Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава VII. Полинька находит новую покровительницу
Утром, довольно рано, горничная позвала Полиньку к Бранчевской. Волнуемая ожиданием, Полинька нетвердыми шагами вошла в спальню. Ноги едва держали ее.
В спальне был полусвет. Бранчевская еще лежала в постели. Полинька приблизилась в ней, чтоб поцеловать, по обыкновению, ее руку, но Бранчевская поспешно закуталась в одеяло и пугливо сказала:
– Не надо, не надо!
Холодный пот выступил на бледном лице Полиньки; она пошатнулась и оперлась на стул. Итак, нет сомнения: горбун исполнил свои низкие угрозы!
– Вас обманули! – в волнении сказала Полинька. – Вам наговорили на меня; не верьте ему, он…
– Что такое? – протяжно, нахмурив брови, перебила ее Бранчевская, медленно приподымаясь.
Голос у Полиньки замер: по одному слову она узнала в Бранчевской прежнюю госпожу свою! Кровь застыла у ней в жилах; она отшатнулась и горько зарыдала.
– Что это?.. слезы! – тоскливо и с отвращением сказала Бранчевская. – Перестань, – прибавила она повелительно, – ради бога, перестань, я не могу их слышать.
Слезы стеснились у Полиньки в груди, она дико смотрела на Бранчевскую, которая, избегая ее взглядов, сказала смущенным голосом:
– Я очень довольна тобой… но я… я желаю, чтоб ты оставила мой дом.
Полинька с диким криком кинулась к кровати, упала к ногам Бранчевской и, целуя их, умоляющим голосом твердила:
– Он вас обманул, он способен меня лишить матери! защитите меня, я погибну, погибну!
Страшно было отчаяние бедной девушки, но Бранчевская с отвращением отталкивала ее от себя и плачущим голосом сказала:
– Боже! она уморит меня!
Полинька вздрогнула, медленно подняла голову и устремила свои большие, полные мольбы и муки глаза на Бранчевскую. Бранчевская быстро дернула за снурок колокольчика и холодно сказала:
– Я слаба, избавь меня от таких сцен. Я прошу… нет, я приказываю тебе оставить мой дом, и чем скорее, тем лучше! Вот тебе на первое время. – И она подала Полиньке пакет и прибавила: – Живи, как прежде жила!
Полинька сорвала печать, болезненно вскрикнула и бросила пакет.
– В нем есть деньги, возьми их, – поспешно сказала Бранчевская.
Полинька презрительно взглянула на пакет и с отчаянием сказала:
– Я буду просить вас об одном…
– Что? – дрожащим голосом спросила Бранчевская.
– Образок, который вы у меня взяли… это единственная память моей матери! отдайте мне его, отдайте!
Бранчевская громко засмеялась.
– Ты, кажется, помешалась, – сказала она. – Что такое? какой образок твоей матери? ты забываешься! Не советую, – насмешливо прибавила она.
Полинька взглянула на нее и вздрогнула, встретив ее презрительный и холодный взгляд. С минуту она стояла неподвижно, с дикими, блуждающими глазами, наконец сделала отчаянный жест и выбежала из спальни.
Как сумасшедшая, пришла она в свою комнату, бралась за вещи, увязывала их, но вдруг с ужасом бросала, вспомнив, что они принадлежат Бранчевской. Она не плакала, растерзанное сердце ее была полно негодованием. Накинув салоп и шляпку, она быстро выбежала из дому. И вот она среди улицы. Несчастная долго стояла на одном месте, спрашивая себя: куда ей итти? К Кирпичовой? Но с какими глазами придет она к женщине, которая не постыдилась оскорбить ее самыми черными подозрениями? И притом Кирпичова сама предупредила, что выгонит ее… К башмачнику?
И, будто испуганная, Полинька побежала прямо. Долго бродила она из улицы в улицу, останавливалась, осматривалась кругом, будто искала кого… Силы начинали изменять ей, волнение все увеличивалось. «Куда я пойду? что буду делать? – спрашивала она себя. – Боже мой! что они со мной сделали!» И она заплакала. Вдруг раздались звуки шарманки и крикливое пенье. Полинька встрепенулась. Многое напомнили ей эти звуки, и особенно крикливый, пронзительный голос. Утро пасмурное и холодное. Низенький домик в три окна, бедная комната, загроможденная лоскутками, и посреди них старуха, рябая, безобразная, с очками на носу. Бедное семейство шарманщика, идущее на скудный свой промысел…
Вот оно! Полинька так обрадовалась, как будто встретила лучших друзей.
– Ради бога, возьмите меня с собой, – сказала она, подбежав к шарманщику.
Шарманщик, высокий и тощий немец, переглянулся с своей долгоносой женой; видно было по всему, что они совершенно забыли о Полиньке. Девочка в шерстяной сеточке долго всматривалась в нее и, наконец, заболтала по-немецки своим родителям.
– Отведите меня хоть к вашей хозяйке! – продолжала Полинька умоляющим голосом.
Поговорив с дочерью, шарманщик приподнял фуражку и сказал:
– Не распознал! вы худая такая выглядит!
Потом он обратился к жене и начал говорить ей по-немецки, указывая на Полиньку:
– Ja, ja, ja!20 – воскликнула немка. – Пойдемте, либе мамзель21, пойдемте! – прибавила она ласково, обратясь к Полиньке.
Шарманщик взвалил на спину свою тяжелую шарманку, согнулся в дугу и пошел; за ним двинулось все семейство и Полинька.
