голосов остался в памяти, мелькание чужих лиц перед глазами. Калейдоскоп просто лиц! Симпатичных и не очень. Озабоченных и раздраженных. Ей даже представлялись, кажется. Даже кто-то жал ей руку, призывая держаться. Все комом, все смутно.
Ничего не вспомнилось с такой болезненной четкостью, только Витькины слова.
– Это внучка убийцы! – крикнул он почти с облегчением, видимо, от мысли, что миссия его завершена. Он и правда потом куда-то исчез. – Это внучка убийцы…
Саша заворочалась на диване, села. Обнаружила, что всю ночь проспала в тех же высоких кроссовках, в которых шла вчера через улицу, и в пуховике. Она даже не расстегнула его и пояс не развязала. Теперь у нее ныли все бока и живот. Или это не от пояса, а оттого, что не хватало дыхания? Как она очутилась дома?
Саша поставила на коленки локти, осторожно пристроила гудящую болью голову на сцепленные пальцы, постаралась вспомнить.
Она говорила с кем-то. Так? За ней записывали. Какой-то парень, высокий, веснушчатый, он смотрел на нее с сочувствием. И даже подал ей стакан воды, когда у нее перехватило горло. Потом она снова говорила, но уже с другим человеком. Среднего роста, с крепкими мышцами, цыганистого вида молодой мужик смотрел на нее без сочувствия. И зачем-то задавал ей вопросы про Соседову Аллу Юрьевну.
– При чем тут Алла Юрьевна? – возмутилась она в какой-то момент.
Конечно, он ответил ей, что здесь вопросы задает он, а ей следует не капризничать, отвечать и все такое. Потом спросил про Сашу Горячева. Когда она с ним в последний раз виделась.
– Давно, – честно ответила Саша.
– И не общались вовсе?
– Он звонил мне сегодня, – вспомнила она. – Мы говорили с ним как раз тогда, когда Ломов пришел мне сообщить…
Ей снова перехватило горло. И снова ей подал стакан воды тот парень в веснушках.
Что было потом? Потом она что-то подписала и пошла домой. Нет, не так. Кажется, ее кто-то провожал до дома. Она точно помнит, что чья-то чужая рука открывала ключом дверь ее квартиры. Кто-то ее провожал. Кто?!
– Ни черта не помню, – пожаловалась Саша своему смутному отражению в громадной плазме телевизора. – Кто это был?
Тот, кто провожал ее поздно ночью до дома, позвонил ей через час. Все это время она безуспешно пыталась найти выход своему горю в слезах, но они вдруг исчезли. Тошнотворные спазмы разрывали желудок, сотрясали грудную клетку, а слез не было. Саша приняла душ, сварила себе кофе, потом еще и еще. Пила чашку за чашкой, сидела в углу в кухне и тупо рассматривала сетку дождя за окном, накрывшую город. Почему-то от того, что шел дождь, было немного легче. Яркий контраст солнечного дня она бы точно не пережила.
– Александра? – Номер на мобильном был неузнаваем. Голоса она тоже не знала. – Воронцова?
– Да, – подтвердила она, не моргая, рассматривая заплаканное окно.
– Это Данилов, Сергей Данилов.
– Мы знакомы? – Она попыталась вспомнить, кто это, но не смогла. – Простите, но…
– Ничего, все в порядке. Я провожал вас вчера ночью до дома. Я руководитель следственной группы. Веду расследование по факту… – Он ненадолго замялся, но потом уверенно продолжил: – По факту трагедии, разыгравшейся вчера по известному вам адресу.
– А-а, понятно. – Саша допила остатки кофе пятой уже по счету чашки. – Простите, как вы выглядите? Я ничего не помню из вчерашнего. Простите.
– Я? – Кажется, он растерялся. – Обычно я выгляжу.
– Это вы с веснушками? – решила она ему помочь.
– Нет. Это Игорь Мишин. Мой помощник.
– А-а, понятно. Вы тот самый жесткий следователь, задавший мне вчера крайне много неуместных вопросов про мою начальницу Соседову Аллу Юрьевну. – Саша подперла щеку кулаком, не переставая таращиться на стекло. – Так и не могу понять, зачем? Кстати, а вашему помощнику передайте от меня большое спасибо. Он дал мне воды… Как раз тогда, когда я в этом особенно нуждалась. – И вдруг, совершенно без переходов, Саша спросила пугающе чужим голосом: – Когда я смогу похоронить деда?
Данилов озабоченно крякнул и принялся что-то лопотать про необходимость дополнительных экспертиз. Это займет какое-то время. Что кое-что для него лично остается непонятным. Ему еще надо поговорить с соседями. С каждым, лично! И что как только будет возможным, ей сообщат.
– Когда?! – перебила она его.
– Думаю, не раньше чем через неделю.
– Твою мать! – ахнула она, забыв о приличиях. – Он… он прожил честно и благородно! Он кадровый военный! У него было, есть и остается имя… Честное имя! Он заслужил быть преданным земле в положенное по христианским законам время. Вы… вы все чудовища! Ненавижу вас!..
