Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Это началось в пятницу, 25 января 1908 г.
Когда Павел Николаевич Милюков, только что приехавший из Нью-Йорка, в новом клетчатом костюме вошел на думскую трибуну и по забывчивости сказал:
– Ladies and gentlemen!
Тогда произошло нечто странное…
Молча, тихо, сосредоточенно, как тени, как призраки – начали выходить из зала депутаты. Сначала крайние правые, потом не крайние правые, потом просто правые, потом правые октябристы, потом просто октябристы.
Шел, грузно переваливаясь, Бобринский из Тулы, шел, с трудом сдерживая инсинуации, Крупенский, шел, гордо подняв голову, неподкупный Шмид, шел и Гучков, делая вид, что идет вовсе не по тому делу. Пошел было и Маклаков1, по привычке идти за Гучковым, но вовремя опомнился и вернулся.
Ушли.
А в зал вошел думский пристав (впоследствии оказалось, что это был переодетый Пуришкевич) и заявил, что нет кворума.
Милюков постоял, постоял на трибуне, потом пожал плечами и пошел на свое место.
Был объявлен перерыв на полчаса.
Через полчаса зал опять был полон…
Опять вошел на трибуну Милюков и опять, забыв, что он не в Нью-Йорке, сказал:
– Ladies and gentlemen!..
И снова потянулись к двери молчаливые, мрачные фигуры депутатов. Снова выступил тот же пристав и заявил, что кворума нет. Милюков пожал плечами и пошел на свое место. Заседание думы было закрыто.
Когда во вторник, 29 января, председатель думы сказал:
– Слово принадлежит депутату Милюкову.
И когда на трибуне появилась фигура в новом клетчатом нью-йоркском костюмчике…
Тогда опять началось таинственное и молчаливое движение теней со скамей к двери, и бесстрастный, спокойный голос пристава заявил, что нет кворума.
И опять Милюков пожимал плечами и шел на свое место.
И так продолжалось все время.
В комиссиях накоплялись рассмотренные законопроекты, ждущие обсуждения в думе, и дума не могла их рассматривать, ибо она стояла перед выбором: либо с Милюковым и без кворума, либо с кворумом, но без Милюкова.
А так как нельзя было отказать Милюкову в слове, и так как пока не скажет Милюков своего слова нельзя было внести никакого предложения, и так как большинство думы уходило всякий раз, когда входил на трибуну Милюков, – то все оставалось по-прежнему.
Государству начала угрожать опасность совершенного приостановления законодательной деятельности.
Тогда, на основании ст. 52 полож. 6 августа 1905 г., законопроекты пошли на рассмотрение Государственного совета и принимались без думы.
Шли годы.
А дума все не могла примирить противоречия между Милюковым и кворумом.
Каждый раз, как Милюков появлялся на трибуне, начиналось молчаливое движение к выходу.
Уж и клетчатый нью-йоркский костюмчик был изношен, уже все население забыло о поездке за океан, уже Милюков отучился говорить: Ladies and gentlemen! уже сами депутаты позабыли, почему они уходят при появлении на трибуне Милюкова, – и все же при каждой попытке открыть заседание речью Милюкова о закрытии дверей комиссии по государственной обороне, начинал таять кворум, Милюков пожимал плечами и заседание закрывалось.
Но вот истекло роковое пятилетие, дума закончила свое существование, депутаты разъехались по домам.
Новых выборов не было, ибо опыт показал, что один Государственный совет с таким же успехом может решать дела.
Тогда, наконец, Милюков потерял терпение и выпустил отдельной брошюрой свою речь, в которой говорилось, что он против закрытия дверей комиссии по государственной обороне2.
