Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
5. Мужской лицей имени Ататюрка. Хорошее образование устраняет различия между богачами и бедняками
Мужской лицей имени Ататюрка на Дуттепе был расположен в низине у дороги, связывавшей холмы со Стамбулом. Матери семейств за развеской свежевыстиранного белья, тетушки за раскатыванием теста, безработные мужчины за картишками или океем в чайных кварталах, расположенных вдоль Боклу-Дере, на холмах, быстро обрастающих лачугами, прекрасно видели оранжевое здание школы и тамошних учеников, которые в большом школьном дворе все время занимались физкультурой (в резиновых кедах, штанах и рубашках) под руководством Слепого Керима, школьного учителя физкультуры. Ученики и учитель казались издалека маленькими цветными живыми точками. Когда звенел звонок на перемену, не слышный на окрестных холмах, сотни учеников высыпали на школьный двор. Через некоторое время звенел еще один звонок, и школьники мгновенно исчезали. Все холмы слышали, как более тысячи глоток каждое утро на построении вокруг бюста Ататюрка хором выводят «Марш независимости». Зычное эхо молодых голосов звенело между холмами, слышное в каждом доме.
Каждое утро, перед тем как звучал гимн, на крыльце лицея появлялся директор Фазыл-бей и держал перед учениками речь об Ататюрке, о любви к родине, к нации, о великих турецких победах, память о которых будет жить вечно (особенно он любил упоминать кровавые завоевательные битвы, как, например, при Мохаче), и призывал учеников стать такими, как Ататюрк. Заядлые школьные хулиганы то и дело отпускали в адрес директора всякие остроты и сальные шуточки, которых Мевлют первые годы не понимал, а заместитель директора по кличке Скелет, стоявший начеку рядом, грозно и пристально, словно полицейский, смотрел на каждого, кто осмеливался подать голос.
Школьного директора беспокоила лишь одна вещь: тысяча двести школяров были не в состоянии вместе спеть турецкий гимн. Каждый пел его как Аллах на душу положит, иногда путая и коверкая самые важные слова. Некоторые «недоделанные дегенераты» и вовсе стояли молча. Бывало так, что в одной части двора гимн уже кончался, а в другой – только-только доходил до середины, и директор, которому непременно нужно было добиться, чтобы «Марш» пели дружным хором, «в один кулак», заставлял тысячу двести мальчишек петь его снова и снова, в любую погоду – хоть под дождем, хоть под снегом. Некоторые школяры от злости и упрямства специально сбивались с ритма, что кончалось общим смехом, а еще перепалками между хулиганами и вконец замерзшими школьными патриотами.
Мевлют кусал губы, чтобы не рассмеяться. Но когда он видел, как алое знамя с белым полумесяцем и звездой медленно ползет вверх по флагштоку, раскаяние охватывало его, на глаза наворачивались слезы и слова гимна начинали литься из самого его сердца. Так продолжалось всю его жизнь – где и когда бы он ни видел, как турецкий флаг ползет вверх по флагштоку, пусть даже в кино, на глаза его тут же наворачивались слезы.
Мевлюту очень хотелось «стать похожим на Ататюрка». Для этого требовалось окончить трехлетнюю среднюю школу, а затем трехлетний лицей. Так как до сих пор ни одному человеку среди его родни и земляков подобное не удавалось, цель стала для него священной, словно знамя, словно родина, словно сам Ататюрк. Почти все ученики лицея из районов гедже-конду в свободное время помогали отцам – либо уличным разносчикам, либо мелким ремесленникам. Все они знали, что через некоторое время им придется бросить учебу и пойти в подмастерья либо к пекарю, либо к автослесарю, либо к сварщику.
Директор лицея Фазыл-бей изо всех сил старался обеспечить порядок и согласие между выходцами из «хороших» семей и толпой мальчишек-бедняков. Он придумал ясный и четкий девиз, который начал повторять на каждом построении: «Хорошее образование устраняет различия между богачами и бедняками!» Наверное, этими словами Фазыл-бей хотел сообщить сыновьям бедняков: «Если будете хорошо учиться и окончите школу, вы разбогатеете!» А может быть, он хотел сказать: «Если будете хорошо учиться, никто не заметит, что вы бедны»? Мевлют этого так и не понял.
