Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Посягательство на жену правителя
Сцена оскорбления Драупади во время игры оставляет несколько вопросов: почему Кауравы так спешат показать свою власть над женой Пандавов (это происходит, едва она была проиграна); почему это делается в столь демонстративно грубой форме (ведь лично Драупади Кауравам ничем не досадила); наконец, даже если Кауравам не терпелось поместить красавицу в свой гарем, зачем было тащить несчастную женщину на всеобщее обозрение в зал собраний? Не приносят же Кауравы в зал собрания другие выигранные трофеи! Очевидно, в самом акте демонстрации власти Кауравов над Драупади скрыт какой-то символ. Можно думать, что овладеть Драупади или, в смягчённом варианте, глумиться над ней, то есть показать свою власть над царской женой – это один из важных символов лишения царя (в данном случае – Юдхиштхиры) его власти. Унижая Драупади, Дурьйодхана демонстрирует, что власть Царя справедливости перешла к нему. Попробуем понять, верно ли наше предположение. Для начала обратимся к сюжетам из Ветхого Завета: в этом памятнике есть эпизоды, способные прояснить смысл унижения Драупади во время игры.
Когда мятежный сын царя Давида Авессалом вступил в Иерусалим, а Давид бежал, бросив во дворце своих наложниц, сходный акт публичного бесчестья продемонстрировал всем, что Авессалом сверг своего предшественника: «…И вошёл Авессалом к наложницам отца своего пред глазами всего Израиля» (2 Цар 16, 22). Если для современной аудитории символизм этого акта не очевиден, то другой эпизод из ВЗ должен внести ясность. Через много лет, когда после смерти Давида и воцарения юного Соломона его старший брат Адония через Вирсавию (мать Соломона) просит себе в жёны последнюю наложницу покойного царя Ависагу, Соломон воспринимает эту просьбу однозначно, как посягательство на трон: «И отвечал царь Соломон и сказал матери своей: а зачем ты просишь Ависагу Сунемитянку для Адонии? проси ему [также] и царства…» (3 Цар 2, 22). И тут же предусмотрительно распорядился убить «мятежника». Сходным образом сын покойного царя Саула Иевосфей реагировал, когда военачальник и кузен Саула Авенир взял себе царскую наложницу Рицпу (2 Цар 3, 7), но наказать влиятельного временщика не посмел – с ним расправился позже племянник царя Давида Иоав, защищая права новой династии. Оказывается, и сам Давид в своё время поступил точно так же, «унаследовав» жён царя Саула; вот как Давиду напоминает о победе над Саулом пророк Нафан: «Так говорит Господь Бог Израилев: Я помазал тебя в царя над Израилем, и Я избавил тебя от руки Саула, и дал тебе дом господина твоего» (то есть передал царскую власть, отняв её у Саула – A. И.), «и жён господина твоего на лоно твоё…» (2 Цар 12, 7–8).
То же находим в кельтскиx и иранскиx сказаниях. Король Корнуэлла Марк отправляет в изгнание своего любимого племянника и наследника Тристана (исторический прототип – пиктский принц VIII в. Дростан) из-за его связи с королевой Изольдой; Марк простил любовников, и изгнание Тристана это не наказание, а мера предосторожности бездетного короля, оберегающего свой престол от преждевременных посягательств потенциального наследника. Неслучайно и Мордред, борющийся за власть со своим дядей королём Артуром, посягает в его отсутствие на королеву Гвиневеру (при том, что ни о каких романтических чувствах узурпатора к королеве традиция не упоминает), a доблестный иранский герой Феридун, изгнав злого шаха Зохака из дворца и столицы, первым делом берёт себе его прелестных жён, что, по мнению советника Зохака, ясно говорит о намерениях Феридуна:
Парадигма «чья царица, того и престол» реализуется и в греческом сказании: Эдип, избавив народ Фив от чудовищной Сфинкс, в награду за подвиг получает фиванский трон вместе с вдовой царицей. Даже при мирной передаче власти монарх не упускает из вида символического значения гарема: наскучив царской властью и желая позаботится о душе, бездетный шах Кей-Хосров оставляет престол и назначает преемником дальнего родственника Кеянидов витязя Лохраспа, не забыв передать ему и четырёх юных жён:
Подобный мотив находим в китайском сказании. Легендарный император Яо (вступил на престол в 2357 г. до н. э.), отстранив от наследования своего недостойного сына, передал правление праведному Шуню, а для легитимизации власти нового наследника выдал за него своих дочерей принцесс Ню Ин и О Хуан.
