В Афганистане, в «Черном тюльпане»

7

– Богунов, поднимай ребят, – Шульгин выпрыгнул из своего окопа. – Посмотри-ка, они уже спят вповалку. Наелись земли, наглотались дыма, насмотрелись военных кошмаров и спокойно улеглись на боковую… Настоящая фронтовая голь…

Сержант Богунов выкинул из окопа вещмешок и перевалился через бруствер. Рыжеватые кудри в крошках земли выбились из-под шапки, разбежались по сержантскому лицу веснушки, пятная толстую шею на крупных плечах. Насмешливые глаза сержанта блестели васильковым огнем.

– Что, салаги, разлеглись, как у тещи на именинах, – загрохотал его язвительный голос. – Хорош давить на харю… Эй, голь перекатная… Собирай тряхомуть, пеньюары-аксессуары. Что за хреновина?

Богунов пнул ногой пустую консервную банку.

– Вот вам, пожалуйста, авангард файзабадского полка. Уже сожрали трехдневный паек без остатка. Отлежали бока… Выдрыхлись… И это – штурмовая гордость сороковой армии. Э-эх, братишки… Знаете, что у вас на рожах написано? Лучше переесть, чем недоспать…

Солдаты шульгинской группы с ворчанием и улыбками вылезали из окопов на пашню. Отряхивали бушлаты от налипшей глины. Растирали занемевшие в окопе колени.

Уже не пели над ними пули, не взвизгивали осколки над рыжими бороздами, не вздрагивала от взрывов земля.

Банда была сметена с противоположной высоты лавиной дивизионного огня, и остатки банды панически бежали на другие, далекие от них укрепления.

И выглянуло ласковое, вроде бы, солнце, согревая оставшихся в живых. Вытянулись парни на мягкой земле, разминая суставы.

– Поднимаемся, ребятки, – сказал Шульгин. – Хватит жизни радоваться. Идем собирать погибших. Скоро придет «Черный тюльпан» за телами…

– Какие уж там тела? – вздохнул кто-то из солдат. – Месиво…

Повисла неловкая тишина.

И в этой напряженной тишине молчаливо собралась вся шульгинская группа, потянулась цепочкой за сержантом Богуновым в сторону недавней трагедии – черному кругу выжженной земли с останками взорвавшегося вертолета.

Далеко за пределами этого страшного круга начали встречаться куски вертолетной обшивки, клочья обугленных кабелей, окровавленные лоскуты одежды и то безымянное жуткое, что осталось от их боевых товарищей.

Богунов первым поднял с сырой распаренной земли что-то бесформенное, обгоревшее, измазанное кровью и глиной:

– Что же это? – дрогнули его губы. – Товарищ лейтенант, как же это?..

Сморщилось лицо этого обычно насмешливого сержанта. Тоской налились васильковые глаза.

Шульгин молчаливо раскатал на земле плащ-палатку. Заколол края шомполами, чтобы не слетала палатка под напорами ветра.

– Складываем все сюда, ребята. И старайтесь опознать хоть кого-нибудь. А то сами знаете, в «Черном тюльпане» не разбираются…

– Свалят в кучу, – подтвердил кто-то за спиной, – подсыплют песку в цинки и получай мама часть братской могилы..

– Да уж… Как это матери сына на прощание не обнять? – вздохнул Матиевский, снайпер шульгинской группы, долговязый, сухощавый парень. – Мне мать писала, если получит цинк, гроб обязательно вскроет и меня на прощанье обнимет и расцелует. А тут что матери достанется?.. Вот сука – жизнь…

– А моя мать даже не знает, что я в Афганистане, – неожиданно сказал Осенев, маленький, едва достающий всем до плеча солдат.

Внешность у него была щуплая. От фамилии перешло ему редкое прозвище – «Осина». Но чаще всего звали его «Осенью».

– Ну, ты даешь! – удивился кто-то. – Тебе же домой скоро ехать, Осень!.. Дембель на носу. Что ж ты в письмах строчил два года?

– Что в голову приходило, то и писал. Не хотел, чтобы мама волновалась. Сердце у нее слабое, – Осенев махнул аккуратной ладошкой. – Если она вот такое месиво вместо меня получит – не жить ей больше…

Солдаты вздохнули и безрадостно разошлись собирать останки своих товарищей. Они приносили Шульгину обгоревшие части тел, и по каким-то едва понятным приметам складывались погибшие ребята для последнего своего свидания с матерями и отцами, неожиданно пережившими своих детей.

Медленно переваливаясь, подошел к палатке Касымов, рослый узбек, выбранный в группу пулеметчиком за его слоновью силу. Он нес на стволе пулемета что-то окровавленное, брезгливо отстранив от себя подальше. Подойдя, бросил на палатку небрежным шлепком, подтолкнул концом ствола, грязно выматерился.

Шульгин застыл в гневе. Он не успел ничего сказать, как рванулся к Касымову сержант Богунов и рывком приподнял грузного пулеметчика над землей. В следующую секунду Касымов ткнулся лицом в землю. Богунов прижал его тело коленом.

– Зарыл бы я тебя здесь, падлюка, – гневно захрипел голос сержанта. – Совсем забурел, а-а?.. Что это тебе?.. Фарш бараний?.. Ты у меня сейчас просечешь…

Солдаты окружили лежащего Касымова.

– Брось, Коля, – сказал потемневший лицом Осенев. – Это же мясник… Он в Ташкенте мясные туши рубил на рынке. Ему что погибшие, что баранина – все едино…

Злобно сопящий Касымов наконец освободился от железной хватки сержанта. На измазанном лице яростно вспыхнули желтые глазки:

– Да пошли вы все, да-а… Умные, да-а? Что им?.. – он махнул в сторону палатки. – Они трупы, да… А Касымов живой… Живой… Зачем Касымову грязные шматки? Какая разница, как зароют, где зароют? Кому легче, да-а?..

– А твоей матери легко будет получить такой фарш? – сказал Шульгин. – И откуда в тебе, Касымов, это?.. Неужели не понимаешь? Ребята головы сложили. Они теперь не просто трупы. Все это теперь вот здесь! – Шульгин хлопнул ладонью по груди. – Понимаешь? Как можно это не уважать…

– Да чурка, она и есть чурка, – рявкнул Богунов. – Разве поймет? Чего ему объяснять?

Касымов вдруг чванливо выпятил толстые губы:

– Ничего, ничего, сержант… На дембель пойдешь, да-а… Тебя в Ташкенте хорошо встретят… На пересылка встретят… Тогда объяснишь, какой такой Касымов чурка…

Богунов рванулся к Касымову ответить на угрозу, но железно повис Осенев на его замахнувшейся руке и поспешил встать между ними лейтенант Шульгин.

– Погорячились, хватит, – строго сказал он, – погибшим стыдно на вас смотреть. Они сверху смотрят на нас. Не забывайте этого… Мы пережили их незаслуженно… И будем теперь материться, драться, морды бить… Уходят лучшие. А худшие остаются…

Шульгин резко отвернулся от возбужденных солдат и направился к обугленным вертолетным останкам, осунувшийся, злой. За ним потянулись солдаты, не поднимая лиц от сырой распаханной пашни.

– Выживает всякое сранье… Это точно! – ворчал за спиной Богунов. – Говенные нигде не тонут… Будут потом лапшу на уши вешать… Как на войне лепили человеческий фарш, а потом немытыми руками тушонку жрали, тьфу-у…