Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Александр Иванович Тургенев (1784–1846). Николай Иванович Тургенев (1789–1871)
Вчера пригласил меня Проректор на великолепный, по-здешнему, ужин. Сие должно почитать за особенный знак его внимания к русским. Он говорит, что здесь нет никого, кто бы так хорошо вел себя, как русские, и сам просил, чтобы мы не имели никакого сообщества с немецкими студентами.
Письмо А. И. Тургенева к родителям из Геттингена (18 дек. 1802)
Холодные немцы стоят и рассуждают, каким бы образом удобнее тушить огонь, между тем как ни один не хочет подать настоящей помощи. И огонь не в состоянии был согреть их! Какое сравнение с нашими русскими! Какая деятельность и неустрашимость видна при подобных случаях у нас в Москве – и какая медленность и равнодушие здесь!
Геттингенский дневник А. И. Тургенева (30 дек. 1802).
Если сравнить нашего русского мужика со здешним, то, мне кажется, можно будет сказать о них то же, что Карамзин сказал о греках и новейших. Немцы ученее нас; но мы умнее их; мы умеем радоваться и пользуемся сим драгоценным даром, когда только находим к тому хоть малейшую причину; но немец сперва подумает – и прозевает эти невозвратимые минуты радости, которыми бы он для истинной своей душевной и телесной пользы должен пользоваться. Подумав таким образом, задал я сам себе вопрос: ум ли это? И можно ли патриоту пожелать такого ума своим согражданам?
Письмо А. И. Тургенева к родителям из Геттингена (25 мая 1803).
Мне кажется, что не все имеют право обвинять русский простой народ в чрезвычайной склонности к пьянству; с тех пор как римляне победили германцев крепкими напитками, она и здесь не меньше, с тою только разницею, что они не имеют столько средств и побуждений употреблять ее во зло. Нам выхваляют умеренность немцев; но умеют ли они воздержаться от кофе, более для них вредного, нежели для русского мужика водка? Если немецкий мужик не пьяница, то более экономия его, нежели воздержание, тому причиною. По большей части немецкий крестьянин имеет нужду тогда только в вине, когда он хочет быть веселее обыкновенного; русский (по большей же части) пьет с горя. Кабак есть для него единственный волшебный замок, который переселяет его из горькой существенности в ту страну радости, где он не видит над собою ни барина, ни капитана-исправника. Он пьет из реки забвения. Впрочем, если будешь примечать беспристрастно, то увидишь, что немецкий крестьянин в целый день выпьет гораздо больше русского, потому что он, имея всегда с собою небольшую склянку с водкой, мало-помалу или для поправления желудка, или для подкрепления сил, словом, под различными предлогами выпивает ее. Напротив того, русский мужик пьет вдруг и – упивается. К тому же зимою ему надобно зайти к Бахусу в гости, чтобы согреться, а к лету это уже обратится ему в привычку.
При всем том я думаю, что не один северный климат, не одна физическая причина склонности русского к пьянству; но есть и другой источник сей пагубной для нас страсти, есть причины моральные (которых основание находится в государственной нашей конституции). Россия бо́льшею частию состоит не из подданных, но рабов, хотя не в римском и венгерском смысле этого слова, – и бо́льшая часть крестьян принадлежит помещикам. Русский мужик с молоком матерним всасывает в себя чувство своего рабства, мысль, что все, что он ни выработает, все, что он ни приобретет кровию и потом своим, – все не только может, но и имеет право отнять у него его барин. Он часто боится казаться богатым, чтобы не навлечь на себя новых податей; и так ему остается – или скрывать приобретенное (оттого со времен татарского нашествия обычай русских мужиков зарывать свои сокровища в землю) или жить в беспрестанном страхе; а чтобы избежать того и другого, он избирает кратчайшее средство и несет нажитое в Царев дом, как говорят наши простолюдины. Словом, гораздо бо́льшая часть русских крестьян лишены собственности. И вот одна из главнейших подпор, на которых возведен в России престол Бахусу. Ко всему этому способствовало, может быть, и множество праздников, в которые крестьянин за долг почитает быть веселее обыкновенного.
А. И. Тургенев. Путешествие русских студентов по Гарцу (1803).
