Броня Балтики

Бой у острова Готланд. (июнь 1915)

Кто-то мог бы сказать, что продолжительная майская командировка Стрельцова закончилась вечером после прибытия эсминца «Охотник» из Гельсингфорса в ревельскую гавань. Но у Ильи Ивановича имелась собственная версия окончания той поездки. Он покачивал головой и улыбался, когда возвращался к ней в мыслях.

В первое утро после приезда домой полковник вышел из ванной комнаты, побритый, надушенный, и собрался было насладиться хорошо сваренным кофе, благо кофейник ему только-только принесла хозяйка пансионата, как в дверь вдруг позвонили. Он вздрогнул, настолько неурочным показался ему этот звонок. Распахнул входную дверь и был почти сметен ураганом. В квартиру не вошла, а влетела Кристина, чуть не сбив оторопевшего хозяина с ног.

Немой сцены не было – гостья начала монолог без паузы: – Илья Иванович, как вы можете так поступать?! Вы ушли в море и исчезли, скрылись, растворились в этих волнах! Да за те недели, что вас не было, не только Балтийское море несколько раз можно переплыть – до Африки доплыть и вернуться. Но я знаю, что везде война, и в Африку никто из Ревеля не ходит! Значит, вы были где-то поблизости и не могли, не хотели сообщить, что живы и здоровы. Почему же вы так поступили?!

– Да что случилось, Кристина?

– Что случилось? Вы еще спрашиваете! Случилось! Многое случилось! Вот вам. Несколько дней назад в порт вернулся какой-то военный корабль. Я его сама не видела, но, говорят, после боя с немцами наши моряки еле-еле доплыли до родной гавани. Я случайно оказалась возле порта и смотрела, как из ворот выезжают госпитальные телеги с ранеными и убитыми. Иисус Мария! Как же тяжело было видеть эту картину. Совсем молодые, искалеченные ужасными ранами, обожженные… Они стонали или молчали, глядя открытыми глазами в небо. Еще ехали телеги, покрытые простынями, под ними никто не стонал и не шевелился – души тех героев были уже на небесах. Я в который раз подумала, почему же вас так долго нет? Вдруг и вас везут среди них… Мне было страшно, но я собралась с духом и пошла рядом с телегами, вглядываясь в тех, кто в них лежал. Вас там не нашла, к счастью. После того случая каждый день молилась о вашем благополучном возвращении. Я ждала, что вы дадите о себе знать. Все время ждала. Но сегодня увидела свет в ваших окнах, набралась смелости зайти сюда – и что же здесь? Вы спокойно попиваете кофе, ни о чем и ни о ком не думая! Бездушный вы человек! Нельзя так…

В глазах взволнованной женщины блестели слезы. Она встала перед ним, замолчала и в сердцах ударила его в грудь сжатыми кулачками в перчатках. Он обнял ее, прижал и смущенно произнес:

– Ну что вы, что вы… Я же не знал…

Кристина хотела вырваться, но вдруг затихла и положила голову ему на грудь. Потом откинула и распахнула зелень своих чудесных, как летнее море, глаз. Они без слов смотрели друг на друга.

Губы потянулись к губам…

Стрельцов открыл глаза, когда мысли и чувства после случившегося безумства стали собираться вместе. Голова его покоилась на подушке, а на плече лежала прелестная головка Кристины. Обеими руками он обнял женщину, как истинное сокровище. И поцеловал. Кристина приоткрыла глаза и тихо спросила:

– Матка Воска, что здесь было?

Он, приподнявшись на локте, серьезно посмотрел ей в глаза и произнес:

– По-моему, я попытался вас соблазнить.

– И как? Получилось?

– Да вот, размышляю, пробую разобраться…

– Будет скромничать! Получилось. Вам, полковник, награды надо давать не только за отвагу в бою…

– Мадам, все в ваших руках.

Кристина весело засмеялась, обвила руками шею Стрельцова и стала целовать его, приговаривая:

– Нет, сейчас задушу, задушу!

Часы в гостиной пробили полдень. Кристина села на кровати, тряхнула головой, словно отгоняла наваждение, и, вздохнув, сказала:

– Все, мне пора уходить.

– А вернетесь?

