Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
ВЕЧНЫЙ ДОБРОВОЛЕЦ
Каждая заграничная операция была трудным и дорогостоящим делом. Но средств не жалели. В связи с одним из таких убийств, совершенных по приказу наркома Ежова, называются имя поэтессы Марины Цветаевой и ее мужа Сергея Эфрона.
Любовь Марины Цветаевой к мужу была бесконечна. Она уехала за ним из ленинской России в 1922 году, чтобы разделить горький хлеб эмиграции, и вернулась вслед за ним в сталинскую Россию в 1939-м, чтобы носить ему передачи в тюрьму.
Сергей и Марина встретились совсем юными и сразу полюбили друг друга. Сын известной левой террористки, Сергей Эфрон рано ощутил отчуждение, отверженность от общества – чувство, которое будет сопровождать его всю жизнь. Окружающим он всегда будет казаться «чужим». Рядом с ним останется очень мало «своих».
Сам Эфрон вспоминал, что «еще в семь лет прятал бомбу в штанах». В 1910 году его мать повесилась в Париже на одном крюке со своим младшим сыном – братом Сергея. Мог ли он предположить, что таким же образом через тридцать один год уйдет из жизни и его обожаемая жена Марина Цветаева?
Когда началась Первая мировая война, Эфрон оставил университет и поехал на фронт с санитарным поездом, потом поступил в военное училище. После большевистской революции в ноябре 1917 года он присоединился к Белой армии и вынужден был бежать из России в 1920-м.
Во время Гражданской войны Марина и Сергей потеряли друг друга. Цветаева ничего не знала о муже. Окружающие скрывали от нее слух о том, что белого офицера Эфрона красные расстреляли в Крыму.
В 1920 году в голодной Москве детей нечем было кормить. Старшая – Ариадна – была тяжело больна. Марина устроила дочерей в приют, опекаемый Красной армией. Для этого ей пришлось написать заявление о том, что дети не ее, а беженцев, и она нашла их у себя в квартире.
Старшую спасли, младшая – трехлетняя Ирина – умерла от голода. «Спасти обеих я не могла – нечем было кормить, – расскажет потом Марина сестре. – Я выбрала старшую, более сильную, чтобы помочь ей выжить».
В 1922 году Марина узнала: Сергей Эфрон жив! Он в Чехословакии, учится в университете. Она немедленно решила ехать к нему. С трудом получила разрешение уехать – в 1922 году из Советской России еще выпускали.
В 1925 году семья перебралась в Париж. Во Франции ее поэзия имеет большой успех. Эфрон, напротив, не может найти себя. В эмиграции таким, как он, стало казаться, что они совершили роковую ошибку, выступив против новой власти в России, – ведь служение Родине превыше всего.
Сергей Эфрон присоединился к евразийцам, выступавшим против слепого подражания Западу, за особый путь России, который соединил бы все лучшее, что можно взять и у Европы, и у Азии.
Евразийцы распались на три группы, одна из них, возглавляемая князем Святополк-Мирским, признала большевистскую революцию и стремилась к возвращению в Россию. Князь преподавал русскую литературу в Лондонском университете, вступил в Коммунистическую партию Великобритании и вернулся в Россию в 1932-м. В 1937 году как «иностранный шпион» он был осужден и погиб в одном из сталинских лагерей.
В Париже Сергей Эфрон вступил в Союз возвращения на Родину. Этот союз, опекаемый советским посольством, был создан в 1924 году (в 1937-м переименован в Союз друзей Советской Родины). Полагают, что в этой среде у Эфрона и завязались отношения с агентами НКВД. Более того, его считают причастным к убийству пытавшегося укрыться на Западе советского разведчика Игнатия Порецкого, более известного под фамилией Рейсс.
Игнатий Станиславович Порецкий, он же Натан Маркович Порецкий, он же Игнатий Рейсс, кличка Людвиг, был одним из самых известных перебежчиков.
С 1920 года он работал в советской военной разведке. В начале 30-х годов стал заместителем Вальтера Кривицкого (настоящее имя – Самуил Гершевич Гинзберг). В середине 30-х годов Кривицкий возглавлял крупную нелегальную резидентуру советской военной разведки в Западной Европе.
Летом 1937 года Игнатий Порецкий заявил, что уходит на Запад. Он встретился с сотрудницей советского постпредства в Париже и вручил ей пакет, в котором был орден Красного Знамени (странно, что орден оказался у Порецкого с собой – разведчикам не полагалось брать с собой за границу подлинные документы и награды) и письмо Сталину.
