Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Наталья Лескова. МАРСИАНИН
Глава первая. Есть ли жизнь на Марсе?
– Я вас последний раз спрашиваю – чьё это художество? – Трынделка вышагивала по проходу, нависая над партами. – Советую признаться по-хорошему!
Я хмыкнул, развалился за партой, посмотрел на стенку, где по нежно-салатовой умиротворяющей краске кроваво-огненными буквами было написано:
«Художество» было моё, но признаваться я не собирался. Ещё чего.
– Что тут за улыбки? – Трынделка вперила в меня свои глазища. Того и гляди, сканирование начнёт. Это без допуска-то? А, пускай начинает – у меня мозги как надо прошиты. Только сканер себе обломает…
– Твоих рук дело! – шипит Трынделка, и глазами в меня – тыц-тыц. Ну, давай-давай! Посмотрим, кто кого.
– Кто это сделал? Ты? Я последний раз спра…
– Извините, но врать нехорошо.
– А! Кто сказал?!
Трынделка выпрямилась, словно арматуру проглотила. Я вздохнул с облегчением. А сканер у нее ничего… Вполне себе сканер. И откуда только такой взялся? Поднажми она немного, и первая линия защиты точно бы накрывалкой накрылась.
– Это я сказал, – поднялся над классом мальчик-одуванчик с третьего ряда. Белобрысенький, щупленький, глаза в кучку, чёлка по линейке подстрижена. Это что еще за забагованный? Новенький, что ли? Может быть… Учитывая, что в школу я захожу, когда совсем делать нечего, и только за тем, чтоб с Трынделкой поцапаться, ничего удивительного, что в классе всякие новенькие без моего ведома завелись.
– Это я сказал, – спокойно повторил новичок. – Пять минут назад вы утверждали, что задаете вопрос в последний раз. А теперь вы задаёте его снова. Значит, ваше заявление было ложным, а врать нехорошо.
Трынделка покраснела. Потом побледнела.
– Вон из класса! – Её узловатый палец уткнулся в новичка, а потом, описав окружность, указал на дверь. – И без опекуна в школе не появляйся! И ты, – она резко оборотила ко мне пылающий взгляд, – тоже вон! По тебе давно депрограммирование плачет! Куда только опекуны смотрят! Был бы ты под моей опекой…
– Вы действительно этого хотите? – Я поднялся, взглянул с высоты своих почти двух метров прямиком в разрез ее платья. – Или жаждете, чтоб я вас поопекал, а?
– Убирайся сейчас же! И без опекунов…
– В школу не приходи, – закончил я за нее и покинул класс.
Бедная-бедная Трынделка! Мне её иногда жалко – такая она злющая. И зачем только в социальную школу пошла? Сидела бы себе дома – мозг в Канал – да обучала бы нормальных детишек нормальным способом. Нет же, принесло её сюда, к нам – деткам избранным, усиленно социализируемым, тем, «кому в будущем суждено взять на себя тяжкую ношу управления человеческим ресурсом, бла-бла-бла…» Впрочем, хорошо что принесло – без нее тут была бы вообще скукотень полная, хоть вой, а так – всё разнообразие в жизни.
Кстати, о разнообразии. Что это тут за выскочка выискался? Наглеть в школе – это моё единоличное право. Совсем однокласснички без меня распустились, раз всякие новички на мою лапочку-Трынделку покушаются… Надо с этим разобраться, ох надо.
Парнишка стоял в коридоре, белёсыми ресницами хлопал и по сторонам пялился.
– Ты кто такой, а? – начал я разговор сразу и всерьёз. Припёр его к стенке и навис угрожающе – всем своим нехилым ростом. Страшно, да?
Оказалось – ни фига не страшно. Он уставился прямо на меня и спросил вежливо до одури:
– Что именно вас интересует? Моё имя? Род занятий? Социальный статус?
– Выделываешься? – Я сомкнул брови на переносице так, что уши затрещали. Обычно это действует безотказно…
– Нет. Просто я не понимаю и хочу уточнить… Кстати, что у вас с лицом? Это нервный тик?
– Ща как по лбу дам, узнаешь, что у меня такое с лицом!
– Извините, я не понимаю взаимосвязи между этими событиями…
И тут я не выдержал и захохотал. Вот кто бы мог подумать, что типчик с внешностью «дурачок типичный» может так изысканно выражаться?
– И откуда ты только такой взялся… – только и мог сказать я сквозь смех.
– С Марса.
Он что, чокнутый? Или притворяется?
– Ага, а я с Венеры.
– Этого не может быть. Колония на Венере была уничтожена девяносто лет назад… Или вы… Вы… Вы тоже – Сохранённый?!
