3
Моя мать… О ней у меня не было никаких воспоминаний. Когда она пропала без вести, мне был всего год от роду. Для большинства тех, кто еще помнит о той эпохе – конец 50-х, период великих голливудских творений, – Элизабет Бадина – всего лишь имя. Имя молодой актрисы, которая таинственным образом исчезла во время съемок «Покинутой» – третьего фильма Уоллеса Харриса.
На 1998 год от нее осталось только несколько предметов, хранившихся в обувной коробке, которую я снова вытащил, получив послание от Кроуфорда: документы, фото с кинопроб и семейные – но этих намного меньше, – несколько писем, адресованных моей бабушке, и личный дневник, где уже четко прослеживалась мечта стать знаменитой. У меня не было никаких официальных документов о расследовании, начатом после ее пропажи. Из сотен статей, написанных об этом в первые годы, я прочел всего штук десять.
Самая подробная из них появилась в «Вашингтон стар» в начале 1960 года. Начиналась она так: «Ровно год назад молодая актриса исчезла на заре многообещающей карьеры. Возобновлено расследование, которое пока не привело ни к каким результатам». Статья, занимающая разворот, описывала жизнь моей матери в виде простого изложения фактов. Благополучное детство в Санта-Барбаре. Годы учебы в лицее, где она проявила себя умной девочкой, хотя и очень незаметной. Ее приезд в Лос-Анджелес в 1953-м в возрасте 21 года. Если верить автору статьи, она сначала работала в обменном пункте. Затем, через полгода после того, как поселилась в Городе ангелов, ей удалось поступить в знаменитое модельное агентство на бульваре Уилшир. Кстати, большинство оказавшихся у меня профессиональных снимков относились именно к этому периоду: стереотипные фото, где она с улыбкой позировала в купальнике рядом с бассейном или среди пальм в немного смешных позах. Эта молодая брюнетка со светлыми глазами и завитыми волосами еще не была той, которую можно увидеть на более поздней пленке. На ее лице ясно читались застенчивость и неловкость. Несмотря на их искусственность, я очень любил эти фотографии. Красота моей матери там была невинной, слишком мало осознающей саму себя. Такое впечатление, что она совершенно бесчувственна к власти, которую должна оказывать на других. У нее было даже это наивное выражение лица, оттененное той же обманчивой уверенностью, что и на ее более ранних подростковых фото.
В статье намеками объяснялось, что ее мечты о славе быстро столкнулись с реальностью безжалостного мира Голливуда. Она бралась почти за всю работу, которую предлагало ей агентство: хостес, рекламная модель, группа поддержки на баскетбольных матчах и подтанцовка у звезд второго плана. Она часто посещала все крупные студии своего времени с портфолио и биографией в руках, пока не заполучила свой первый шестимесячный возобновимый контракт с RKO. В те годы подобные контракты не представляли собой ничего волшебного: они всего лишь давали вам уверенность, что вас обеспечат тяжелой работой за спасибо и тощую ежемесячную зарплату. Даже Мерилин Монро жила так в свое время, работая на «Fox» и «Columbia», пока не достигла успеха.
Долгое время она была статисткой в фильмах второй категории, которые RKO умела делать. Освободившись от своего контракта, мать добилась более содержательных ролей в классических драмах, которые, однако, не привлекли широкую публику. Затем события резко ускорились. В 1958 году ее выбрали на роль героини в новом фильме Уоллеса Харриса – женщины, которая мстит своему ветреному мужу. В том, что я смог об этом прочитать, не объяснялось, как почти безвестная актриса смогла заполучить главную роль в фильме оскароносного режиссера. Вскользь упоминалось имя Саймона Уэллса, продюсера первых полнометражных фильмов Харриса, сразу же отметившего возможности этой молодой женщины.
Моя мать исчезла через три недели после начала съемок. В понедельник 26 января 1959 года ее несколько часов ждали на плато Сан-Фернандо. Попробовали заехать за ней. Человеку из съемочной группы было поручено отправиться по ее адресу в Сильвер-Лейк. Позвонили ее матери – моей бабушке, – которая все еще жила в Санта-Барбаре, но та уже дней десять не получала от нее никаких известий.
