Гамлет. Король Лир. Макбет. Перевод Юрия Лифшица

Акт второй. Сцена вторая

Комната в замке.

Трубы. Входят КОРОЛЬ, КОРОЛЕВА, РОЗЕНКРАНЦ, ГИЛЬДЕНСТЕРН и СВИТА.

КОРОЛЬ. Мы рады, Розенкранц и Гильденстерн,
      Не только потому, что видим вас,
      Но и в надежде помощь получить.
      Вы, вероятно, знаете уже
      О перемене, происшедшей с принцем?
      На самого себя он не похож
      Ни в мыслях, ни тем более в поступках.
      Но чем, как не кончиною отца
      Он потрясен до умопомраченья,
      Никто не знает. Мы вас умоляем,
      Поскольку вы воспитывались с ним
      И в юности дружили, и постигли
      Его привычки, соблаговолите
      Пожить немного здесь и попытаться,
      Общаясь с ним, его растормошить
      И, если повезет, то разузнать,
      Чем болен он, и средство подсказать
      Для излеченья принца.
КОРОЛЕВА. Господа,
      Он спрашивал о вас неоднократно.
      Нет, кроме вас, людей, к которым он
      Еще неравнодушен. Если вы
      Согласны нам услугу оказать
      И, позабыв о собственных делах,
      Намерения наши воплотить,
      То можете рассчитывать на милость,
      Присущую монархам.
РОЗЕНКРАНЦ. Вашу волю,
      Священную для нас, мы почитаем
      Скорее приказанием, чем просьбой.
ГИЛЬДЕНСТЕРН. Мы рады услужить вам, наше рвенье
      Коленопреклоненно полагая
      К подножью королевского престола.
КОРОЛЬ. Благодарим вас, милый Розенкранц
      И Гильденстерн.
КОРОЛЕВА. И мы благодарим
      Вас, милый Гильденстерн и Розенкранц.
      Поговорите с Гамлетом немедля.
      Вам будет нелегко его узнать.
      Вас к принцу проведут. – Эй, кто-нибудь!
ГИЛЬДЕНСТЕРН. Пускай приезд наш волею небес
      Пойдет ему на пользу.
КОРОЛЕВА. Дай-то Бог!

(РОЗЕНКРАНЦ, ГИЛЬДЕНСТЕРН и КОЕ-КТО из СВИТЫ уходят.)

Входит ПОЛОНИЙ.

ПОЛОНИЙ. Посланцы из Норвегии вернулись
      С отменными вестями, государь.
КОРОЛЬ. Что ж, ты – отец приятных новостей.
ПОЛОНИЙ. Еще бы нет, мой добрый государь!
      Считаю долгом всей душой служить,
      Как Богу, властелину моему.
      И полагаю – иль мои мозги
      Утратили способность нападать
      На след интриги, – я установил,
      Из-за чего принц Гамлет заболел.
КОРОЛЬ. Не может быть! Рассказывай скорей.
ПОЛОНИЙ. На первое – послы; мои догадки,
      Как фрукты за обедом, – на десерт.
КОРОЛЬ. Ты сам введи послов: им будет лестно.

(ПОЛОНИЙ уходит.)

КОРОЛЬ. Клянется он, голубка, что узнал,
      Причину умопомраченья принца.
КОРОЛЕВА. Ручаюсь я, что это смерть отца
      Да новое замужество мое.
КОРОЛЬ. Весьма возможно.

Возвращается ПОЛОНИЙ c ВОЛЬТИМАНДОМ и КОРНЕЛИЕМ.

