Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
XIV. Покровительница
Сама судьба благоприятствовала Кузьме Терентьеву. Войдя во двор дома Салтыкова, он увидел поданный к крыльцу экипаж, и в ту же минуту из парадной двери вышла Дарья Николаевна и прямо взглянула на Кузьму. Скрыться было невозможно. Он отвесил ей поясной поклон.
– Это ты, паренек! Часто шастаешь… Али дела никакого у тебя нет?
– К вашей барской милости, – ответил Кузьма.
– Ко мне?
– Так точно… Коли милостивы будете, возьмите к себе во двор, служить буду верой и правдой…
– Со стариком-то разве повздорил?
– Никак нет-с… Он сам ушел…
– Из дому? Куда?
– В Новодевичий монастырь, в привратники.
– A-a! – протянула Салтыкова. – Что же, оставайся, дело найдется, сыт будешь…
Кузьма Терентьев поклонился ей до земли.
– Спасибо, матушка-барыня, спасибо…
– Не за что… Служи только… Баклуши бить будешь, я и на конюшню отправлю, не посмотрю, что с воли… У меня строго…
С этими словами Дарья Николаевна села в экипаж и лошади тронулись. Кузьма остался стоять на дворе с открытой головой, так как шапку держал в руке. Постояв несколько времени, он побрел через двор в сад, куда прибежала вскоре и Фимка, видевшая из окна всю сцену переговоров Кузьмы с Дарьей Николаевной.
«И что он с ней такое гуторил да низко кланялся?» – думалось Фимке, и она, быстро выйдя после отъезда барыни и увидев, что Кузьма побрел в сад, пошла за ним.
Догнала она его у самой беседки.
– Ты что это зачастил? – встретила она его таким же вопросом, как и сама Салтыкова.
Они вошли в беседку. Кузьма Терентьев рассказал Фимке происшествие со стариком, так ее заинтересовавшее, что она, слушала, даже позабыла, что хотела спросить у Кузьмы, о чем он беседовал с барыней. Он, между тем, окончил рассказ и заметил:
– Ни за какие коврижки не пойду я в эту проклятую избу ночевать, калачами меня теперь туда не заманишь…
– Что ты, Кузя! Где же ты жить будешь?
– Здесь по близости.
– Место нашел?
– Нашел.
– Где же?
– Да у вас во дворе… Фимка отскочила от него.
– Что ты!
– Али не рада поближе ко мне жить? – улыбнулся Кузьма, обняв ее за талию.
Они сидели, как обыкновенно, на полусгнившей скамье. – Рада-то рада, да как же все это случилось?..
– А вчерась, разве забыла, барыня Дарья Николаевна меня к себе служить звала… Вот я сегодня пришел, да на мое счастье, на нее и наткнись… Поклонился ей смиренно и попросил…
– А, вот о чем вы с ней гуторили… А я из окна смотрела и невдомек мне… Что же она?
– Остаться дозволила… Дела; говорит, найдется и хлеба тоже.
– А о кнуте не добавила? – ядовито заметила Фимка.
– И об этом сказывала, но это коли заслужу…
– У ней всякая вина виновата…
– Меня-то да тебя, чай, тронуть подумает…
– Это почему?
– А снадобье-то кто ей доставил? Чай, помнить должна…
– Ишь ты какой!
– А что ей в зубы смотреть, што-ли?
– Как бы она тебе их не пересчитала…
– Собьется считать-то…
– Ох, мастерица она на этот счет.
– Ну, там посмотрим ее мастерство-то… Так я сейчас до дома дойду… Пожитки свои захвачу, да и к вам, а ты доложись Дарье Миколаевне, как она приедет, куда она мне прикажет приютиться и к какому делу приспособит, – вдруг заторопился Кузьма.
Фимка его не задерживала и сказала:
– Хорошо, спрошу…
– Так, прощай…
– Прощай.
– Не надолго…
– Уживешься ли?
– Это я-то?
– Ты-то…
– Первым человеком у барыни твоей буду… Вот я каков!
– Хвастай…
– Что-то ты меня и не поцелуешь…
– Нацелуемся.
– Это вестимо… А сегодня на радостях все же надо.
Он заключил Фимку в свои объятия и запечатлел на губах ее крепкий поцелуй.
– Ну те, оглашенный, – отстранила его рукою Афимья, – ступай.
– Гнать стала…
– А хоть бы и так… Не посмотрю, что подлез к барыне…
– Это я-то подлез?
– Вестимо.
– Ведь сама же…
– Что сама?
– Баяла, повидать тебя барыня хочет.
– Так я подневольная… Что прикажут, то и делаю…
– Да мы, кажись, с тобой ссоримся…
– Зачем ссориться, я и так тебя шугану, своих не узнаешь.
– Фима, за что же! – взмолился Кузьма и сделал печальное лицо.
– Щучу, экой дурень.