И прежде чем я успел понять, что за тут такое творится, он мне на шею бросился. То есть собирался броситься. Потому что охранная система у меня безотказно работает. Любое несанкционированное физическое вторжение в персональную зону воспринимается моей боевой прошивкой как враждебное. Мальчонку чуть по стенке не раскатало.
– Эй, ты там как, жив? – Я наклонился к нему и, отключив охранку, протянул руку, помогая подняться.
– Вроде…
– На будущее. У меня кибер-мозг нехилую защитную функцию имеет. Сунешься без спросу – мало не покажется. Жизнь у меня, понимаешь, трудная, полная невзгод и опасностей…
– За вами тоже клерки охотятся? – Парнишка смотрел на меня понимающим взглядом. А я на него непонимающим вытаращился.
– Кто-кто? Что еще за клерки?
– Неужели вы не знаете? Если вы действительно Сохранённый с Венеры, то…
– Так, – решил я сразу расставить все точки и запятые. – Во-первых, хватит «выкать». Во-вторых, ты пошутил – я пошутил. И прикроем лавочку. На Марсе жизни нет. На Венере – тем более. Хватит бредятину нести.
Он уставился на меня таким же взглядом, какой был у моего щенка перед форматированием. С тех пор год прошёл, но я до сих пор его глаза помню… А еще говорят, псевдозверушки ничего не понимают. Да они все лучше нас чувствуют – и близость небытия и боль предательства… Но тогда у меня выбора не было. А сейчас…
– Эй ты, Марсианин! Хватит дуться – лопнешь, – сказал я примирительно. – Ты что, действительно с Марса?
– Да.
– И хочешь сказать, что там земная колония есть?
– Да.
– И давно?
– Около ста тридцати пяти лет, со времён Третьей Мировой.
– Это невозможно.
– Почему ты пришёл к такому выводу?
– Да потому! Если бы люди жили на Марсе, об этом бы по Каналу трещали… – начал было я и осёкся. Потому что кто, как не я, не далее чем вчера, вопил на всю Оперу, что каждое слово, сказанное по Каналу, – ложь, а правды там столько же, сколько ноликов в цифре «три».
– Ну, всё равно, – не сдавался я. – Если на Марсе есть жизнь – должен же хоть кто-то про это знать! Корабли же должны туда летать! Космодромы для этого нужны! И всё такое! Разве можно было бы всё это пропихнуть незаметно…
И я снова осёкся. Потому что кто, как не я, не далее чем позавчера, вопил на всё Кладбище, что люди – как свиньи. Уткнут глазёнки в землю и дальше собственного рыла не видят. Даже если сейчас начнётся Четвёртая Мировая или пришельцы прилетят Землю захватывать, всех будет беспокоить только одно – не отменят ли из-за этого вечернее шоу с Виски Фью? Да что там пришельцы! Вон, Бренцкая зона уже больше сотни лет прямо возле города раскинулась – и кто про неё знает? Так что с Земли каждый день могут по сто ракет стартовать – никому до этого никакого дела не будет.
– Ладно, – сказал я решительно. – Значит, есть жизнь на Марсе. А ты – настоящий Марсианин. А чего ты тут делаешь?
– Не знаю.
– Ну, ты вообще! Прилетел с Марса на Землю – и сам не знаешь зачем?
– Да. Я не помню. Мне провели частичное форматирование памяти в психиатрическом отделении Центрального Госпиталя, где я находился последние полгода.
– В психушке? Форматирование памяти? – Вот тут мне всё стало окончательно понятно. Стоит только неделю школу прогулять, как в классе обязательно какой-то псих заведётся. Ну всё, в самом деле, пора прикрыть лавочку. У меня своя дорога, у этого забагованного – своя. И всё-таки…
– Эй, Марсианин, ты чего делать собираешься вместо уроков?
– Не знаю. На скамейке возле дома посижу, пока опекун не вернётся.
– Пошли, лучше по городу пошатаемся… Достопримечательности Земли тебе покажу.
– Буду премного признателен, – ответил он с вежливым поклоном. Он что, это серьёзно? Ну, точно – Марсианин!
В Опере было прохладно, хотя на улице за сотню градусов зашкаливало. Асфальт чуть не дымился. И это уже сентябрь…
– Хорошо! – Я с наслаждением растянулся на креслах шестого ряда – единственного, на котором еще сохранились кресла. – Эй, Марсианин, присаживайся. Чувствуй себя как дома. Круто здесь, да?