На следующий день было решено обратиться в полицию Лос-Анджелеса, которая сразу же приняла эту историю всерьез. Удалось выяснить, что соседи заметили, как Элизабет в субботу 24 января выходит из дома. Ее машина была найдена в десятке километров от дома, совсем рядом с Голливудским бульваром. Место тут же привлекло особое внимание следователей, так как накануне вечером Элизабет видели в «Голубой звезде», ресторане на той же улице, – с мужчиной, личность которого не удалось установить. Были опрошены десятки свидетелей. Дом Элизабет был перерыт сверху донизу. Опросили всех, чьи данные нашли в ее адресных книжках и других записях. Полицейским инспекторам даже поручили прочитать ее личную корреспонденцию в надежде, что там отыщется что-то, наводящее на след.
Со дня ее исчезновения прошло меньше недели, департамент полиции Лос-Анджелеса распространил объявление с ее фотографией и подробным описанием внешности. Оно появилось в газетах, было расклеено по всему городу, на конечных остановках автобусов и в таксопарке. Кстати, текст приводился в одной из статей: «Женский пол. Американка, 27 лет, рост 1 м 65 см, вес 53 кг, глаза голубые»… Его легко можно было принять за объявление одинокой женщины, находящейся в поисках идеального мужа.
Расследование департамента полиции Лос-Анджелеса не принесло больших результатов – по крайней мере, все так думали. Несколько типов, свихнувшихся на почве знаменитостей, объявили, что похитили Элизабет Бадина и убили ее, но несостоятельность их высказываний была очевидна. Анонимные письма – без сомнения, принадлежащие перу соседей, жаждущих свести свои счеты, – содержали безосновательные обвинения в адрес разных граждан. Полиция получила целые кучи свидетельств от мужчин и женщин, что видели актрису живой в разных концах страны – в Сан-Франциско, Нью-Йорке, Бостоне, Майами… Как и во всяких уголовных делах, вызвавших широкий резонанс в средствах массовой информации, эти фантастические разоблачения и свидетельства привели лишь к потере времени и сил тех, кто вел расследование.
Примерно две недели спустя на помощь призвали ФБР – не самый привычный сценарий для такого дела, как пропажа без вести, но этому, вероятно, в высоких инстанциях было решено придать особое значение. Если департамент полиции Лос-Анджелеса без колебаний задействовал средства массовой информации, то ФБР действовало более скрытно. Стало известно, что расследование снова начато с нуля. В отсутствие новых следов начали распространяться самые безумные слухи. Ей приписывали распущенность и беспорядочные связи: со своим партнером по съемкам Денисом Моррисоном, с продюсером фильма Саймоном Уэллсом, затем с самим Харрисом, который якобы счел за лучшее утаить это приключение, на публике демонстрируя суровое и требовательное отношение. В нескольких статьях исчезнувшая молодая актриса из жертвы стала девушкой нестрогих нравов, готовой на все ради карьеры.
Среди всех этих россказней одно положение из статьи, появившейся в «Вашингтон стар», наделало шуму. А что, если Элизабет Бадина исчезла по своей собственной воле? Самые разные свидетели первых недель киносъемок в один голос утверждали, что актриса выглядела встревоженной и подавленной. Упоминались происшествия на плато и ее стычки с Харрисом, которые съемочная группа всеми правдами и неправдами скрыла от журналистов. Все-таки у нее в активе имелись всего лишь эпизодические роли. Может быть, она всего-навсего сбежала, чтобы избавиться от возрастающего морального давления. Не исключено, что она где-то отсиживается – на другом конце страны или за границей. Это предположение о добровольном бегстве я тщательно запрятал в дальний уголок сознания: поверить этому хоть немного значило бы также предположить, что мать смогла намеренно меня бросить.