В письме говорилось: «Я возвращаю себе свободу. Назад к Ленину, его учению и делу… Только победа социализма освободит человечество от капитализма и Советский Союз от сталинизма. Вперед к новым боям за социализм и пролетарскую революцию! За организацию Четвертого Интернационала!»
Сейчас это письмо кажется смешным и нелепым. Полтора десятка лет на службе в разведке странным образом не избавили Порецкого от революционного романтизма. Порецкий, как и Вальтер Кривицкий, всю жизнь был солдатом мировой революции и от Сталина ушел к Троцкому, считая его подлинным наследником ленинского дела.
Для Сталина письмо Игнатия Порецкого было личным оскорблением – высланный из России и утративший всякое влияние Лев Троцкий оставался для Сталина врагом номер один.
Порецкий был убит 4 сентября 1937 года. Подлинные обстоятельства его смерти до сих пор достоверно не установлены, хотя швейцарская полиция предала гласности результаты своего добросовестного расследования. Вдова Порецкого Эльза написала воспоминания, которые в 1969 году вышли в Лондоне, а недавно и в Москве – под названием «Тайный агент Дзержинского».
Об истории убийства Рейсса рассказал Александр Орлов (Лев Фельдбин), бывший резидент советской политической разведки в Испании, бежавший на Запад летом 1938 года. Он утверждал, что за Игнатием Рейссом послали передвижную группу сотрудников Иностранного отдела НКВД.
Вальтер Кривицкий, который через месяц после убийства своего заместителя тоже решил бежать на Запад, написал в своей книге «Я был агентом Сталина»: в Париж срочно приехал крупный чекист Сергей Михайлович Шпигельглас, который и руководил операцией по уничтожению Рейсса.
Недостаток всех этих книг состоит в том, что их авторы пишут об убийстве Порецкого с чужих слов или строят предположения, выдавая их за бесспорную истину.
Расследуя убийство Порецкого, швейцарская полиция установила следующее.
В ночь на 4 сентября 1937 года в стороне от дороги, ведущей из Лозанны на Шамбланд, обнаружили тело неизвестного мужчины в возрасте примерно сорока лет. Пять пуль ему всадили в голову и семь в тело.
Полиция быстро нашла брошенный автомобиль со следами крови в кабине и арестовала женщину, которая взяла этот автомобиль напрокат. К удивлению полиции, она не пыталась скрыться после убийства.
Эту женщину звали Рената Штайнер, и она не могла понять, куда делись ее друзья, которым она передала этот автомобиль. Полиция идентифицировала «друзей» Штайнер и восстановила предполагаемую картину убийства Порецкого. Но никого, кроме Ренаты Штайнер, полиции найти не удалось.
Полагают, что московской опергруппе помогла Гертруда Шильдбах (урожденная Нойгебауэр), член компартии Германии, бежавшая из страны после прихода нацистов к власти. Шильдбах дружила с Порецким.
Полиция пришла к выводу, что Шильдбах уговорила Порецкого встретиться. Они поехали в загородный ресторан. После обеда вышли погулять, и тут на заброшенной дороге появился автомобиль, из которого выскочило несколько человек. Они запихнули Порецкого в машину, где застрелили его. Труп выбросили на дорогу.
На допросе Рената Штайнер назвала и имя Сергея Эфрона. По ее словам, он был агентом НКВД.
Швейцарский историк Петер Хубер, который много лет занимается расследованием убийства Порецкого, в перестроечные времена приезжал в Москву в поисках архивных документов и приходил ко мне в редакцию журнала «Новое время», где я тогда работал.
Он рассказывал, что Рената Штайнер в 1934-м пробыла шесть недель в Москве. Возможно, ее завербовал НКВД.
Штайнер на допросе сообщила, что Эфрон участвовал в слежке за Порецким. Швейцарская полиция обратилась за помощью к французским коллегам. Но к этому времени Сергей Эфрон уже покинул Францию, и допросить его не смогли.
Зато допросили Марину Цветаеву, которая заявила, что Эфрон через пять недель (а не сразу, как поступил бы преступник!) после после убийства Порецкого уехал в Испанию, а те недели, когда шла подготовка к убийству, и во время убийства они вместе находились на берегу Атлантического океана. Алиби для мужа?
«Лично я не занимаюсь политикой, – сказала Цветаева полицейским, – но мне кажется, что мой муж связан с нынешним русским режимом».