– Ну если будете ждать, то быть может…

Стрельцов наблюдал, как гостья, завернувшись в простыню, словно римская патрицианка, собирала разбросанное по ковру белье и одевалась. Постепенно каждая вещь занимала назначенное ей место. Она присела спиной, опустила простыню и застегнула крючки диковинного аксессуара с кружевными бретельками на плечах. Почувствовав на себе удивленный взгляд, обернулась:

– Вы что, не видели прежде? Это – бюстодержатель, по-немецки – бюстгальтер. Талантливое изобретение американских портных и врача-женщины. Наконец-то надоевший всем корсет можно выбросить на свалку. Бюстгальтер – это удобно, а теперь еще и модно. В России такое белье появилось недавно, но быстро приобретает популярность.

Еще две-три минуты, и Кристина стояла одетая. Илья Иванович подошел к ней, обнял и спросил:

– Так что, Кристина, не гневаетесь более на меня? Обещаю, что буду извещать всякий раз при возвращении из дальних поездок.

Она тряхнула головой, характерно выгнула брови и, растягивая слова, с улыбкой произнесла:

– Если я правильно поняла, вы снова хотите покинуть бедную женщину?

На ироничный вопрос офицер ответил серьезно:

– Кристина, милая, ведь я на службе. Кругом война, которая, слава богу, обходит тихий Ревель. Нам придется часто разлучаться. К примеру, на днях меня в Петроград вызывают. Но сегодня должен вам честно признаться, что в поездках я часто вспоминаю вас. А теперь буду еще и скучать…

– Попробую поверить вам, полковник. А завтра придете в кафе? Я буду ждать.

– Обязательно!

Стрельцов выполнил обещание и пришел на свидание, которое получилось грустным, потому что он счел нужным попрощаться перед новой командировкой.

Илья Иванович планировал отправиться в Петроград, чтобы завершить в Генеральном Штабе делопроизводство по проведенной агентурной работе. Однако планы резко изменились: Непенин велел ему прибыть в Гельсингфорс.

В порту стоял готовый к отходу дежурный эсминец. Как только Стрельцов ступил с трапа на борт, его приветствовал командир корабля. Несмотря на утренние сумерки и сыпавшую стеной балтийскую морось, он разобрал, что перед ним стоит навытяжку старый знакомец Арцишевский.

– Антон Генрихович, вы какими судьбами здесь? Ба-а, да уже лейтенант! Поздравляю, поздравляю!

После крепкого рукопожатия лейтенант испросил у старшего на борту «добро» на отход.

Они поднялись на открытый мостик, и по кораблю полетели команды:

– Баковые, на бак! Ютовые, на ют!

– По местам стоять, со швартовых сниматься!

Арцишевский, как положено командиру, руководил выходом из порта лично:

– Малый вперед! Осмотреться за бортами и кормой!

Послышались доклады:

– По левому борту за бортом чисто!

– По правому борту за бортом чисто!

– За кормой чисто!

Рядом на мостике стояли вахтенный помощник и рулевой. Командир отдал указание:

– Машине средний ход, курс десять!

– Есть – средний ход!

– Есть – курс десять!

– Так держать!

– Есть – так держать!

Строгий ритуал военно-морских команд производит глубокое впечатление на того, кому нечасто доводится бывать на кораблях. Стрельцов стоял немного сзади и с уважением смотрел на работу молодых моряков.

Обернувшись к нему, Арцишевский затянул ремешок фуражки под подбородком и произнес:

– Илья Иванович, сейчас пройдем узкость и «попылим» прямиком на Гельсинки.

Стрельцов было удивился неуместному на флоте слову «попылим», но понял, что пехотное понятие «ввернуто» для шику. Он чувствовал, что у командира корабля хорошее настроение, улыбнулся и ответил:

– Командуйте, Антон Генрихович, в пути успеем наговориться.

Слева по борту остался портовый маяк. На открытом просторе Финского залива поднялся свежий ветерок, корабль ощутимо закачало на волне. Командир отдал помощнику новые распоряжения:

– Скорость поднимем до двадцати узлов, пойдем курсом двадцать. Меньше качать будет. При подходе к Гельсингфорсу переложимся против ветра.

Наклонившись к медному раструбу переговорного устройства, протяжно крикнул:

– Машине!

Снизу послышалось утробное:

– Есть – машине!

– Егорыч, как у тебя сальники, не текут?

– Все в порядке, ваше благородие!

– Держи, Егорыч, сто двадцать пять оборотов.

– Куда столько, мы что – в бой?

– Исполнять! Поговоришь у меня…

– Есть – держать сто двадцать пять оборотов!

