ОБЕД ДЛЯ «ВОРОБЫШКА»
Вот что Лев Разгон рассказал мне о Москвине и Ежове:
– Иван Михайлович Москвин работал в Ленинграде и презирал ленинградского вождя Зиновьева, называл его трусом. Москвин был одним из немногих ленинградцев, резко выступивших против Зиновьева. И сразу стал любимчиком Сталина, который перевел его в Москву. Но его роман со Сталиным не состоялся: они были люди разного сорта. Москвин был ригорист, человек дореволюционной партийной скромности.
Дом Москвина славился гостеприимством: его жена Софья Александровна Бокий, женщина удивительной доброты и душевной щедрости, слыла хлебосольной хозяйкой.
Днем Москвин приезжал домой обедать и привозил с собой Ежова, к которому хорошо относился.
– Мне Ежов нравился, – говорил Разгон. – Он был очень маленького роста и вызывал, как все маленькие люди, жалость, даже нежность. Он был очень тихий, всегда одет одинаково в синюю сатиновую косоворотку и довольно мятый костюм. Он был очень молчалив, худ, и поэтому Софья Александровна его опекала и безумно за него беспокоилась. Она называла его «воробышком»: «Воробышек, вам нужно побольше есть!»
Воробышек тихо клевал и помалкивал…
Разгон однажды спросил Москвина:
– А что, Ежов такой хороший работник? Вы его высоко цените.
Москвин подумал и ответил:
– Ежов, вероятно, лучший работник из тех, кого я знаю.
А знал он очень многих.
– Это редкий человек в том смысле, что, отдав ему приказание, можно его не проверять, – сказал Москвин. – Он все сделает. У него только один недостаток, и его все-таки надо проверять.
– А, значит, он что-то может сделать не так?
– Нет, он все сделает как надо. Но он никогда не остановится. Во всяком деле есть известный предел, когда надо остановиться. Ежов никогда не останавливается…
И Москвин, и его жена Софья Александровна были арестованы, вспоминает Лев Разгон:
– Об Иване Михайловиче, еще будучи на воле, мы ходили справляться на Кузнецкий, 24, где располагалась справочная НКВД. Нам отвечали: «Десять лет удаленных лагерей без права переписки». А мы тогда не знали, что это означает расстрел. Думали, что действительно созданы лагеря для ответственных работников, которых нельзя держать в общих лагерях. Мы еще ничего тогда не понимали…
Москвина расстреляли в 1937 году. А что касается судьбы Софьи Александровны, то Разгон был уверен, что она погибла в Мордовии, в Потьме, в тех лагерях, где держали жен членов семьи «врагов народа»…
Прошли годы, и на Лубянке Льву Разгону показали дело Софьи Александровны. Он увидел постановление об ее аресте. Это был, собственно, ордер на арест Москвина. На нем обычная резолюция прокурора Вышинского: «Согласен». И резолюция Ежова: «К исполнению. Арестовать». Нарком подписал ордер и потом вдруг приписал: «И жену его тоже».
Все следственные дела состоят обычно из двух-трех протоколов допроса. Первый состоит из сплошных восклицательных знаков: «Что вы! Да никогда!» – и негодующих заявлений… Проходит два-три месяца, и появляется еще один протокол, в котором арестованный признается абсолютно во всем, в любой глупости.
В деле Софьи Александровны Разгон нашел два протокола. Первый: она сознается в том, что, будучи женой Москвина, знала о всех его преступлениях. Обычный протокол допроса члена семьи «врага народа».
Потом долгий перерыв. И вдруг на допросе она признает, что пыталась отравить Ежова… Такое задание получила от агента английской разведки…
В отличие от многих, кого расстреляли без суда, ее судила Военная коллегия. Сохранился коротенький протокол: она признается во всех грехах и просит ее пощадить. Ее приговорили к высшей мере по закону от 1 декабря 1934 года. Приговор приведен в исполнение.
После XX съезда она была реабилитирована. Следователь, который ее допрашивал, дал показания. Он пишет, что она была арестована как ЧСИР – член семьи изменника Родины. Но следователей вызвал Ежов и приказал: «Получите от нее показания о том, что она хотела меня отравить».
И Софья Александровна умерла не в мордовских лагерях как член семьи (а она бы там наверняка умерла, будучи нездоровым человеком), а была вытащена на эту Военную коллегию и сразу расстреляна.
– Почему Ежов решил расстрелять женщину, которая была к нему так добра? – задавался вопросом Лев Разгон. – Это тоже одна из тайн его странной и страшной души…