То есть Цветаева не сочла нужным скрыть, что ее муж поддерживает открытые отношения с официальными представителями СССР. Было бы возможным такое признание, если бы Эфрон работал на советскую разведку?
«Мы с мужем не высказывали по поводу дела Рейсса ничего, кроме возмущения, осуждая любой акт насилия, с какой бы стороны он ни исходил», – сказала Цветаева на допросе.
Непросто представить себе, что великая поэтесса Марина Цветаева, человек, пребывающий в мире высоких чувств, изворачивается, врет, выгораживает мужа по заранее составленному плану. Может быть, Марина просто не знала, чем занимался ее муж? И это трудно предположить. Как показывает история разведки, жена всегда знает о том, что муж занимается тайными делами.
Версия убийства Игнатия Порецкого, которой полвека оперируют историки, в принципе вызывает серьезные сомнения. Это было не первое и не последнее политическое убийство, совершенное НКВД за рубежом. Неограниченность в силах и средствах давала возможность Москве тщательно планировать и организовывать эти убийства.
Такого рода акции, требующие сложной подготовки, выполнялись профессионалами, кадровыми работниками госбезопасности – и вовсе не из разведки, как Сергей Шпигельглас (о котором еще пойдет речь в этой главе), а из другого управления НКВД, как Эйтингон, организовавший убийство Льва Троцкого в Мексике в 1940-м.
Только два года прожил Эфрон в Советской России. 10 октября 1939 года его арестовали в Москве вместе с группой бывших эмигрантов, вернувшихся на родину.
Ему предъявили стандартное обвинение по 58-й статье Уголовного кодекса, которая поставляла основной контингент заключенных ГУЛАГа: измена Родине, террор, призывы к свержению советской власти…
В обвинительном заключении говорилось:
«В НКВД СССР поступили материалы о том, что из Парижа в Москву по заданию французской разведки прибыла группа белых эмигрантов, с заданием вести шпионскую работу против СССР…
Обвиняемый по этому делу Эфрон в 1920 году бежал за границу и принимал там активное участие в антисоветской работе белогвардейских организаций.
Эфрон, занимая руководящее положение в так называемой просоветской организации в Париже – в «Союзе возвращения на Родину» – и пользуясь исключительным к себе доверием со стороны бывшего вражеского руководства 5-го отдела НКВД, по заданию французской разведки засылал в СССР шпионов, диверсантов и террористов».
Итак, в приговоре сталинского суда тоже говорится о сотрудничестве Эфрона с разведкой! Значит, правда?
В этом утверждении, скорее всего, столько же правды, сколько и во всем обвинительном заключении, в котором соответствуют истине только имена и даты рождения обвиняемых.
Тех, кто допрашивал Эфрона, уже тоже нет в живых. Но по опыту множества других таких процессов можно предположить, что о связях с советскими чиновниками в Париже говорил следователям сам Эфрон, наивно пытаясь убедить следователей в нелепости предъявленного ему обвинения. И следователи охотно подхватили эти слова!
В архиве КГБ я читал дело агента-вербовщика советской разведки Петра Ковальского, тоже бывшего офицера Белой армии. Он несколько лет работал на советскую разведку в разных европейских странах.
В 1937 году, в разгар массовых репрессий в СССР, его арестовало местное управление НКВД в украинском городе, где он жил в промежутке между выполнениями заданий московской разведки, и обвинило в шпионаже в пользу Польши.
Ковальский, разумеется, ссылался на свою службу в ОГПУ– НКВД, но малограмотный следователь, плохо владевший родным языком, и не подумал обратиться за справкой к коллегам в разведку, а просто написал в обвинительном заключении: «Видно, что Ковальский при использовании по линии Иностранного отдела имеет ряд фактов, подозрительных в проведении им разведывательной работы в пользу Польши».
Отсутствие доказательств вины при Сталине никак не могло помешать вынесению смертного приговора…
Ковальского расстреляли, а центральный аппарат разведки еще целых два года искал его по всему Советскому Союзу, чтобы отправить за границу с новым заданием!
В то время, когда шло следствие по делу Эфрона, в соседних кабинетах НКВД заканчивалось уничтожение руководящих кадров внешней разведки.
Любые слова «французского шпиона» Эфрона о контактах с советскими людьми в Париже, среди которых каждый второй работал на разведку, должно быть, встречались следователями на ура. Слова в эфроновском приговоре о «бывшем вражеском руководстве 5-го отдела НКВД» были нужны не для того, чтобы усугубить вину Эфрона; это была заготовка следователей НКВД для расправы над сослуживцами из разведки.