– Что это? – Он так и не присел, стоял в проходе, крутил головой, рассматривая барельефы и роспись на потолке – единственное, что еще более или менее сохранилось от былых красот.
– Оперный театр. Что, нет у вас на Марсе таких, да? Впрочем, на Земле тоже нет. Раньше были. Видишь ту хрень впереди? Это сцена. Там раньше всякие дядьки-тётьки бегали и дурными голосами вопили… Что-то вроде: «Меня не любишь, но люблю я, так берегись любви моей!»
– Зачем? – Марсианин снова обвёл глазами зал.
– Как зачем? Искусство было такое… Ну, до того, как единственным видом искусства была признана Многоканалка.
– Нет, я понимаю, что искусство. У нас на Марсе есть театры, хотя и не такие… Но зачем любви – беречься? Я не понимаю смысла этого песенного высказывания. Один из атрибутов искусства – его способность отражать реально существующие проблемы. Неужели проблема опасной любви является настолько актуальной для землян?
Хрюк! – это был единственный звук, который я смог выдать после подобного высказывания.
– Я сказал что-то смешное? – Марсианин был невозмутим как… как марсианин. И от такой невозмутимости очередной «хрюк» у меня в горле застрял.
– Ага. Очень смешное. Я тебе только что человеческим языком объяснил: единственное искусство, которое на Земле есть, – это Многоканалка. Там все актуальные проблемы отражены, заражены и выражены. Ты, хоть и Марсианин, но не нежить, кибер-мозг есть, к Каналу подключаться можешь. Поэтому должен иметь представление – и о проблемах, и об искусстве. А любовь… – Я поёжился. – Любовь – это действительно штука опасная. Хуже водородной бомбы. Стоит только зазеваться – в размазню размажет.
Марсианин задумался так, что едва мозги не заскрипели.
– Если Канал действительно является единственным для землян способом творческого самовыражения, то получается, что главная проблема людей – это игнорирование проблем?
Хрюк! – Похоже, такая реакция на его изречения скоро для меня станет естественной. А впрочем, это действительно было бы смешно, если бы не было так в точку.
– Угу, – мрачно хрюкнул я. – Да здравствует безпроблемное процветающее общество, где каждый получает по потребностям, а потребность существует только одна – лежать дома на диване, вперив мозги в Канал. Что, у вас на Марсе разве не так? – Я с усмешкой посмотрел на него.
– Нет, – ответил он просто.
– А вообще, как у вас там? Какая она – жизнь на Марсе?
Он всё-таки сел, ещё раз покрутил головой, словно мысли туда повкручивал, а потом произнёс со вздохом:
– Хорошая жизнь. Не похожая на вашу.
– Это я понял. У вас, наверное, даже Канала нет…
– У нас есть Коммутатор, но это средство обмена информацией, не имеющее никакого отношения к искусству.
– Ага, а для искусства у вас есть настоящие марсианские театры, – сказал я с насмешкой. – В каждом городе по сотне, поди…
– Нет, конечно, – Марсианин был по-прежнему невозмутим. – Во-первых, город у нас только один, Арей, всего двадцать тысяч жителей. Он под землёй находится, в недрах Тарсиса, естественные пустоты которого мы приспособили для своих нужд. Во-вторых, театров у нас не сотня, а чуть больше четырёх десятков.
На этот раз мне даже хрюкать не хотелось. Привык уже. Спросил почти с марсианской серьёзностью:
– Четыре десятка на двадцать тысяч человек? Как-то жирно вы там какаете…
– Не понимаю, каким образом выделительный процесс связан с количественным соотношением театров и жителей? Но у нас действительно любят театры. Мне театр стерео-тени очень нравился. Сидишь в темноте, а вокруг тебя возникают очертания образов. И ты сам достраиваешь их до полноценной картины восприятия. И каждый в театре смотрит собственный спектакль. А ещё – кристаллический театр. Но это очень сложно, когда зрители сами воссоздают недостающие грани, по решётке мыслеобразов актёров. Хотя и классические театры, вроде этого, у нас есть. Оперный, драматический, театр танца. Но я их не очень любил. Они слишком малого требуют от зрителя.
– Ха, разве зритель не должен просто на актёров пялиться и свою развлекушку развлекать, мозги отключив?
– Нет. Цель искусства – не отключить мозг, а позволить ему реализовать невостребованные в повседневности потенциалы.
Бух!
Это я упал. С кресел – в проход. Не, серьёзно, этот забагованный – точно Марсианин. Земляне так не могут рассуждать по определению. Даже после полугода в психушке.
– Ладно… А чем вы там дышите? И лопаете что? Или вы там одним чистым искусством питаетесь?