Я отнес письмо почтенному Шлецеру <…> Человек просвещенный и добрый, приносящий честь своей нации! Но при всем том, я не могу согласиться с батюшкой в вашем мнении и всегда готов отдать преимущество русским в натуральной доброте их. Не один я с моею неопытностью давно твержу, что Шлецер один в своем роде, и что другого Шлецера в Германии вряд ли найти можно; но и другие беспристрастные же, но опытные судьи, согласны в том со мною. Следовательно, по нему нельзя судить о немцах, и в России скорее, нежели здесь, найдется другой Шлецер.
Письмо А. И. Тургенева к родителям из Геттингена (5 окт. 1803).
Сегодня я по обыкновению был на пяти лекциях. Цветаев говорил о преступлениях разного рода и между прочим сказал, что нигде в иных случаях не оказывают более презрения к простому народу, как у нас в России. (Хотя мне и больно, очень больно было слушать это, однако до́лжно согласиться, что бедные простолюдины нигде так не притесняемы, как у нас.)
Дневник Н. И. Тургенева (7 мая 1808).
В Москве, смотря на многих людей, почитал образ их жизни скучным и даже (несколько) нещастным, но теперь, посмотрев на людей в Пруссии и здесь, в Вестфалии, почитаю их в сравнении с сими щастливцами.
Дневник Н. И. Тургенева (13 авг. 1808).
Есть ли когда-либо Зиждитель мира мог радоваться своим творением, то это, конечно, в первый день светлого праздника, смотря на русскую землю. <…> Где найдешь тебе подобного, великодушный, храбрый, величавый, одним словом, Русский Народ! Есть ли бы я не имел щастия быть русским (мысль, служащая для меня величайшим утешением в жизни сей), то сердце мое всегда бы стремилось к сему народу.
Радуйся, благословенный народ, лучшее произведение Руки Творческой! Радуйся и чувствуй свою радость, свое существование!
Дневник Н. И. Тургенева (1 апр. 1811).
Я с ним (П. Б. Козловским – Д. С.) много спорил, и спорил о таких предметах, которые никакому сомнению не подвержены; он утверждает, что русский народ никакого характера не имеет. Вот, брат, как и неглупые люди заблуждаются.
Письмо Н. И. Тургенева к брату С. И. Тургеневу (3 ноября 1811).
Вот уже три недели, как я здесь (<в Москве. – Д. С.>), и по сию пору не опомнился. <…> Незначащие лица, на которых видна печать рабства, грубость, пьянство, – всё уже успело заставить сердце обливаться кровию и желать возвращения в чужие края. Непросвещение высших классов также действовало на произведение последнего желания. Суровая зима показалась мне совсем не таковою, как я представлял ее, будучи в Геттингене и Неаполе. Она подлинно убивственна.
Дневник Н. И. Тургенева (6 марта 1812).
Чем более мы стрясываем с себя иностранное, тем в большем блеске, в большей славе являются народные свойства наши. Чем более обращаемся сами к себе, тем более познаем достаточность свою на удовлетворение требуемого от чужеземцев для нашей пользы. Слава Кутузову!
Дневник Н. И. Тургенева (16 окт. 1812).
Поручаю дружбе твоей подателей сего, двух англичан, Джонса и его товарища. Я уверен, что ты воспользуешься сим случаем и постараешься доказать им, что Москва и под пеплом сохранила древнюю добродетель свою, отличающую русских: гостеприимство.
Письмо А. И. Тургенева к А. Я. Булгакову (27 дек. 1812).
Полетел бы за русскими орлами. За Рейном летали и римские, но какая слава древних и новейших народов может сравниться с нашею!
Письмо А. И. Тургенева к А. Я. Булгакову (21 ноября 1813).
(Оккупация Франции в 1814 году)
Русские солдаты вели себя по отношению к французам бесконечно лучше немецких солдат. Когда прусские и баварские войска проходили через Нанси и его окрестности, было совершено много бесчинств, и среди жителей раздавались громкие жалобы. <…>
Сколько раз я слышал от граждан Нанси и окрестных местностей, что они смотрели на квартировавшего у них русского солдата, как на собственного сына. Они относились к нему с таким доверием, что оставляли в его руках ключи от дома, поручали ему нянчить маленьких детей, и русский солдат охотно помогал им в домашних работах. Поэтому, когда в Нанси распространился слух, что город должен быть очищен русскими и занят баварцами, то жители говорили, что они предпочли бы взять на постой десять русских вместо одного баварца.