Полагаю, те, кто знаком со мной, считают, что я неплохо выпутался. У меня не было несчастного детства. Воспитанный бабушкой, я всегда был обласкан, защищен, окружен неимоверной заботой. Больше всего я страдал от невозможности хранить в сокровенном уголке что-нибудь памятное от самой матери. Она ничего мне не оставила: ни изображений, ни духов, ни воспоминаний о нежностях. Вся ее жизнь в итоге свелась к нескольким броским заголовкам в старых газетах. В конце концов она стала для меня всего лишь жертвой загадочного преступления.
Точно не знаю, когда бабушка в первый раз открыто заговорила со мной о ее исчезновении. Судя по всему, мне было не больше шести или семи лет. Ее имя не было окружено молчанием, в гостиной висело много фотографий. Я вырос, постоянно видя ее лицо и не зная, кто она такая на самом деле. Моя бабушка никогда не называла ее: «твоя мама» или «моя дочь», исключительно «Лиззи». Она говорила о ней отстраненно, без заметных эмоций, как если бы та просто уехала в путешествие и одним прекрасным утром вернется домой. Мне понадобилось очень много времени, чтобы понять: это странное поведение являлось единственным средством, которое она нашла, чтобы выдержать это испытание.
Что еще сказать? Неожиданно прерванные съемки «Покинутой» снова возобновились с другой актрисой, утвержденной на эту роль: Кларенс Рейнолдс, знаменитость, которая была популярна у публики до начала 60-х. Я всегда находил ее игру неестественной и манерной, но вряд ли мое мнение по этому вопросу было действительно объективным. Дело, которое в течение многих недель находилось в центре внимания всей страны, потихоньку забылось. Однако на протяжении пяти или десяти лет имя Элизабет Бадина снова появлялось в нескольких статьях, посвященных куче дел, не раскрытых департаментом полиции Лос-Анджелеса. Моя мать находилась там вместе с другой Элизабет – Бет Шорт, прозванной Черный Георгин.
Я видел эти фильмы только по одному разу каждый, когда мне было 16 или 17 лет, по случаю составления программы небольших кинотеатров района. Сидя в темноте, я с беспокойством ждал ее появления и, когда это происходило, чувствовал себя виноватым, что не испытываю никаких эмоций. Теперь я был совершенно бесчувственным.
Уже во время учебы в университете на вечеринке с обильными возлияниями я имел неосторожность заговорить о своей матери со студентом третьего курса, которого считал своим другом. У меня было обыкновение, выпив лишнего, приниматься изливать чувства или стараться привлечь к себе внимание. Я не особенно хорошо помню ни как об этом зашел разговор за столом, ни что я такого рассказал в тот вечер, но дело в том, что на следующий день мою историю знала половина кампуса.
Мой «секрет» разлетелся повсюду, будто пыль на ветру. Я, обычно сдержанный и неприметный, обрел всеобщую популярность, такую же нездоровую, как и внезапную. Когда я проходил, мне вслед оборачивались. Меня окликали повсюду: в аудиториях, в библиотеке, в кафетерии: «Эй, Бадина! То, что говорят, это правда?» Девушки, которые до сих пор никогда меня не замечали, принялись сами подходить и выражать настораживающее сострадание, будто я десятилетний мальчишка, только что потерявший родителей в автокатастрофе. Для некоторых из них демонстрация сочувствия быстро превратилась в кривляние. Они строили глазки, клали мне руки на предплечья, осторожно качали головой, чтобы побудить меня к откровенностям. В своей огромной наивности я тогда не понимал, что они со мной заигрывают. Когда же я пытался перевести разговор на другую тему, то видел, как в их взглядах гаснет крохотный огонек интереса, порожденный моим положением сироты. Ситуация была нездоровой: я был словно один из тех серийных убийц, которые, ожидая исполнения приговора в камере смертников, получают со всех концов страны от своих «поклонниц» пламенные письма и предложения пожениться.