– Конечно, нет. Уровень нашей науки позволяет нам использовать материальный синтез для получения воздуха, воды и других необходимых нам веществ из вулканических пород Тарсиса. Это энергоёмкий процесс, но наши технологии позволяют решить проблему. С органическими соединениями было хуже. Поначалу мы зависели от поставок с Земли, но после войны за Независимость наши отношения с бывшей метрополией значительно ухудшились. И нам пришлось развивать своё сельское хозяйство… Сейчас проще, у нас есть преобразователи органики. Но многие марсиане до сих пор имеют сады и фермы, поскольку единение с природой приносит успокоение и позволяет достичь внутренней гармонии…
Я только головой мог покачать. Несмотря на бредовость, история становилась всё занятнее. Хотя тон Марсианина по части эмоциональности мог дать фору информаториуму.
– Значит, у вас с Землёй война была?
– Да, около ста лет назад.
– А почему я про неё ничего не слышал? Я же не только в открытых помойках Канала рылся, и закрытые зоны хакать приходилось. И там только про Третью Мировую, которая сто сорок лет назад была, данные есть. Разве можно целую войну закроить?
– Можно. Ты же и сам это понимаешь…
И мне ничего не оставалось, как кивнуть. Потому что я знал: закроить можно всё что угодно. Информация – вещь послушная, что хочешь с ней, то и делай. Хочешь – стирай что было, хочешь – выдумывай чего не было. Кругом – ложь и ничего, кроме лжи. Правды вовек не сыскать, да и никого она не интересует…
– Ну и кто в вашей войне победил? – спросил я, чтоб что-нибудь спросить.
– Мы, но наша победа была относительной, – Марсианин вздохнул, что выглядело забавно – этакий вздыхающий справочник. – Нам не удалось утвердиться на Венере, к которой у нас был свой интерес. Но наша Марсианская Колония смогла избавиться от пагубного земного влияния. И теперь мы строим наш собственный мир, мир торжества разума.
Тут я рот где открыл, там и закрыл. И попытался представить себе этот мир «разумного торжества», где сельским хозяйством занимаются для достижения «внутренней гармонии», где есть «кристаллические театры» и нет Канала. Где люди даже на отдыхе думают о раскрытии «потенциалов своего мозга». Б-р-р-р! Я в такую сказку даже поверить не могу. Такую идиллию можно выстроить только внутри своей черепной коробки, когда лежишь на уютной кроватке в психиатрическом отделении Центрального Госпиталя. Нет жизни на Марсе. Нет, и не было никогда. А Марсианину этому давно мозги перепрошить надо.
– Эй, Джокер, ты здесь? – раздалось со сцены.
Я повернул голову. Ребята пробирались в зрительный зал как обычно – из-за кулис. Пончик с двумя кульками в руках, Призрак Оперы как всегда какое-то барахло из реквизита на себя нацепил, а Зубастик сидит, свесив ноги в оркестровую яму и руками машет. Да ещё улыбается – всеми своими зубищами.
Я тоже рукой махнул достаточно равнодушно – нечего их баловать.
– А это ещё кто? – Зубастик – прыг да скок – в один момент возле нас оказался, ткнул пальцем в новичка, обошёл его кругом, со всех сторон оглядел. Разве что не обнюхал. Впрочем, что с Зубастика взять? Собачья натура.
– Это – Марсианин. Знакомьтесь.
– Он что, теперь с нами будет? – спросил Призрак Оперы.
– Ага.
– А у меня еды на пятерых не хватит… – виновато протянул Пончик, разглядывая свою поклажу.
– Значит, посидишь на диете. Давно пора, – я вытащил из пакета кусок протопастилы и зачавкал на всю Оперу.
Пончик обиженно запыхтел.
– А он что, правда, с Марса? – Зубастик всё ещё нарезал круги вокруг новичка.
– Ага, а ты – с Луны! – фыркнул Призрак Оперы. – Ты давно мозги диагностировал? На Марсе жизни нет.
– А вот и есть! – Зубастик выпрямился, руки в бока упёр. Гордо засиял всеми зубами. – Я у своего опекуна ту, заблокированную зону памяти хакнул! И мы такое узнали! Оказывается, он раньше на космодроме работал. Диспетчером на линии Земля – Марс. Там раз в два года движение – как трафик на Канале во время «Субботнего вечера».
– А почему – раз в два года? – спросил Пончик, глотая слюну.
– Потому что период между противостояниями Земли и Марса занимает семьсот восемьдесят дней, – это уже сам Марсианин голос подал. – По-вашему – чуть больше двух лет. А по-нашему – год. Мы года по Противостояниям меряем.