Директору хотелось доказать всей Турции, что в мужском лицее имени Ататюрка дают хорошее образование, и он желал во что бы то ни стало вывести команду лицея на организованные Стамбульским радио межлицейские соревнования знатоков. Ради этой цели он создал специальную команду учеников из хороших семей (школьные завистники и лентяи тут же обозвали их хафызами). Эти ученики проводили все свободное время за тем, что зубрили даты жизни и смерти османских падишахов. На каждом построении Фазыл-бей посылал проклятия в адрес «слабаков», презревших учебу и науку, ругал тех, кто, подобно Мевлюту, после уроков работал. Стремясь наставить на путь истинный подобных работяг, он кричал: «Турцию спасут не разносчики кебаба! Турцию спасет наука!» Говорил он и том, что Эйнштейн тоже был беден и даже остался на второй год по физике, но ему, Эйнштейну, никогда не приходило в голову бросить школу и отправиться продавать кебаб ради двух-трех жалких монет.
Скелет. Наш мужской лицей имени Ататюрка на Дуттепе, признаться, был основан для детей чиновников, адвокатов и врачей, проживающих в кооперативных домах района Меджидиекёй и его окрестностей, с целью дать детям качественное государственное образование. К сожалению, за последние десять лет холмы вокруг обросли целыми кварталами незаконно возведенных жилых домов, и, когда в лицей хлынули толпы детей мигрантов из Анатолии, обстановка в школе коренным образом изменилась. И хотя многие из учеников лицея занимаются торговлей и пропускают занятия, хотя многих отчисляют за воровство, драки и угрозы учителям, классы все равно заполнены до предела. Прекрасно оборудованные кабинеты, рассчитанные на тридцать учеников, к несчастью, вынуждены принимать до пятидесяти двух человек. За партами для двоих сидят по трое. Когда звенит звонок, на лестнице начинается такая давка, что некоторые слабые здоровьем ученики падают в обморок, и мы, учителя, вынуждены приводить их в чувство лимонным одеколоном у себя в учительской… Рассказывать о чем-то такой толпе невозможно… Приходится пользоваться лишь одним способом – заставлять школьников зубрить уроки. Ведь зубрежка не только улучшает память ученика – она прививает ему уважение к старшим.
Еще в первые полтора года своего пребывания в школе Мевлют понял – если он собирается стать, как говорил директор, «ученым человеком, которым гордился бы сам Ататюрк», то ему следует завести дружбу с мальчиками из верхних кварталов, у которых всегда в порядке и тетради, и галстук, и домашнее задание. Правда, в школьном дворе он познакомился с несколькими пареньками, которые хоть тоже и жили в гедже-конду, но к учебе относились серьезно, однако в этом вавилонском столпотворении подружиться с ними не смог.
В конце концов он сблизился с некоторыми мальчиками из хороших семей, которые занимали первые парты и всегда делали домашнее задание. Мевлюту было приятно сидеть рядом с ними. Когда учитель задавал вопрос, то Мевлют, как и они, всегда с готовностью поднимал руку, хотя мог и не знать ответ.
Ребята из верхних кварталов, с которыми ему так хотелось подружиться, оказались странными: выяснилось, что они в любой момент могут обидеть ни за что ни про что. Однажды снежным зимним днем, в первом классе, одного из таких мальчиков, по прозвищу Дамат, чуть было не задавила на переменке несущаяся и орущая толпа. Злой и испуганный, он внезапно повернулся к стоявшему рядом Мевлюту и сказал: «Понаехало тут деревенщин. Скажу отцу, чтобы забрал меня из этой школы, не хочу сюда больше ходить».
Дамат. Я очень люблю красивые галстуки и пиджаки, а еще иногда перед школой я пользуюсь отцовским лосьоном после бритья. Отец у меня врач по женским болезням. Из-за лосьона уже в первые месяцы в школе меня прозвали Женихом. Конечно, в классе, где стоит несвежий воздух и воняет пóтом, приятный запах обращает на себя внимание. В те дни, когда я не пользовался лосьоном, меня спрашивали: «Ну что, Жених, сегодня свадьбы не будет?» Но я-то не неженка какая-нибудь, как, видимо, решили некоторые. Однажды я здорово врезал одному шуту, который решил посмеяться надо мной. Мой скупой папаша не хочет платить за частную школу, поэтому я здесь.