Я не записывал того, что я чувствовал при въезде моем в Россию и во время пребывания моего в Москве и здесь <в Петербурге> – Д. С.>. Но чувства сии сильно запечатлелись в душе моей. Всё, касающееся до России в политическом отношении, то есть в отношении к учреждению и управлению, казалось мне печальным и ужасным; всё, касающееся до России в статистическом смысле, то есть до народа, свойств его и тому подобного, казалось мне великим и славным; конечно, климат и не таковое инде благо состояние народа, каково бы оно быть могло, делают в сем последнем исключение. – Порядок и ход мыслей о России, который было учредился в голове моей, совсем расстроился с тех пор, как заметил везде у нас царствующий беспорядок. Положение народа и положение дворян в отношении к народу. Состояние начальственных властей, все сие так несоразмерно и так беспорядочно, что делает все умственные изыскания и соображения бесплодными.
Дневник Н. И. Тургенева (7 нояб. 1816).
Недавно в Staats-Anzeiger читал я план, поданный Эпинусом покойной Императрице об образовании училищ в России. Одно замечание его меня поразило, и вряд ли он несправедлив. «В России, говорит он, за всё берутся с жаром сначала, но впоследствии всё оставляют». Во многих случаях можно заметить справедливость сего замечания <…>.
Дневник Н. И. Тургенева (21 сент. 1817).
Характер русских имеет большой недостаток, состоящий в том, что русские, обыкновенно, не могут посвятить себя одной какой-нибудь цели, одному делу, следовательно, непостоянство. В этом мы хуже, я думаю, французов, которых так винят в ветрености.
Дневник Н. И. Тургенева (4 дек. 1817).
В два или три дня пребывания моего здесь <в Симбирске. – Д. С.> я имел случай заметить образ жизни провинциальных дворян, и по тому, что я видел в доме Аржевитиновых, я, кажется, могу заключить о прочих. Я приходил туда по утру и находил уже хозяев и гостей за пикетом, после обеда – за бостоном, за шашками и за банком. Между тем, фигуры рабов, как привидения из мира нечистоты, мелькали по комнатам. Все эти карточники более бы занимались делом, есть ли бы у них не было крепостных крестьян. И просвещение есть следствие необходимости; а дворяне, за картами и в привычке своей праздности не будут чувствовать и не чувствуют нужды в просвещении. Между тем, какая-то простота, непринужденность в обращении иногда нравится; зато, говорят, в присутствии Губернатора они все покорные слуги Его Превосходительства.
Дневник Н. И. Тургенева (20 июля 1818).
…у нас всякий день оскорбляется человечество, справедливость самая простая, просвещение и, одним словом, всё, что не позволяет земле превратиться в пространную пустыню или в вертеп разбойников.
Дневник Н. И. Тургенева (20 окт. 1818).
Я прежде удивлялся, слыша, что люди из больших городов переселяются в места уединенные, как, например, Лагарп в окрестности Лозанны из Парижа. Теперь я это более понимаю. Но Лагарп другое дело. Не понимая такого удаления совершенно, я, с другой стороны, не понимаю, как все, имеющие на то средства, не переселятся из России.
Дневник Н. И. Тургенева (20 нояб. 1819).
Выехав из Симбирска <…>, печальная мысль о том, сколько бесчестия я видел, заставила меня задуматься. Я почти совсем не видел честных людей, хотя много видел людей, которых в обществе называют и должно называть хорошими. Что составляет народ в России? Разберите все состояния: дворян, служащих, купцов, мещан, крестьян, – и вы найдете, что одни только сии последние заслуживают уважения и величайшего сожаления.
В Москве пучина грубых наслаждений чувственной жизни. Едят, пьют, спят, играют в карты – все сие на счет обремененных работами крестьян. – Не знаю, куда идти; а несносно жить в России! – Сильное отвращение чувствую к жизни.
Дневник Н. И. Тургенева (12 марта 1821).
Самое горькое чувство для человека есть чувство презрения к самому себе. А Карамзин, написав IX том, уверяет, что мы должны гордиться быть русскими и проч. и проч. Как гордиться тем, над чем нельзя не плакать – и плакать кровавыми слезами?
Письмо Н. И. Тургенева к кн. П. Б. Козловскому (23 февр. 1822).
(По дороге в Берлин)
В деревнях везде садики. Города хороши. Городки порядочные. Приятность всегда отравляется тем, что у нас не так. Посему, где удовольствие в путешествии?
Дневник Н. И. Тургенева (1 мая 1824).
