Квартира

Совесть

Проводив Губкиных, Павлов полистал календарь, взятый у Коробкова, и вдруг подумал, что занимается не тем делом. Собственная квартира – вот была настоящая проблема, а вовсе не естественная смерть старика. Адвокат отложил календарь, налил себе чаю, сел в глубокое кресло, но и после чашечки чая и четверти часа размышлений своей правоты не почувствовал. Червь сомнений уже не просто потихоньку точил изнутри адвоката; он его буквально пожирал!

– Доведи дело Коробкова до конца, – жужжал червячок.

– Какое дело? Оставь меня в покое, – отбивался Артем. – Пожилой человек отошел в мир иной, ну и пусть покоится с миром! А мне еще с наследством и собственными делами надо разобраться.

– А календарь? – не отступал червь. – О чем Коробков написал девятого мая? Не знаешь? То-то и оно!

– Мало ли, что старик писал в своем календаре. Мой дед тоже писал. Ничего особенного. Мысли о прошедшем дне. Говорю тебе, отстань!

– Ну-ну. Я-то отстану. А вот тот, кто бумажку вырвал из рук мертвого Коробкова, то-то будет рад. Давай. Закрой глаза. Сбеги. Дезертир!

– Слушай! Бумажку мог этот лохматый сосед вырвать. Или тот, что требовал с меня на выпивку. Там же террариум! Кунсткамера какая-то. Бомжатник.

– Во-во! Твоего соседа выволокли в этот «бомжатник» из роскошной «трешки» в центре Москвы, а ты делаешь вид, что он не просил тебя о помощи!

– Не до него было. Я, между прочим, квартиру для Губкиных выбивал!

– А ты помнишь, что судья сказала? Губкин был сто тридцать пятый! Понял? Остальные сто тридцать четыре так и остались на улице! Не потому ли, что ты не хочешь влезать в это дело всерьез?

– Тьфу! Пропасть какая-то с тобой. Замучил. Я не могу осчастливить весь мир. Как человек, сочувствую. Но у этих ста тридцати четырех есть другие адвокаты. Это их проблемы. Не мои. Все!

– Ладно, решай сам. Только вот перед отцом стыдно. Он бы так не поступил.

И вот на этот упрек совести Артему ответить было нечем, и он снова вспомнил, что дал себе обещание прочитать завещанную ему отцом тетрадь. Но воспаленное событиями дня сознание отказывалось расшифровывать цифры, даты, сокращения, инициалы и кодовые обозначения, и Артем начал с рассуждений отца на понятные ему темы. И вот эти записи сразу повергли его в шок: сразу же за олимпийским годом в Москве отец начал думать о введении в стране трехпартийной политической системы.

– Ну, ты даешь, папа…

«Как плоскость определяется тремя точками, а табурет пригоден для сидения лишь о трех ногах, – не стеснялся высказывать крамольные мысли отец, – так и в политике любая модель становится устойчивой при наличии трех основных сил…»

Что ж, мысль выглядела здравой.

«Возможно разделение власти между двумя главными партиями и обязательным балансом в виде третьей силы. Именно она, независимая, отличная от двух других, особенная политическая организация даст возможность каждой из двух ведущих и конкурирующих партий создавать себе союзника либо получать оппонента, в зависимости от степени правоты и эффективности их действий…»

Артем восхитился. Работник МИДа, пишущий такое на пике развитого социализма, должен быть крайне неординарным человеком.

«Времена черного и белого, хорошего и плохого, «да» и «нет» безвозвратно прошли, – словно предвидел грядущее отец, – помимо двух противоположных мнений, есть третье, независимое, особенное, чем оно и важно! Его надо ценить, лелеять. Именно оно, третье мнение, и дает возможность найти компромисс, создать полноценную, всеобъемлющую политическую модель. Создать идеальное мироустройство и добиться тончайшего баланса в отношениях общества и государства…»