Теперь понятно, почему едва ли не первым актом узурпирующего трон в самых разных обществах была публичная демонстрация власти над гаремом предшественника. Разумеется, последовательность событий могла быть и обратной: адюльтер мог стать дорогой к трону, как произошло с престолом Микен (вспомним коллизию Эгисф/Клитемнестра/Агамемнон). Сходной логике следовали и реальные исторические лица. Как только правитель Италии Лотарь умер (в 950 г.), его молодая вдова Аделаида была заключена в темницу маркизом Иврийским Беренгарием II из опасений, что она вступит в брак, «создав» нового короля. Но именно так и произошло: в 951 г. её освободил и взял в жёны восточно-франкский король Оттон I, тем самым присоединив к своей короне итальянский титул («король франков и ломбардов»). История знает и более драматические примеры. Парфянский правитель Ирана из династии Аршакидов Фраат V (правил 2 г. до н. э. – 4 г. н. э.) убил своего отца, но для захвата трона этого оказалось мало (у отцеубийцы оставались конкуренты – три брата и несколько племянников), и ради легитимизации своих претензий на власть он не погнушался женитьбой на собственной матери. Возможность посягательства на трон «по женской линии» и соответствующие меры предосторожности можно усмотреть в событиях, не слишком удалённых от нас во времени и пространстве. Не исключено, что именно из-за подобных опасений любовник постриженной в монахини бывшей жены Петра I Евдокии Лопухиной майор Степан Богданович Глебов был в качестве заговорщика посажен на кол на Красной площади 16 марта 1718.
Возвращаясь к Мбх, напомним об одном уникальном обстоятельстве, придающем стандартному общеэпическому мотиву в данном контексте особую значимость: Драупади не просто царица, но земное воплощение Шри – богини царского преуспеяния, олицетворяющей царскую власть. В этом качестве, как указывает переводчик Мбх Я. В. Васильков, Шри «как супруга последовательно сменяющих друг друга царей вселенной… и всех земных царей… извечно переходит от одного к другому вместе с царством…» (Я. В. Васильков. Древнеиндийский вариант сюжета о безобразной невесте // Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятниках, М., 1988, с. 89). Эта парадигма не уникальна для Индии. И на крайнем западе Старого Света, у кельтов, находим представление о богине, приносящей смертному герою царскую власть посредством брака: «…В представлениях о банши отражается предание о богине земли и власти, которой она в этом качестве одаряет законного короля или правителя территории как своего мистического супруга» (П. Лайсафт «Банши»// «Банши. Фольклор и легенды Ирландии», М. 2007, с. 28). Подобные представления об иерогамии царя с богиней земли были в древности общим местом, и в самой Мбх о победоносном воцарившемся Юдхиштхире Кришна говорит (Мбх XIV, 15, 16): «…Этот царь, супруг Земли… может безраздельно обладать всею умиротворённой Землёю!»
Возвращаясь к сцене изгнания Пандавов, отметим ещё одно важное обстоятельство: Мбх заботится, чтобы особая символика посягательства Кауравов на Драупади не ускользнула от аудитории – на мифологическом уровне данный сюжет символизирует борьбу богов (Пандавы) и данавов (Кауравы) за обладание божественной Шри. О том, что супруга Пандавов является воплощением Шри, сразу после игры и именно в связи с оскорблением Драупади собранию напоминает мудрый Видура (Мбх II, 28, 29): «Эта дочь царя Панчалы – бесподобная Шри, созданная судьбой для замужества с Пандавами».
Таким образом, кажущаяся беспричинной грубость Кауравов имеет чёткую цель – продемонстрировать их новообретённую власть над царицей Пандавов. А зал собрания – самое подходящее для этого символического акта место, так как переход власти должен быть публичным. Отсюда, кстати, и спешка – демонстрация должна произойти, пока собрание не разошлось. В соответствии с указанной задачей находят объяснение и другие действия и речи Кауравов и их сторонников. Напомним, что Карна распорядился и с Пандавов (как до этого с Драупади) снять верхнее платье – так они лишаются символа царского достоинства; отныне их одежда – антилоповые шкуры отшельников. В соответствии с утратой Пандавами жены и потерей права на царство находится и заявление Духшасаны об их бесплодии и мужском бессилии («сезамовые семена, лишённые зародыша»), ведь одной из важнейших сакральных функций царя было магическое обеспечение плодородия в стране путём собственной плодовитости. Именно поэтому пламенная речь торжествующего Духшасаны открывается программной декларацией о передаче власти (Мбх II, 68): «Началась верховная власть благородного царя – сына Дхритараштры…» Отметим, кстати, что все перечисленные символические действия Кауравов указывают также на ритуальный характер игры в кости.