– Что-то, а мне невдомек, думаю взаправду серчаешь…
– Чего мне серчать-то?..
– А вот, что я у барыни к вам во двор впросился.
– Это барское дело, а мое сторона.
– Одначе.
– Что, одначе…
– Вместе-то лучше будет…
– Это каким ты будешь, такой и я… Коли из моей воли не выйдешь, любить буду, а коли что замечу мне не по нраву, поминай как звали… И близко будешь и далеко, не даром пословица молвится: близок локоток да не укусишь… Так и ты меня…
– Да когда же я из воли твоей выходил… Кажется, все, что твоя душенька прикажет… Что смогу… – снова взмолился Кузьма.
– Я напредки говорю.
– И напредки так же будет.
– Ну и ладно… Теперь ступай… Сама не надолго выехала, к попу… Покойница у нас…
– Покойница?..
– Лизутка белокурая Богу душу отдала…
– С чего это?.. Молодая еще.
– Годов восемнадцать…
– Болела?..
– Зачем болеть… Здесь не болеют… Скалкой ее по голове наша-то хватила…
– Ну!.. – побледнел Кузьма.
– Вот-те и ну… Та и прикончилась… Хоронить надо… Вот к попу на поклон и поехала.
– И похоронят?
– Не впервой… Барыня властная… С ней не заспоришь… Подарит или сама засудит – выбирай…
– Дела!.. И часто это она рукам волю дает?
– Да дня не проходит.
– И все до смерти?
Фимка даже улыбнулась, несмотря на далеко не веселый разговор, наивности Кузьмы.
– Нет, иные через день, через два отдохнут.
– Значит не врут про нее, что зверь?
– Знамо не врут… Одно слово – Салтычиха.
Кузьма почесал в затылке, затем тряхнул головой и заметил:
– Нас с тобой не саданет.
– Это как Бог.
– Потрафлять ей надо…
– Потрафь, а мы посмотрим…
– И увидишь…
– Однако, ступай, еще наболтаемся… Прощай.
Фимка быстро вышла из беседки и бегом пустилась в дом. Кузьма медленно прошел сперва, по саду, а потом по двору. В голове его неслись мрачные думы.
– А как не ровен час и меня саданет чем попало?.. Меня-то что… Фимку… Тогда я ей себя покажу… Своими руками задушу, подлую… Ишь, она какая, зверь-зверем… Ну, да ништо, уживу, а то сбегу и Фимку сманю…
Остановившись на этом успокоительном решении, он, выйдя за ворота, прибавил шагу.
Фимка, между тем, вернувшись в дом, прошла в будуар, под видом уборки, но собственно для того, что это была единственная комната в доме, где она без барыни могла быть совершенно одна. Одиночество было для нее необходимо. Ей надо было собраться с мыслями.
Так быстро решенный переезд Кузьмы в дом Салтыковой застал ее врасплох. Особенно странно ей казалось поведение в этом деле Дарьи Николаевны, так быстро согласившейся принять к себе во двор незнакомого ей парня да притом еще участника в добывании ядовитого снадобья, предназначенного для отравления генеральши Глафиры Петровны.
«Что ни на есть, да она замышляет!» – думала Фимка.
«Не к добру так добра она!» – снова мелькала в ее уме прежняя гнетущая мысль.
Но как ни ломала молодая девушка голову, но не могла постигнуть замысла Дарьи Николаевны.
«Надо держать ухо востро!» – сделала она только один вывод из накопившихся в ее голове мыслей.
В это самое время послышался шум подъехавшего к крыльцу экипажа. Эта вернулась Салтыкова. Она была в хорошем расположении духа: дело с покойницей, видимо, было улажено.
– А я твоего-то дружка взяла под свое крылышко, – бросила она вошедшей с ней вместе в будуар Фимке.
– Премного вами благодарна…
– А ты знала?..
– Знала.
– Уже повидались, благо барыня со двора выехала. Фимка молчала.
– Ничего, ничего, я пошутила…
– Просил он меня узнать, какой ваш для него приказ выйдет…
– На счет чего?
– Где ему жить и что делать?
– А он здесь?
– Нет, за пожитками пошел, сейчас обернет…
– Так пусть поживет пока с Акимом в сторожке, помогает ему по двору.
– Слушаю-с…
– А там увидим.
– Акиму сами приказ дадите.
– Да, пусть придет.
Фимка вышла исполнить приказание. Вернувшийся часа через два Кузьма Терентьев уже застал очищенным для себя угол в сторожке привратника Акима, и скоро поладил со стариком, который любил его и ранее, за словоохотливость и веселый нрав. Таким образом, два любящих сердца, Кузьмы и Фимки, были соединены, и в роли покровительницы этих сердец явилась Дарья Николаевна Салтыкова. Дворня приняла с удовольствием известие о появлении ее старого знакомого, хотя и не догадывалась об отношении Кузьмы к Фимке. Так тайно и искусно умели они вести свое дело.