– Так-то!

Корабль напрягся и рванулся вперед рассекать мелкую и злую балтийскую волну. Качать стало меньше, Арцишевский пригласил Стрельцова в свою каюту. Расположились за узким столом, один – на койке, другому, как почетному гостю, достался единственный стул.

Вестовой принес на подносе два стакана чаю, порезанный лимон, колотый кусками сахар и баранки с маком. Хозяин поднял подстаканник со стаканом и многозначительно произнес:

– Ваше превосходительство, лейтенант Арцишевский! Представляюсь по случаю присвоения очередного звания и назначения командиром корабля. Простите, бога ради, Илья Иванович, не было прежде случая представиться.

– Да будет вам чиниться! Рассказывайте по существу: что, когда, где?

Антон Генрихович сделал глоток горячего чаю, отставил стакан и, пожав плечами, сообщил:

– История, собственно, короткая. После кончины Николая Оттовича мне показалось, что восьми месяцев службы в штабе будет достаточно. Я на «Рюрике» башней главного калибра командовал, а в сентябре прошлого года после нескольких боев он перевел меня в штаб. Дело важное, но я в душе командир, а не штабной офицер. Потому и обратился к Керберу с рапортом направить на корабли. Людвиг Бернгардович ни в какую: из штаба всех отпущу, а кто работать будет? Неожиданно выручил командующий, который назначил Александра Васильевича Колчака флаг-капитаном по оперативной части. Я – к Александру Васильевичу с той же просьбой. Он был не против и замолвил за меня словечко перед Каниным. На эсминцах часто подвижки на офицерских должностях случаются: корабли из боевых действий не выходят. Меня вот на «старичка» назначили командиром, «Резвому» шестнадцать лет нынче – это один из самых старых кораблей флота. Тут же срок звания подошел. Так что корабль и погоны лейтенанта я получил одновременно.

Илья Иванович внимательно выслушал, потом встал, пожал руку и поздравил. Арцишевский поблагодарил и продолжил:

– Теперь на собственном корабле клубок проблем распутываю. Главная беда – машина старая, изношенная. В феврале в бою повреждение получила вдобавок. Ремонтируемся каждый день! Хорошо, хоть механика толкового назначили. Егорыч мой из кондукторов, служил на «Резвом» еще в японскую войну. Миноносец тогда с Балтики в составе отдельного отряда на Тихий океан ходил. Егорыч отслужил свое и в запас ушел. А в этом году его призвали, дали первичное офицерское звание и сюда направили. Он, бедный, все никак привыкнуть не может, что офицером стал. Но это пустяк. Хорошо, что машину знает как свои пять пальцев и с машинистов того же требует. Да что я вам рассказываю о своих бедах! Вы-то как?

Пока офицеры неспешно говорили, перебирая общих знакомых, подошла пора швартоваться в Гельсингфорсе. Лейтенант занял место на мостике. Через десять минут Стрельцов покинул корабль, пожелав командиру «семи футов под килем».

В штабе его ждал Непенин, который быстро изложил причину вызова. Илья Иванович и сам прекрасно знал, в чем дело: несколько дней назад они с Ренгартеном направили в штаб доклад с предложением использовать факт сокращения количества германских кораблей на Балтике, ввиду их сбора в Киле на императорском смотре, для нанесения удара по одному из немецких прибрежных городов. Все необходимые документы по дислокации армии и флота противника в нашей операционной зоне он привез с собой. Вместе с Непениным они отправились в кабинет начальника штаба, но там никого, кроме капитана 1-го ранга Черкасского, не застали. Непенин ушел на поиск командования, а Стрельцов поздоровался с князем, которому не терпелось продолжить старый разговор.

– Илья Иванович, дорогой вы мой! Вспомните, что я вам предсказывал в Ревеле, когда нас вызвали в связи с назначением нового командующего? Вот видите, подвижка пошла: Колчак назначен в штаб.

– Михаил Борисович, но вы утверждали, что Канин будет выводить Александра Васильевича в командиры Минной дивизии…

– Правильно, и сейчас то же самое утверждаю. Но сперва он его из командиров Особого минного дивизиона в оперативную часть штаба перевел. С этой должности на адмиральскую попасть гораздо проще. Все так и будет, уверяю вас, Илья Иванович!

– А как вы с Колчаком уживаетесь, ведь он вашим непосредственным начальником стал?