      Добрый день, друзья.
      Как, Вольтиманд, живет наш брат Норвежец?
ВОЛЬТИМАНД. Отлично, и того желает вам.
      Прочтя письмо, он тотчас прекратил
      Вербовку войск, которую племянник
      Походом на Поляка объяснял,
      А оказалось, начал для того,
      Чтоб с вашею особой воевать.
      Норвежец, раздосадованный тем,
      Что провели, как мальчика, его,
      Бессильного больного старика, —
      Немедленно племянника призвал.
      Тот прибыл и, упреки принимая,
      Дал слово чести больше не пытаться
      Идти на вас с оружием в руках.
      От счастья старец выделил ему
      В год около трех тысяч крон дохода
      И предложил не мешкая напасть —
      Поскольку в сборе армия – на Польшу.
      А вот письмо (подает бумагу), в котором он вас просит
      Позволить беспрепятственно пройти
      По вашей территории полкам,
      И меры безопасности принять
      При этом обязуется.
КОРОЛЬ. Отлично!
      Мы, для раздумья время улучив,
      Прочтем, рассмотрим и дадим ответ.
      Вы славно поработали, спасибо.
      Ступайте спать, а ночью приходите:
      Отметим ваш успех.

(ВОЛЬТИМАНД и КОРНЕЛИЙ уходят.)

ПОЛОНИЙ. Тут все в порядке.
      Мой государь, сударыня, кивать
      На власть, на долг, на то, что день есть день,
      Ночь – ночь, а время – время, – это, значит,
      И день, и ночь, и время убивать.
      И, если риторичность – мишура,
      А краткость – дух ума, скажу короче:
      Ваш сын лишен ума; я повторяю:
      Лишен ума – ведь он умалишенный,
      Поэтому ума он и лишен.
      Так вот…
КОРОЛЕВА. Оставьте шутки, ближе к делу.
ПОЛОНИЙ. Сударыня, клянусь, мне не до шуток.
      Он сумасшедший, верно? Очень жаль;
      И верно то, что жаль; и жаль, что очень.
      Неважный силлогизм. Но шутки прочь.
      Итак, он сумасшедший. Хорошо.
      В чем существо изложенного дела?
      Точней сказать, в чем существо пробела —
      Ведь в деле есть пробел по существу?
      Итог: пришли к тому, откуда вышли.
      Но оцените то,
      Что дочь моя, – а я имею дочь,
      Красивую и скромную на редкость, —
      Вручила мне, – а там решайте сами.

(Читает письмо.)

«Небесной, ангелу моих грез, распрекрасной Офелии». Как он ужасно выражается, просто отвратительно: «распрекрасной» – отвратительное выражение. Но слушайте, слушайте. (Читает.) «На ее ослепительно белую грудь…» и далее в том же духе.

КОРОЛЕВА. От Гамлета письмо?
ПОЛОНИЙ. Повремените,
      Сударыня, позвольте мне окончить.

(Читает.)

      «Не верь, что солнце светит,
      Что звезды выйдут вновь,
      Что правда есть на свете,
      А верь в мою любовь.

О дорогая Офелия, меня самого воротит от таких стихов. Я не поэт и втискивать в размеры собственные вздохи, к сожалению, не умею. Поверь хотя бы тому, моя прекрасная, нет, более чем прекрасная, что я тебя люблю. Навеки твой, госпожа моя, по крайней мере, до тех пор, пока механизм моего тела в моем распоряжении. Гамлет».

      Еще не все. От дочери послушной
      Узнал я место, время и слова,
      В каких ее любви он домогался.
КОРОЛЬ. Как отнеслась она к его признаньям?
ПОЛОНИЙ. Кто я такой, как думаете вы?
КОРОЛЬ. Порядочный и умный господин.
ПОЛОНИЙ. Спасибо, коли так. А кем я стал бы,
      Когда бы проглядел ростки любви, —
      А я, сказать по правде, и без дочки
      О многом догадался, – кем я стал бы
      Пред вами, королева и король,
      Когда бы в письмоносца превратился
      Или ослеп, оглох и онемел?
      Или взирал на эту страсть бесстрастно?
      Кем бы я стал? Нет, я, без лишних слов,
      Так дочери сказал: «Принц Гамлет – принц.
      Его звезде с твоею не сойтись.
      Забудь о нем». А также наказал
      От Гамлета подалее держаться,
      Посыльных и посланья отсылать.
      Моя забота принесла плоды:
      Он получил отказ, – я закругляюсь, —
      И захандрил, забыл еду и сон,
      Затем ослаб, раскис и наконец
      Сошел с ума, своим безумным бредом
      Пугая окружающих людей.
КОРОЛЬ. Вы верите?
КОРОЛЕВА. Приходится, милорд.
ПОЛОНИЙ. Припомните, сказал ли я хоть раз
      «Вот это так», а вышло бы не так?
КОРОЛЬ. Такого не бывало никогда.
ПОЛОНИЙ (показывая на свои плечи и голову). Скорее это с этого слетит,
      Чем я солгу. С везением моим
      Достану правду вам из-под земли.
КОРОЛЬ. Как это доказать?
ПОЛОНИЙ. Понаблюдать
      За принцем. Ходит он по галерее
      Порой часами.
КОРОЛЕВА. Ну и что?
ПОЛОНИЙ. К нему
      Я в это время дочку подпущу,
      А мы на них посмотрим из-за шторы.
      И если принц Офелию не любит
      И не из-за нее угас умом,
      То не советник я при короле,
      А сельский водовоз.
КОРОЛЬ. Договорились.
КОРОЛЕВА. А вот и он, мой бедный мальчик, с книгой.
ПОЛОНИЙ. Идите, умоляю вас, идите.
      Я с ним поговорю.