Свою лепту в создание образа «Эфрона – агента НКВД» сыграла его дочь Ариадна, арестованная с ним по одному делу.
В июле 1940 года ее приговорили как агента французской разведки к восьми годам лагерей. Когда этот срок кончился, ей добавили новый и отправили в ссылку в Сибирь.
В 1954-м, через год после смерти Сталина, началась реабилитация сталинских жертв. Ариадна Эфрон написала Генеральному прокурору СССР с просьбой сообщить о судьбе отца. На это письмо ссылаются, когда ищут доказательства работы Эфрона на советскую разведку:
«В 1939 году в Москве был арестован органами государственной безопасности мой отец Сергей Яковлевич Эфрон, бывший долгие годы работником советской разведки за границей, в частности во Франции. Его дальнейшая участь мне неизвестна.
Зная своего отца как человека абсолютно честного и будучи уверенной в его невиновности, прошу вас, товарищ Генеральный прокурор, сообщить мне то, что о нем было известно, то есть жив ли он, статью, по которой он был осужден, и срок наказания».
Пытаясь что-то узнать о своем отце, она тоже использует аргумент, который в тот момент казался ей убедительным: предполагаемую службу отца на советскую разведку.
Впоследствии, когда хлопоты по реабилитации отца закончились, Ариадна Эфрон признается друзьям, что на самом деле ей ничего не известно о работе отца на НКВД…
Вернувшись из ссылки в Москву, Ариадна Эфрон встретила женщину, которая знала ее родителей. Это Елизавета Алексеевна Хенкина, дочь генерала царской армии Нелидова, в прошлом актриса. Она уехала из Советской России в 1923 году, а вернулась в 1941-м.
В Париже, в Союзе возвращения на Родину она руководила кружком любителей театра и, как впоследствии уверяла московских знакомых, оказывала особые услуги советским представителям.
Обрадованная неожиданной встречей с человеком, который может засвидетельствовать преданность ее отца советской власти, Ариадна Эфрон пишет письмо помощнику главного военного прокурора:
«Елизавета Хенкина знала Шпигельгласа, хорошо помнит, как и кем выполнялось задание, данное Шпигельгласом группе, руководимой моим отцом, как и по чьей вине произошел провал этого дела. Помнит она и многое другое, что может представить интерес при пересмотре дела отца…
Второй человек, знавший моего отца приблизительно с 1924 года, может быть, и ранее, это Вера Александровна Трайл, также принимавшая большое и активное участие в нашей заграничной работе. Сейчас она находится в Англии. Адрес ее имеется у Хенкиной…»
Имена, которые называются в этом письме, кажутся веским подтверждением причастности Эфрона к делам НКВД.
Расстрелянный перед войной Сергей Шпигельглас был, несомненно, умелым и эффективным разведчиком, он дорос до должности заместителя начальника 5-го отдела Главного управления государственной безопасности НКВД.
Его отчеты, подписанные псевдонимом «дуче», хранятся в личном деле крупного советского агента, бывшего генерала Белой армии Николая Скоблина, которое я имел возможность изучить в архиве КГБ.
Бумаги, подписанные Шпигельгласом, выдают в нем смелого и решительного оперативника и резко отличаются от сухих и лишенных признаков интеллекта донесений его коллег по разведке. Многие годы Сергей Шпигельглас руководил борьбой с русской эмиграцией и в середине 30-х годов подолгу нелегально жил в Западной Европе, в том числе и в Париже.
Но могли ли Сергей Эфрон и Елизавета Хенкина действительно знать Шпигельгласа?
По своему положению руководителя крупной нелегальной резидентуры Шпигельглас непосредственно общался только с самыми важными агентами, такими, как генерал Скоблин, поставлявшими первоклассную информацию о планах эмигрантской верхушки. Ни Эфрон, ни Хенкина, даже если принять версию об их сотрудничестве с советской разведкой, к числу таких агентов не относились. Советская разведка имела в Париже огромный и разветвленный аппарат, с мелкими агентами (только в среде эмиграции это многие десятки людей) встречались столь же мелкие работники.
Шпигельглас жил за границей под чужим именем. Его настоящую фамилию в Париже знали только несколько кадровых работников резидентуры советской разведки, которые работали под дипломатическим прикрытием.