– Нехилый у вас годик! – Зубастик уставился на гостя с уважением. – А сколько тебе лет тогда?
– По-нашему – восемь лет и четыре месяца.
– Во круто!
А я грыз протопастилу, стараясь не скрипеть зубами от злости. Это что такое получается?! Весь этот бред – правда, что ли? И ещё – почему это я обо всём узнаю в последнюю очередь?! Ну, Зубастик… Ну, погоди!
– Так-так, – я в упор посмотрел на Зубастика. – Что ты ещё знаешь такого, о чём мне знать не положено?
– Я… Это… Ну… – Зубастик потупил взор и всем видом изобразил хомячка с гранатомётом. – Я хотел сказать, честно, Джокер… Я просто забыл… Я только позавчера его хакнул, и сразу же тебе сказать хотел… Но ты тогда такой злой был… Сразу нас на Кладбище потащил, с вампирами драться. А потом из головы вылетело… Ну просто вылетело – и всё… Забыл…
Я ещё минуту сверлил его взглядом, пока хомячок с гранатомётом не превратился в хомячка с пылесосом. Такого виноватого и полностью сознававшего всю тяжесть своего преступления. Так-то лучше.
– Значит, на Марсе действительно есть колония? – спросил я, делая вид, что меняю гнев на милость, – настоящей милости от меня Зубастик не скоро дождётся, это точно.
– Похоже на то! – Простодушный Зубастик облегчённо продемонстрировал свой кошмарный оскал. – И они даже торгуют с Землёй, товары всякие возят… Во всяком случае, когда Кэш там работал пять лет назад, так было.
– И сейчас – так же, – снова встрял в разговор Марсианин. – Почти восемьдесят процентов марсианской продукции уходит на экспорт – к вам. Кибер-мозги, например, те, которые альфа-класса, – они все на Марсе произведены. На Земле пока таких технологий нет.
– Ха! – Я чуть пастилой не подавился. – Хочешь сказать, у меня мозги марсианские?
– Если альфа-класс, то да.
Это надо было переварить. Вместе с пастилой. Мало того что на Марсе есть жизнь, так я ещё этой жизни своим мозгом обязан!
– Кстати, похоже на правду, – задумчиво сказал Пончик. – Заметили, что раз в два года цены на кибер-мозг и прошивки к нему сильно падают, а потом снова вверх ползут? И обновления и патчи для мозгов появляются раз в два года…
– Да бросьте вы! – Призрак Оперы фыркнул. Во время всего предыдущего разговора он стоял, привалившись к бортику, отделяющему зал от оркестровой ямы, и тихонько насвистывал арию дона Хосе – что свидетельствовало о его плохом настроении. В хорошем он обычно свистел «Тореадора». – Вам в мозги спам заливают, а вы и рады…
– Значит, ты не веришь, что я Кэша хакнул?! – Зубастик от злости чуть не затявкал.
– Что ты его хакал – верю. А что хакнул – нет. Его блок даже Джокер взломать не смог, что тут про тебя говорить? – презрительно изрёк Призрак, а я довольно кивнул. Вот-вот, и я о том же!
– Но как же?! – Зубастик изобразил обиженного хомячка во весь рост. – Я же видел! Сам видел! И космодром, и диспетчерскую…
– Ты про ложные блоки слышал? – сказал Призрак Оперы голосом моей любимой Трынделки. – Это когда настоящую память прячут за стенкой, а на стенке красивую картинку малюют – такую сказочку. А потом ставят ещё один блок. Вот, ты верхний блок снял, сказочку увидел и радуешься. Только и всего.
– Да ну? А он, – Зубастик снова ткнул пальцем прямо в нос Марсианину, – тоже врёт?
– Конечно. Захотел Джокеру в доверие втереться, вот и заливает…
Зубастик рот открыл, но что сказать с ходу не придумал, то на меня, то на Марсианина возмущённо зыркал. Это уже становилось скучно.
Я отправил в рот последнюю пастилку и кинул пакет Призраку – когда набито генеральское брюхо, наступает время кормёжки солдат. А он сегодня свой паёк честно заслужил. В отличие от Зубастика.
– Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе – какая, на фиг, разница? – Я втиснул в голос столько равнодушия, сколько туда могло влезть. – У нас дела поважнее имеются. Лопайте давайте, и айда на Кладбище, а то вампиры уже заждались. И ты, – я повернулся к Марсианину, – с нами пойдёшь. Посмотришь, как у нас на Земле развлекаются.
– Но я… – начал было он. И замолчал. То, что мои приказы не обсуждаются, даже забагованной марсианской голове стало понятно.