В чужих краях трудно быть, между прочим, от того, что Россию понимают здесь весьма отдаленною от образованности Европейской, может быть, более, нежели в самом деле. Неприятно видеть себя в таком положении. Но сколько людей и предметов в России, свидетельствующих варварство!
Дневник Н. И. Тургенева (Берлин, 9 мая 1824).
Поев мороженого, намеревался зайти почитать к Vss., но предпочел курить трубку у камина у Черткова. С ним проболтал до 10 часов о взяточниках в России и, возвращаясь домой, думал, что отсутствие из России имеет ту большую выгоду, что не видишь дураков и взяточников, с которыми обязан даже быть в сношениях в России.
Дневник Н. И. Тургенева (Флоренция, 6 нояб. 1824).
Вчера, смотря, как дурак Марченко, шесть лет живущий за границею, кланяется английскому посланнику, какое-то неприятное чувство толкнуло меня: напоминание нашего хамства. Так, кроме России, нигде не кланяются.
Дневник Н. И. Тургенева (Флоренция, 8 нояб. 1824).
…надо признать, что тайные общества, может быть, неизбежны в такой стране, как Россия. Только тот, кто жил в России, может представить себе, какие затруднения приходится встречать здесь для выражения своих идей. Кто хочет говорить свободно и безопасно, тот необходимо должен не только замкнуться в узком кругу, но и тщательно выбирать лиц, к нему присоединяемых. Лишь при этом условии возможен вполне искренний обмен мыслей.
Драгоценнейшей чертой истинной цивилизации является чувство справедливости, равенство, уважение к жизни и достоинству человека. Кто вдумается в это, тот увидит, что именно эти чувства, преимущественно, отличают истинную цивилизацию от варварства, как бы оно ни было разукрашено и отделано, каким бы лоском и лаком не было покрыто. Всему можно научиться и подражать, кроме этих чувств.
Трудно представить себе, до чего доходит отсутствие этих общественных добродетелей в России, даже среди людей, которые считают себя цивилизованными и действительно цивилизованы в некоторых отношениях. Идеи справедливости и равенства здесь едва признаны; презрение всех к естественным правам заступает здесь место уважения к достоинству и даже к жизни человека. Недостаток истинной цивилизации столь велик, что даже честные, благожелательные к своим ближним лица, горячо отдающиеся доброму делу, часто совершают, сами того не подозревая, серьезные промахи и проступки, которые в другой стране возмутили бы всякую благородную душу. А что касается того неодобрения, молчаливого или явного, которое вызывает всякая низость, всякое постыдное деяние, совершенное кем бы то ни было и против кого бы то ни было, безразлично при каких обстоятельствах; что касается подавляющего презрения публики, часто толкающего в цивилизованной стране к самоубийству того, кто является его предметом; что касается всеобщего порицания, сурового и благодетельного залога общественной нравственности, то все это совершено неизвестно в России. Испорченность, жестокость, даже подлость проходят незамеченными или часто встречают извинение и снисходительное отношение. Порядочный человек, добродетельный человек, не способный сознательно опуститься до чего-либо подобного, не только заставит молчать негодование, которое должен возбуждать в нем виновный во всех этих гнусностях, но он будет, даже не краснея, продолжать с ним дружбу. Разве может добродетель пользоваться большим уважением там, где порок не заклеймен презрением?
Может быть, я ошибаюсь, но мне всегда казалось, когда я читал писания Карамзина о России, что он точно хочет сказать русским: «Вы не способны ни к какому прогрессу: довольствуйтесь тем положением, в котором вас оставляют ваши правители; не пытайтесь осуществить какую-нибудь реформу, так как вы только наделаете глупостей».
…Сперанский, выйдя из низов, достиг первых должностей Империи. Его происхождение, несомненно, весьма способствовало его падению. Он был сыном сельского священника. Так называемое русское дворянство обнаруживает некоторое презрение к духовенству, в особенности к тем, кто, принадлежа ранее к этому сословию, достиг высокого поста; и народ, по-видимому, часто разделяет это презрение.
Если я о чем-либо сожалею, то это легкость, необдуманность, неосновательность в повествованиях. Но и в этом отношении я не обвиняю самые лица повествующих, но скорее обстоятельства, в коих они находились, и более всего эту славянскую, если не исключительно русскую, ветреность и легкомыслие, кои так сильно выражаются во всех поступках, во всех суждениях и воззрениях наших соотечественников.
Письмо Н. И. Тургенева к А. И. Герцену (27 июля 1861).