(КОРОЛЬ, КОРОЛЕВА и СВИТА уходят.)

Входит ГАМЛЕТ, читая.

      Прошу прощенья,
      Как ваше самочувствие, милорд?

ГАМЛЕТ. Вашими молитвами.

ПОЛОНИЙ. Вы знаете, кто я, милорд?

ГАМЛЕТ. А как же. Вы – рыботорговец.

ПОЛОНИЙ. Нет, милорд, я рыбой не торгую.

ГАМЛЕТ. Жаль. Может быть, тогда вы перестали бы торговать честью.

ПОЛОНИЙ. Честью, милорд?

ГАМЛЕТ. Именно, сэр. Видите ли, в этом мире на стадо из десяти тысяч голов приходится всего лишь одна честная овца.

ПОЛОНИЙ. Как это верно, милорд!

ГАМЛЕТ. Само солнце жадно ласкает падаль – вот вам и черви в дохлятине… У вас есть дочь?

ПОЛОНИЙ. Да, милорд.

ГАМЛЕТ. Не держите ее на солнце. Ей, конечно, нужно еще созреть, но то, что у нее может вызреть… Смотрите, дружище.

ПОЛОНИЙ (в сторону). Что я говорил? Так и норовит перевести разговор на Офелию. А сперва меня не признал: ты, говорит, рыботорговец, надо же. Далеко зашел, дальше некуда. Впрочем, я и сам в юности чуть до ручки не дошел из-за любви. Все мы в этом смысле одинаковы. Ладно, подойдем с другого бока. – Что вы читаете, милорд?

ГАМЛЕТ. Слова, слова, слова.

ПОЛОНИЙ. И что в них говорится?

ГАМЛЕТ. Относительно чего?

ПОЛОНИЙ. Я хотел спросить: что говорит автор книги?

ГАМЛЕТ. Клевещет, сэр. По словам этого саркастичного шута, у стариков бороды седые, лица изрезаны морщинами, а глаза гноятся; кроме того, старики, мол, обладают переизбытком скудоумия благодаря рыхлости задниц. Это убедительно, но, на мой взгляд, надо быть большим подлецом, чтобы распространяться о таких вещах. И вы, сэр, со временем одряхлеете, как и я, если станете пятиться раком.

ПОЛОНИЙ (в сторону). Если это и безумие, то своя логика в нем есть. – Не уйти ли нам со сквозняка, милорд?

ГАМЛЕТ. Куда? В могилу?

ПОЛОНИЙ. Верно, там не сквозит. (В сторону.) Безумный, а как умно порой отвечает. Нечаянное благо умалишенного, которого зачастую лишены мыслящие здраво. Остается только обмозговать, каким образом свести его с Офелией. – Мой благородный принц, покорнейше прошу отпустить меня.

ГАМЛЕТ. Что-что, а эту вашу просьбу я удовлетворю с величайшей радостью. Но почему вы не догадались выпросить у меня мою жизнь?.. мою жизнь… мою жизнь…

ПОЛОНИЙ. Всяческих вам благ, милорд.

ГАМЛЕТ. Как нудны эти старые шуты!