А Елизавета Хенкина и все остальные услышали эту фамилию только после того, как ее назвал бежавший на Запад Вальтер Кривицкий (Шпигельглас к этому времени уже был расстрелян), и она замелькала в газетах.
Веру Гучкову-Трайл, упоминающуюся в письме Ариадны Эфрон, тоже считают причастной к убийству Игнатия Порецкого.
Вера была дочерью крупного российского промышленника Александра Ивановича Гучкова, председателя III Государственной думы, военного и морского министра в первом после Февральской революции российском правительстве.
В 1935 году Вера вышла замуж за Роберта Трайла, сына промышленника из Глазго. Роберт принадлежал к известному типу британских левых интеллектуалов, искавших счастья в коммунистических идеях. В 1934–1936 годах он жил в Москве и работал в газете «Москоу ньюс» («Московские новости»). Это, видимо, и дало основание полагать, что Вера была связана с чекистами. Но Эфрон хорошо знал Веру не «по совместной службе в НКВД», а потому, что ее первым мужем был евразиец Петр Сувчинский, с которым Эфрон издавал журнал «Версты»…
В деле генерала Скоблина, хранящемся в архиве советской разведки, я нашел секретный документ, имеющий отношение к Сергею Эфрону.
Когда-то один из советских журналистов обратился в КГБ с просьбой разрешить ему написать о «замечательном советском разведчике Сергее Эфроне». Это письмо по установленному порядку попало в пресс-бюро КГБ. Начальник пресс-бюро сообщил о просьбе своему начальнику – заместителю председателя КГБ, тот переадресовал просьбу в Первое главное управление (разведка).
В секретном письме заместитель начальника разведки сообщил руководителю КГБ, что «Сергей Эфрон по картотеке учета советской внешней разведки не числится».
Этот документ предназначался только для глаз высшего руководителя КГБ (журналисту ответили стандартно-бессмысленной формулой: «Публикация о Сергее Эфроне не представляется целесообразной»).
Итак, Сергей Эфрон кадровым сотрудником советской разведки не был. Что же тогда было?
Эфрон искал возможности что-то сделать для своей страны. В советском посольстве ему объяснили: «Вы очень виноваты перед Родиной. Прежде чем думать о возвращении, вам нужно искупить грехи и заслужить прощение».
Он и пытался искупить свои грехи и заслужить прощение. Расспросы о положении дел внутри эмиграции, о настроениях тех или иных эмигрантов казались совершенно естественными. Ведь ему задавал вопросы официальный представитель Советского Союза. Наивный в таких делах Эфрон слишком поздно понял, что его использует НКВД.
Сталинский суд приговорил «французского шпиона» Эфрона к смертной казни, когда нацистская Германия уже напала на Советский Союз. Судьба страны висела на волоске, но машина репрессий продолжала действовать.
31 августа 1941 года Марина Цветаева в состоянии тяжелой депрессии повесилась в провинциальном городке Елабуге, куда эвакуировалась из Москвы, к которой стремительно приближались немцы. В Елабуге Цветаева жила в доме на улице, названной именем члена политбюро Андрея Жданова, который прославился гонениями на писателей.
Марина не разделяла увлечения Эфрона Советской Россией. Но и она никак не ожидала, что ее мужа и дочь арестуют по нелепому обвинению, а она сама будет снимать угол в чужом доме, оставшись без денег, работы, друзей и надежды.
Сына Марины и Сергея, Георгия Эфрона, в начале 1944-го призвали в армию. Как хорошо умеющего писать и рисовать его назначили в штаб писарем – это был шанс выжить. Но ему было стыдно отсиживаться в штабе, и он попросился на передовую. В июле 1944 года он был смертельно ранен.
Георгий Эфрон тоже стал добровольцем, как и его отец. Желание служить честно и бескорыстно – самое важное в их семейном характере.
В 1929 году Марина Цветаева написала поэму «Перекоп» – о последних эпизодах борьбы Красной и Белой армий в Крыму. Главным источником поэтического вдохновения был бывший офицер Белой армии и ее муж Сергей Эфрон. Ему и посвящена поэма (как и многие другие ее стихотворения) – «Моему дорогому и вечному добровольцу».
Эти слова кажутся мне самым точным определением личности Эфрона. Сергей Эфрон бескорыстно сражался под тем знаменем, которое казалось ему символом чести и справедливости. Он, как и его жена, стал жертвой трагических событий русской истории XX века.