Однажды утром я обнаружил в своем почтовом ящике экземпляр книги, которая, кажется, вышла в начале 80-х. В ней рассказывалось о скандалах и уголовных делах, которыми была буквально усеяна история Голливуда. Автором ее был преподаватель университета в Огайо. На достаточно безвкусной обложке был изображен ролик кинопленки, покрытый большими пятнами кетчупа, изображающего кровь. Листком с рекламой канцелярских товаров, вложенным посредине книги, была отмечена глава в десяток страниц, посвященная исчезновению моей матери. Кто положил эту книжонку ко мне в ящик, я так и не узнал и никогда не старался узнать. Может быть, одна из моих новых поклонниц или, что более вероятно, студент с кинематографического отделения, одержимый убийством Шерон Тейт или смертью Мерилин. Я прочитал только заголовок – «Тайна Элизабет Бадина» – перед тем как швырнуть это произведение в первую попавшуюся урну. С какой целью мне был сделан этот подарок? Кто-то подумал, что этим доставит мне удовольствие? Или что я из чистого мазохизма стану поворачивать нож в ране, которая так и не зажила?
На этом дело не закончилось. Один писака из университетской газеты, мечтающий однажды заполучить Пулитцеровскую премию, целыми днями преследовал меня, упрашивая дать интервью. Это был хитроватый тип с лицом, покрытым угрями, и с неестественной манерой говорить. С блокнотом на спирали в одной руке и ручкой в другой он торчал под дверью моей комнаты и повсюду сопровождал меня, обещая ни много ни мало сделать из меня «живую легенду кампуса». При этом он забывал уточнить, что сенсационная новость даст ему возможность написать о чем-то другом, кроме обычных результатов соревнований по атлетике и баскетболу. Он не отвязался, пока я в открытую не пригрозил ему. Три дня спустя в рубрике «Это было вчера» он опубликовал бесконечную статью о моей матери, представляющую собой неуклюжую компиляцию из газетных материалов, которые он, должно быть, разыскал в библиотеке. Единственное, что, без сомнения, принадлежало его перу – это мстительные выпады в мою сторону. Меня изобразили спесивым, не в меру амбициозным студентом, который в поисках популярности бессовестно эксплуатирует ужасную семейную драму.
Увидев, что я, весь кипя от ярости, нагрянул в комнату, которую занимала газета, он, испуганно поскуливая, удрал в коридор. Не помня себя, я помчался за ним, осыпая его всеми известными мне ругательствами. Двое парней, гораздо крепче меня, попытались меня перехватить, но я изо всех сил отбивался, чтобы избавиться от их хватки.
Думаю, это был единственный раз в жизни, когда я действительно был способен кого-то убить. Не было ни яростного сражения, ни кровавой схватки. Разбирательство, затеянное, чтобы восстановить мою попранную честь, было задушено в зародыше. До смерти перепугавшись, борзописец пропустил ступеньку и кубарем полетел вниз, что закончилось для него сломанной рукой и трещинами в ребрах. Мне же это происшествие стоило вызова к декану. Чтобы не терять лицо, мой недруг заявил, будто я трусливо столкнул его с лестницы. Его словам поверили лишь наполовину. Позорная статья, ставящая университет в двусмысленное положение, явилась для меня смягчающим обстоятельством. Никто не подал жалобу. На месяц нас обоих отстранили от занятий. С того дня я прослыл в кампусе странным типом, от которого лучше держаться подальше. Я ничего не сделал, чтобы избавиться от такой репутации, и поклялся никогда больше ни с кем не говорить об этой истории.
Я выехал из Нью-Йорка в следующую субботу после встречи с Кроуфордом, около восьми часов утра, направившись на север. Погода была просто лучезарной. Настроение поднималось при одной мысли, что я выехал из города. К тому же я был один в машине, что давало возможность спокойно поразмышлять. Накануне Эбби снова уехала на съемки рекламы. Мы провели вместе утро, и я старался вести себя как можно спокойнее. Я не сообщил ей о предстоящем путешествии, и чтобы сдержать слово, и потому, что не знал, как с ней об этом заговорить.