Входят РОЗЕНКРАНЦ и ГИЛЬДЕНСТЕРН.

ПОЛОНИЙ. Вы к Гамлету? Прошу.

РОЗЕНКРАНЦ (ПОЛОНИЮ). Храни вас Бог!

(ПОЛОНИЙ уходит.)

ГИЛЬДЕНСТЕРН. Милейший принц!
РОЗЕНКРАНЦ. Высокочтимый принц!
ГАМЛЕТ. Друзья мои любимые, вот встреча!
      Вы ль это, Розенкранц и Гильденстерн?
      Рассказывайте быстро, как живете.
РОЗЕНКРАНЦ. Как рядовые жители земли.
ГИЛЬДЕНСТЕРН. Избыток счастья, к счастью, не про нас.
      Не пуговки мы с колпака судьбы.
ГАМЛЕТ. Но и не каблуки на башмаках?
РОЗЕНКРАНЦ. Ни то, ни се, милорд.

ГАМЛЕТ. Неужели вы располагаетесь рядом с ее корсажем, а может быть за… в самом центре прелестей судьбы?

РОЗЕНКРАНЦ. Верно, мы с ней в последнее время сблизились.

ГАМЛЕТ. Иными словами, вы с ней сожительствуете? Хотя это еще та стерва. Что нового на свете?

РОЗЕНКРАНЦ. Ничего, милорд, если не считать того, что на свет вышли ростки справедливости.

ГАМЛЕТ. Стало быть, на носу светопреставление. Но – навряд ли. Впрочем, объяснитесь. Что справедливого, например, в том, что ваша хваленая судьба сгоняет вас со света прямо в тюрьму?

ГИЛЬДЕНСТЕРН. То есть как, милорд?

ГАМЛЕТ. Дания – тюрьма.

РОЗЕНКРАНЦ. Выходит, и весь мир – тюрьма.

ГАМЛЕТ. Причем идеальная, со множеством камер, застенков и темниц. Но Дания – мрачнее прочих.

РОЗЕНКРАНЦ. Нам так не кажется, принц.

ГАМЛЕТ. Как вам будет угодно. Ничто не может быть хорошим или плохим вне нашего сознания. Мне кажется, я сижу в тюрьме.

РОЗЕНКРАНЦ. Вы грезите о славе, милорд, а Дания слишком мала для осуществления ваших замыслов.

ГАМЛЕТ. О Боже! Да я и в ореховой скорлупе чувствовал бы себя властелином вселенной, не будь у меня тяжелых снов.

ГИЛЬДЕНСТЕРН. В которых и проявляется ваше тщеславие. Ведь оно, в сущности, является тенью сна.

ГАМЛЕТ. Но ведь сущность сна – это, если хотите, тоже тень.

РОЗЕНКРАНЦ. Согласен. Но тщеславие, по-моему, более невесомая и призрачная субстанция: тень тени, и только.

ГАМЛЕТ. Исходя из ваших слов, телесны только нищие и бродяги, а короли и полководцы являются их тенями. Так, что ли? Но нас, наверное, уже заждались при дворе. Пойдемте, а? От нашего спора у меня разболелась голова.

РОЗЕНКРАНЦ и ГИЛЬДЕНСТЕРН. Мы рады вам служить.

ГАМЛЕТ. А вот этого не надо. Слуг у меня хватает и без вас, причем они – поверите ли? – в последнее время подозрительно внимательны к моей особе. Но, между нами, что привело вас в Эльсинор?

РОЗЕНКРАНЦ. Желание повидать вас, милорд. Что же еще?

ГАМЛЕТ. Бедняк вроде меня не в состоянии вас даже поблагодарить. Но хотя благодарности моей грош цена, я вам все-таки благодарен. Вас не приглашали? Вы и впрямь по мне соскучились? Вы приехали сами по себе? Давайте поживей. Только откровенно. Я жду. Да говорите же в конце концов!

ГИЛЬДЕНСТЕРН. Что именно, милорд?

ГАМЛЕТ. Почем я знаю? Наверное, правду. Вас пригласили, да? Ваши глаза освещены признанием, и его не может притушить ваша скромность. Я все знаю: добрые король и королева пригласили вас.

