Небесный лыжник

Осётр

Припомни, как готовились, когда
к нам ожидался из Москвы чиновник,
как размещались рюмки и блюда,
как размышлялось – положить чего в них?

К полудню пропитались этажи
твердокопченым запахом халявы.
Перетирались вилки и ножи,
а те из табуреток, что трухлявы,

поспешно убирались от греха —
подалее от именитых чресел.
В витрине эксклюзивные меха
с продажной целью модельер развесил.

Как свет зари из вымытых окон,
как жизни неизведанной попытка,
лучился новорожденный бекон
средь куполов алмазного напитка.

В аквариуме там живой осётр
парил, вообразив, что жизнь нетленна,
над родичами, что свой смертный одр
нашли в пакетах полиэтилена,

и тем гостям, что подошли впритык
к морским продуктам шагом торопливым,
исподтишка показывал язык
с белесоватым мраморным отливом…

…Всё изменилось через полчаса.
В потеках коньяка ржавели рюмки.
Припрятанная утром колбаса
торчала у буфетчицы из сумки.

Фуршет окончен, свита отбыла,
их ожидал ещё обед и ужин.
подобно голограмме, из стекла
мерцал осетр, но был уже не нужен —

Ни всплеск хвоста, ни трепет плавника,
ни погруженье в тёмные глубины…
Мы интересны до тех пор, пока
свежи, полезны и употребимы.

* * *

Зачем ты мне воображенье
когда-то даровал, Господь?
Недужное его броженье
мне выворачивает плоть.

Я в ожидании провала
молчу, фантазию зарыв
поглубже, чтобы не прорвало
её внезапно, как нарыв.

Но где в кругу несоответствий
я воплотить её смогу?
Вот так порою дарят в детстве
не шоколадку, а фольгу.

Что ж я не радуюсь подарку,
не относясь к числу обжор?
Зачем увлёк меня под арку
неугомонный ухажёр?

Его я тотчас обложила
за то, что был ко мне влеком.
Во лбу его набухла жила
лилово-бурым червяком.

Из этих слов, как бы из кучи,
он будет долго выползать…
А на дворе мороз трескучий,
и слова некому сказать.