Я преодолел путь на одном дыхании, остановившись, только чтобы заправить машину и выпить чашку кофе на заправке поблизости от Кренберри-Лейк. Пересекая Коннектикут, я окончательно погрузился в размышления. Может ли Харрис не знать, что я сын Элизабет? Могло ли его предложение быть результатом обычного совпадения? Какую выгоду с профессиональной точки зрения он получает от сотрудничества со мной? Харрис перфекционист и все проверяет до мельчайших деталей. Кроуфорд особо подчеркнул его желание быть окруженным людьми, к которым у него абсолютное доверие. Я без труда представил себе, как он ведет расследование, касающееся будущих сотрудников. Несмотря на все принятые мной предосторожности, некоторые в кинематографической среде знали мою историю. Начать хотя бы с Катберта. Харрис знал, кто я такой; утверждать обратное было практически невозможно.
К 11 часам неброский белый указатель известил меня, что я въезжаю в Массачусетс. Я последовал дальше однообразной дорогой, обсаженной густыми деревьями, скрывавшими всю жизнь этой местности. В конечном итоге меня совсем не удивляло, что Харрис выбрал этот штат, чтобы провести там остаток жизни: колыбель Америки, пассажиров корабля «Мейфлауэр», первых поселенцев Новой Англии, сердце Войны за независимость. Его фильмы, несмотря на то что принадлежали к разным жанрам, рассказывали значительную часть истории страны – от покорения больших территорий до коррупции в политическом мире, мимоходом затрагивая удушающую пуританскую атмосферу провинциальных городов, – сюжет, который стоил ему немалых проблем с цензурой и властями. Впрочем, он это умело обыграл, извлекая пользу из своих трудностей, чтобы провозгласить свою непримиримую независимость.
Отыскать его владения не составило особого труда, поскольку Кроуфорд дал мне самые точные координаты. Его земли находились в центре Беркшира между Стокбриджем и Тайрингемом. Верный своей репутации мизантропа, Харрис предпочел лесистые холмы и зеленеющие долины западу страны, чересчур посещаемому туристами. Я знал, что в XIX веке в этом округе миллиардеры строили восхитительные усадьбы, большинство из которых впоследствии были переделаны в гостиничные комплексы.
Вход был отмечен большим, довольно отвратительным порталом, обрамленным непомерно большими каменными колоннами. В целях сохранения тайны имя владельца нигде не было обозначено. Выйдя из машины, чтобы воспользоваться переговорным устройством, я заметил камеру, расположенную над моей головой на стене, по верху которой виднелась решетка. Я услышал в переговорном устройстве лишь простое «кто?», и едва назвал свое имя, как ворота открылись передо мной. Я проехал по нескончаемой аллее с бесчисленным количеством поворотов, больше напоминающей дорогу. Повсюду вокруг меня царила природа, но одомашненная и вылизанная до полного совершенства: хорошо постриженные деревья, пустынные луга, идеально ухоженные газоны, маленькие ручейки, которые скромно извивались по краям дороги. Моя тревога не переставала расти. Сколько людей удостоилось чести проникнуть в «берлогу гения-затворника»? Я попытался успокоиться, говоря себе, что от этого ничего не теряю.
Наконец после завершающего поворота появилось жилище Харриса. Оно не походило ни на что из того, что я мог себе представить: огромное, впечатляющее, но в том, что касается архитектурного стиля, не представляло собой ничего примечательного. Некоторые детали воскрешали в памяти неоколониальный стиль, но, судя по всему, здание претерпело так много изменений, что не обладало ни целостностью облика, ни очарованием.
Справа от себя в двадцати метрах от аллеи я заметил садовника, который, чтобы посмотреть, как я проезжаю, перестал подстригать кусты. Я поставил машину перед пристройкой, рядом с довольно странной машиной – некой разновидностью армейского джипа. Я было подумал, что меня выйдут встретить, но никто так и не появился. Несколько мгновений я простоял неподвижно, опираясь на капот.
Было уже жарко, несмотря на поднявшийся легкий бриз. Обернувшись, я увидел, что садовник направляется ко мне. Это был мужчина довольно маленького роста, тучный, в ярко-голубой рабочей одежде. На кончик носа у него сползли массивные старомодные очки.
Когда он оказался в трех или четырех метрах от меня, я совершенно ясно понял, что передо мной Харрис собственной персоной.