РОЗЕНКРАНЦ. На что мы им нужны, милорд?

ГАМЛЕТ. Это я и хотел бы выяснить у вас. Умоляю, вспомните наше старинное братство, уверения юности, заповеди проверенной дружбы или более святые понятия, к которым порой прибегают опытные законники, – и не кривите душой. Вас пригласили? Да или нет?

РОЗЕНКРАНЦ (ГИЛЬДЕНСТЕРНУ). Что будем делать?

ГАМЛЕТ (в сторону). Кажется, попал. – Если я вам по-прежнему дорог, скажите правду.

ГИЛЬДЕНСТЕРН. Милорд, нас пригласили.

ГАМЛЕТ. Берусь дать соответствующие объяснения. Благодаря моим догадкам, вы не разгласите государственной тайны, и ваше умение хранить ее не будет ощипано. C некоторых пор я, по неизвестным причинам, лишился присущего мне жизнелюбия, отказался от повседневных занятий и впал в такое угнетенное состояние, что наша планета – этот рай земной – кажется мне островом смерти; а воздух – этот хрустальный храм под сенью лучезарного небосвода, этот грандиозный купол, инкрустированный золотыми стрелами, – представляется мне – верите ли? – омерзительным сгустком зловонного тумана. А вершина мироздания – человек! Одухотворенный и талантливый! Пропорциональный в сложении и непринужденный в движении! Поведением напоминающий ангела, мышлением – Бога! Самое прекрасное и образцовое животное во вселенной! А какое мне дело до этой квинтэссенции праха! Мужчины мне ненавистны, женщины – тем более. Это так, несмотря на ваши двусмысленные улыбки.

РОЗЕНКРАНЦ. Я бы не дерзнул и мысленно оскорбить вас.

ГАМЛЕТ. Тогда чему вы улыбнулись?

РОЗЕНКРАНЦ. Я представил, милорд, как, при вашей ненависти к мужчинам, несолоно хлебнут у вас актеры. Мы опередили их по дороге к замку. Они торопятся показать вам свое искусство.

ГАМЛЕТ. Мое почтение актеру-королю: его величество получит по заслугам; любовник, намучавшись, добьется желаемого; простак под занавес обретет свое счастье; шут зарядит шутками тех, кто готов ни с того ни с сего разрядиться смехом; героиня облегчит душу, несмотря на ритмические сбои. Что это за актеры?

РОЗЕНКРАНЦ. Ваши хорошие знакомые: городские трагики.

ГАМЛЕТ. С какой стати они пустились в разъезды? Дома и слава, и доходы значительно выше.

РОЗЕНКРАНЦ. Полагаю, их погубили новые веяния.

ГАМЛЕТ. При мне спектакли этой труппы шли при полном аншлаге. Успех был просто оглушительный.

РОЗЕНКРАНЦ. Об этом теперь нет и помина. Скорее наоборот.

ГАМЛЕТ. Не понимаю. Может, они охрипли, все поголовно?

РОЗЕНКРАНЦ. Нет, они, как всегда, в форме. Но их теснит целый выводок неоперившихся молокососов, срывающих своими непотребными воплями бешеные овации. Детки ошалели от успеха и почем зря издеваются над публичными театрами – как они их называют, – так что обладатели рапир, запуганные гусиными перьями, не кажут туда и носа.

ГАМЛЕТ. Ничего себе дети! Откуда они взялись. Получают ли за свою работу? Как долго они намерены валять дурака? Пока не начнет ломаться голос? А если они станут профессиональными актерами – а ничего другого им не остается, – не проклянут ли они бессовестных писак, поощрявших их нападки на собственную судьбу?

РОЗЕНКРАНЦ. Право, и маленькие, и большие дров наломали порядочно. А публика без зазрения совести раздувает эту вражду. Доходило до того, что пьесы не делали сборов, если авторы в них не обкладывали друг друга.

ГАМЛЕТ. Невероятно!

ГИЛЬДЕНСТЕРН. Да, кишки повыпускали многим.

ГАМЛЕТ. И мальчишки взяли верх?

РОЗЕНКРАНЦ. Верхом сели, милорд. И на Геркулеса – мало ему своей ноши.