Однажды мы с Мевлютом разговаривали на уроке и учительница по биологии Жирная Мелахат закричала: «Мевлют Караташ, ты слишком много болтаешь, ну-ка, марш за последнюю парту!»
– Ходжа, мы больше не будем мешать вам! – примирительно ответил я, защищая Мевлюта. Мне хорошо известно: Мелахат никогда не сошлет за последнюю парту такого, как я, мальчика из хорошей семьи.
Но вредная биологичка настояла на своем.
Мевлют не слишком горевал. Его и раньше выгоняли за последнюю парту, однако прилежание, наивное и детское выражение лица и неизменно поднятая рука всегда давали ему возможность вернуться обратно. Некоторые учителя, чтобы хоть как-то успокоить орущий класс, специально пересаживали учеников. В таких случаях Мевлют особенно преданно и просительно смотрел учителю прямо в глаза, и его усилия обычно увенчивались успехом: его пересаживали вперед, но затем удача вновь отворачивалась, и он снова попадал на заднюю парту.
В другой раз, когда Мелахат вновь вознамерилась отправить Мевлюта за последнюю парту, Дамат стал смело спорить: «Ходжа, пусть он сидит впереди; вообще-то, он очень любит ваш урок».
– Ты что, не видишь, что он длинный как жердь? – не унималась тиранша Мелахат. – Из-за него никому с задних рядов ничего не видно!
Так как Мевлют потерял целый год в деревне после окончания начальной школы, он был старше одноклассников. Возвращаясь за заднюю парту, он неизменно смущался, ведь у него в голове возникали странные фантазии: он только-только научился ублажать себя, и эта привычка странным образом соединялась у него в голове с дородным телом биологички. К тому же и однокашники с задних парт встречали его аплодисментами и кричали: «Мевлют идет в норку, Мевлют идет в норку!»
За последними партами обычно сидели хулиганы, лентяи, полные дурни, вечные второгодники, буяны-переростки и кандидаты на отчисление. Многие из этой публики вскоре находили работу и бросали школу, а кто-то, наоборот, не мог нигде найти себе места, кроме как в школе, и уныло взрослел на школьной скамье. В отличие от хулиганья, Мевлют воспринимал заднюю парту как наказание. И в своем убеждении он был прав. Учителя, и прежде всего учитель истории по кличке Рамзес (он и в самом деле был похож на мумию), по горькому опыту знали, что все попытки научить чему-то задние парты совершенно напрасны.
Ни один преподаватель не желал вступать в открытое противостояние с задними партами. Такие вещи в любой момент могли кончиться кровной враждой, и у несговорчивого учителя мог начаться конфликт уже не только с задними рядами, но вообще со всем классом. Некоторые щекотливые темы, давно ставшие предметом насмешек учителей, могли разозлить весь класс – например, анатолийский говор учеников из кварталов гедже-конду, их деревенский вид и невежество, а также прыщи, в изобилии покрывавшие молодые лбы. Одно время в школе работал молодой учитель химии по кличке Хвастун Февзи, которого ненавидели все школьники без исключения. Всякий раз, когда он поворачивался спиной к классу, чтобы написать на доске какую-нибудь формулу, в него летела жеваная бумага. Дело в том, что химик постоянно обижал одного ученика из Восточной Анатолии: он смеялся над его говором и одеждой (тогда никто не употреблял слово «курд»).
Хулиганы с задних парт могли перебить очередного щуплого и робкого учителя прямо во время урока – иногда ради одного только удовольствия напугать его, а иногда и просто так, потому что им хотелось поболтать.
– Слушайте, ходжа, вы все твердите и твердите про Китай, нам уже надоело! Лучше расскажите, как вы ездили по Европе!
– Ходжа, вы и в самом деле доехали до Испании на поезде?