ГАМЛЕТ. Но все это в порядке вещей. Возьмите тех, кто при жизни моего отца корчил рожи моему дяде, а теперь отваливает по двадцать, сорок, пятьдесят, а то и по сотне дукатов за портретики его величества короля Дании. Черт побери! Никакой философии не разобраться в подобной чертовщине.

(Трубы.)

ГИЛЬДЕНСТЕРН. Наверное, пожаловали актеры.

ГАМЛЕТ. Господа, я счастлив снова увидеться с вами. Еще раз жму ваши руки. Атрибуты гостеприимства – учтивость и ритуальные приветствия. Подчинимся правилам, и тогда при виде моей, отчасти показной, предупредительности к актерам, вы не скажете, что их я принимаю радушнее, чем вас. Итак, вы у меня в гостях. А мои родcтвеннички-родители в заблуждении.

ГИЛЬДЕНСТЕРН. Насчет чего, милорд?

ГАМЛЕТ. Я схожу с ума только при норд-норд-весте. Если дует с юга, я чую разницу между соколом и стервятником.

Входит ПОЛОНИЙ.

ПОЛОНИЙ. Приветствую вас, господа.

ГАМЛЕТ. Внимание, Розенкранц и Гильденстерн. Навострите уши. Перед вами великовозрастный младенец, который еще не вышел из пеленок.

РОЗЕНКРАНЦ. Или же снова в них очутился. Так сказать, впал в детство.

ГАМЛЕТ. Спорим, он нам поведает об актерах? – Я с вами согласен, сэр, это было в понедельник утром.

ПОЛОНИЙ. Милорд, я должен вам кое-что сообщить.

ГАМЛЕТ. Я тоже. Однажды Росций, римский актер…

ПОЛОНИЙ. Вот и я об этом: в замке актеры, ваше высочество.

ГАМЛЕТ. Жужжи, пчела.

ПОЛОНИЙ. Клянусь честью, милорд.

ГАМЛЕТ. Актера два и два осла.

ПОЛОНИЙ. Лучшая труппа в мире. В репертуаре: трагедии, комедии, хроники, идиллии, исторические пасторали, пасторальные трагедии, трагические истории, хроникально-пасторальные трагикомедии. Сенека у них лишен помпезности, Плавт – пошлости. Им нет равных ни в классических, ни в современных пьесах.

ГАМЛЕТ. А теперь, Иеффай, судья израильский, признавайся, что за сокровище ты хранил?

ПОЛОНИЙ. Какое сокровище, милорд?

ГАМЛЕТ. А такое:

      «И дочь-красавицу свою
      Любил он больше жизни».

ПОЛОНИЙ (в сторону). Далась ему моя дочь!

ГАМЛЕТ. Чур, не увиливать, старый Иеффай!

ПОЛОНИЙ. Будь по-вашему: придется мне на старости лет стать Иеффаем – ведь у меня и впрямь есть любимица-дочь.

ГАМЛЕТ. Нет, по-нашему совсем не так.

ПОЛОНИЙ. А как, милорд?

ГАМЛЕТ. А вот как:

      «Но рок вершил, что Бог решил»,

остальное старо, как мир:

      «И как-то раз беда стряслась».

Начальные строки настолько исполнены благочестия, что не имеет смысла петь всю балладу до конца. Зато, если ее сократить, можно будет скоротать время с новоприбывшими.

Входят четверо или пятеро АКТЕРОВ

Здравствуйте, господа актеры, здравствуйте. Я счастлив снова встретиться с вами. Приветствую вас, гости дорогие. Здорово, старина! Сколько ж мы не виделись, если ты явился в Эльсинор дразнить меня зарослями, которыми покрыто твое лицо? Ага, наша юная леди тоже здесь! Пресвятая Дева! Девочку в мое отсутствие подкинуло к небу чуть ли не на каблук. Боже правый! Неужели ее невинный голосок дребезжит, как разбитая монета? – Еще раз здравствуйте, господа актеры. И вот что мы сделаем: подобно егерям-французам, гоняющим все, что под руку попадется, проверим с ходу ваши способности. Прочтите-ка нам монолог, желательно трагический.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Какой именно, милейший принц?

ГАМЛЕТ. Постарайся вспомнить читанный тобой когда-то монолог из одной малоизвестной пьесы. Если ее и ставили, то не больше одного раза, да и то перед равнодушной публикой, не приученной к изысканным кушаньям. Мне же эта пьеса показалась превосходной, а знатоки не чета мне отмечали в ней хорошо продуманную композицию и простоту стиля. Правда, – добавляли они, вовсе не желая упрекнуть автора в безвкусице, – стихи несколько пресноваты, но из-за отсутствия приправ они не стали менее сочны. Да, это была удачная вещь. Более всего мне там нравился монолог Энея, а именно те строки, в которых он рассказывает Дидоне о гибели Приама. Начинается он, – дай Бог память! – кажется, с Пирра. Погодите, погодите:

      «Рассвирепевший Пирр Гирканским зверем…»

Нет, не отсюда; вот:

      «Рассвирепевший Пирр, ведомый в бой
      Намереньями, черными, как ночь,
      Едва покинул конскую утробу,
      Как тут же залил пурпурною краской
      Доспехи вороненые свои.
      Как он был страшен, тонущий в крови
      Младенцев, матерей, отцов, чьи трупы,
      Казалось, запекаются от жара
      Горящих зданий, бойню озарявших.
      Заляпан кровью, дымом закопчен
      И выпучив карбункулы-глаза,
      Приама ищет кровожадный Пирр…»
      А дальше вы.

ПОЛОНИЙ. Я Господом клянусь, принц, мы заслушались! Какой темперамент! Какое мастерство!

ПЕРВЫЙ АКТЕР. «И наконец находит. Увидав,
      Что старец отбивается едва,
      Что меч не держит дряхлая рука,
      Несется Пирр к царю и не мечом, —
      Движением стремительным своим
      Сбивает безоружного Приама.
      Не в силах этого перенести
      Бездушные громады Илиона:
      С ужасным шумом грузно оседает
      Полусожженный храм. И цепенеет
      Оглохший Пирр, застыв, как истукан,
      И обо всем на свете позабыв;
      И обнаженный меч в его руке
      Над сединой Приама зависает,
      Как бы увязнув в воздухе густом.
      Но точно так же, как перед грозой
      Покровы беспокойной тишины,
      Надетые природой полумертвой,
      Удар молниеносный в клочья рвет,
      Разбив на части небо, – так и Пирр,
      Очнувшись, мстительно напрягся и…
      Ни разу молот мастера-Циклопа,
      Сработавшего Марсовы доспехи,
      Не ухался с неистовством таким
      На наковальню, как залитый кровью
      Меч Пирра на Приама.
      Продажная Фортуна! Покарайте,
      О боги-небожители, ее!
      Переломайте спицы в колесе
      И бросьте в преисподнюю ступицу,
      Как демона с небес!»

ПОЛОНИЙ. По-моему, несколько длинновато.

ГАМЛЕТ. Это укоротят с вашей бородой заодно. – Не слушай его. Все, кроме разнузданных танцев и скабрезных историй, его усыпляет. Продолжай, пожалуйста. Теперь давай о Гекубе.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. «Кто б увидал
      Средь улиц посрамленную царицу…»

ГАМЛЕТ. Что-что? «Посрамленную средь улиц»?!

ПОЛОНИЙ. Вам не нравится? А по-моему, неплохо.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. «О если бы кто видел, как она
      Снует босая, пламя заливая
      Горючими слезами; что венцом
      Ей служит плат, а платьем – одеяло,
      На лоно, изнуренное от родов,
      Навитое впотьмах. Кто б это видел,
      Тот ядом бы насыщенную речь
      Обрушил на беспутную Фортуну.
      А если бы присутствовали боги
      При том, как Пирр у бедной на глазах
      Четвертовал, злорадствуя, супруга,
      И слышали ее утробный вой, —
      Хоть дела нет им до людского горя, —
      Померкли бы небесные глаза
      В потоке слез, и боги б содрогнулись!»

ПОЛОНИЙ. Смотрите, на нем лица нет и на глазах слезы. Велите ему перестать, милорд.

ГАМЛЕТ. Ладно, закончишь в следующий раз. – Проследите, мой милый, чтобы актеров приняли как положено. Слышите? Давать им все, что ни спросят. Ибо они – воплощенная часть истории. Вы заработаете злую эпитафию посмертно, если обидите их при жизни.

ПОЛОНИЙ. Милорд, они получат ровно столько, сколько заслуживают.

ГАМЛЕТ. Черт возьми, приятель! Несколько раз по столько! Кто из нас, получив заслуженное, унесет ноги? Похлопочите о них, как о самом себе. Чем меньше у них заслуг, тем больших почестей заслужит ваша доброта. Забирайте их.

ПОЛОНИЙ. Прошу вас, господа.

ГАМЛЕТ. Идите, друзья, идите. Пьесу мы послушаем завтра.

(ПОЛОНИЙ и все АКТЕРЫ, кроме ПЕРВОГО, уходят.)

Вот что, дружище, могли бы вы разыграть «Убийство Гонзаго»?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Безусловно, милорд.

ГАМЛЕТ. Подготовьте это к завтрашнему вечеру. А можно мне вставить в текст двенадцать-шестнадцать строчек собственного сочинения?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Пожалуйста, милорд.

ГАМЛЕТ. Вот и хорошо. Держись того господина, но не вздумай вышучивать его.

(ПЕРВЫЙ АКТЕР уходит.)

До вечера, милые друзья. Будьте как дома в Эльсиноре.

РОЗЕНКРАНЦ. Милейший принц.

(РОЗЕНКРАНЦ и ГИЛЬДЕНСТЕРН уходят.)

ГАМЛЕТ. Прости им Бог! Насилу убрались.
      Нет, видно я – подонок и холуй.
      Чудовищно! но даже лицедей
      Игрой воображаемого чувства
      Сумел настолько воодушевиться,
      Что побелел, глаза его набухли,
      Взор помутился, голос задрожал
      И каждое движенье отразило
      Смятенье духа – но из-за чего?!
      Из-за Гекубы!
      Он и Гекуба – что они друг другу?
      А он в слезах. А если бы, как я,
      Имел он основанье бесноваться,
      Что б он творил? Рыдал бы в три ручья,
      Толпу безумной речью бичевал бы,
      Сводя с ума, пугая, поучая
      Виновных, невиновных и невинных?
      И превратил бы их в глухонемых?
      А я?
      Тупой слюнтяй, расслабленно брожу,
      Забыв себя, как сонная тетеря,
      Словечком не вступлюсь за короля,
      Чья безупречно доблестная жизнь
      Пропала к черту. Может быть, я трус?
      Кто хочет оскорбить меня? Ударить?
      Взять за волосы? Плюнуть мне в лицо?
      Дать по носу щелчка? Назвать меня
      В глаза, при всех, лжецом? Кто хочет? А?
      Я разрешаю, в очередь вставайте.
      Наверно, печень голубя во мне,
      В ней желчи нет – злодейство я терплю
      И до сих пор шакалам не скормил
      Труп этого мерзавца. Грязный скот!
      Блудливый зверь! Бессовестный ублюдок!
      Возмездие!
      Нет, право, я осел! Что я за сын?
      Ко мне взывает тот и этот свет:
      «Воздай убийце милого отца!» —
      А я тут опускаюсь до ругни
      И самоутешаюсь словесами,
      Как потаскуха или судомойка!
      Позор! Вперед, мой разум! Я слыхал,
      Что самые отпетые злодеи,
      Захваченные магией игры,
      Порой душевной встряске подвергались
      И каялись публично в преступленьях:
      Убийство проболтается и молча.
      Одну из сцен, в которой смерть отца
      Предстанет зримо, дяде предъявив, —
      Ланцетом-взглядом я его вспорю.
      А вдруг меня лукавый искушал?
      Вселиться мог он в образ дорогой.
      К тому же, как на грех, моя душа,
      От горя обессиленная, стала
      Добычей легкою для сатаны.
      Нет, должен быть источник повернее.
      На завтрашний спектакль, как на живца,
      Поймаю совесть дяди-подлеца.

(Уходит.)