Они проходили улицы, слишком знакомые Полиньке. Издали завидев Струнников переулок, она слабо и радостно вскрикнула, но потом стала упрашивать шарманщика как-нибудь обойти его. Ей было страшно пройти мимо дома девицы Кривоноговой, Доможирова и всех соседей. Когда они пришли в длинный переулок с заборами и поравнялись с единственным сереньким двухэтажным домиком, Полинька содрогнулась: она пугливо прижалась к шарманщику и дрожащим голосом спросила:
– Скоро ли мы придем?
– Тотчас, либе мамзель, – отвечал он, подозрительно глядя на ее испуганное лицо.
И вот они пришли в переулок, обставленный дрянными домишками. Шарманщик, перекинув шарманку наперед и поддерживая ее одной ногой, бойко заиграл; все семейство прибавило шагу; девочка стала прискакивать и весело постукивать в бубны; мальчик, спавший на руках матери, проснулся. Лай собак и крики мальчишек, игравших посреди улицы, встретили их и проводили до самого домика о трех окнах, вросших в землю. Полинька тотчас узнала его.
Девочка скользнула под ворота и раскрыла изнутри калитку.
Шарманщик указал Полиньке на калитку и сказал:
– Идить, либе мамзель.
В сенях их встретила старуха-лоскутница. Она нисколько не переменилась с той поры, как Полинька ее видела. То же рябое, страшно безобразное лицо с седыми нависшими бровями, даже все тот же старомодный чепчик с изорванными кружевами. На носу очки, опутанные нитками, в руках ножницы.
– Что так рано домой, а? – сказала она с удивлением, но, заметив Полиньку, замолчала.
– Мамзель вас спрашивает, – сказал старухе шарманщик.
– А верно, менять угодно? – с усмешкой спросила лоскутница. – Милости просим!
Она растворила дверь своей комнаты. Полинька вошла. В комнате лоскутницы было все так же мрачно и сыро. Только куча лоскутьев и старого платья, лежавшая в углу, увеличилась. Все остальное было по-прежнему.
– Ну, моя дорогая гостья, чего желаешь, ситцу ли, аль шелку, аль шерстяной какой материи? все есть! – говорила лоскутница, жадно осматривая Полинькин салоп.
Но Полинька не слушала ее. В изнеможении упала она на тот самый оборванный диван, на котором, полная отчаяния, сидела в ту памятную и страшную ночь, когда бежала от горбуна… Но тогда она не была еще всеми покинута, не была одна-одинехонька в большом городе; у нее было свое пристанище, были друзья, были надежды!..
Полинька горько заплакала.
– Что с тобой, что ты, что ты? – пугливо спросила лоскутница, прислушиваясь к ее рыданьям. Полинька продолжала плакать, вполне предавшись отчаянию.
Лоскутница перекрестилась.
– Господи, господи! – сказала она, пугливо оглядываясь по сторонам и бледнея. – Что это? точно, она плачет! Ну что плакать-то, – продолжала старуха с участием, наклонясь к Полиньке. – Полно, лебедушка! лучше расскажи мне свое горе! деньги, что ль, обронила?
– Нет… мое не такое горе, – проговорила Полинька, всхлипывая. – У меня нет никого, никого… ни родных, ни знакомых… ни дома, где бы переночевать!
– Как так, сударыня ты моя, ведь ты здешняя? – с удивлением спросила лоскутница, подвигаясь к Полиньке.
– Здешняя, – отвечала она.
– Ну, как же это? ишь, салоп-то шелковый и шляпка… а?
– Да, но зато ни куска хлеба, ни дома!
– Да где же ты жила?
– Меня выгнали оттуда! – в негодовании сказала Полинька.
– За что? – быстро спросила лоскутница.
– Я не знаю! – отвечала Полинька и еще сильнее прежнего заплакала.
– Ах, ты, моя злосчастная! Ну, что же я стану с тобой делать? – растроганным голосом заметила лоскутница.
– Позвольте мне хоть переночевать у вас, я вам салоп отдам, дайте только мне хоть день пожить, завтра я пойду искать себе места, – умоляющим голосом сказала Полинька.
– И полно! ну, ночуй хоть и две ночи. Христос с тобой. Ведь ты в покраже не была замешана? а?
– Что? – в испуге спросила Полинька.
– В по-кра-же! – отвечала протяжно лоскутница.
Полинька с отчаянием покачала головой.
– Ну, так погости у меня, погости; дай я салоп-то твой повешу, а то изомнешь его.
И лоскутница сняла с Полиньки салоп и стала его рассматривать; долго она вертела его в руках, потом подсела к Полиньке и сказала:
– Ну, хочешь я тебе деньгами дам? а? ну, сколько возьмешь?
– Что дадите! – машинально отвечала Полинька, погруженная в свои мысли.
Мучительно было ее положение. До встречи с Бранчевской она легче вынесла бы и нищету, и бесприютность, и всякое унижение. Но она успела уже привыкнуть к мысли, что Бранчевская ее мать; она уже привязалась к ней. И вдруг все рушилось… А что, если она точно ей мать? И мать выгнала родную свою дочь из дому!
Лоскутница, как могла, угощала Полиньку, утешала ее, обещала ей сыскать место или работу, а покуда на другой же день усадила ее за перешивку разного тряпья.
Полинька охотно принялась за дело, радуясь, что может сколько-нибудь заработать и не быть ей в тягость. Лоскутница работала рядом с ней и расспрашивала ее о причине горя. В расспросах старухи было столько участья, столько доброты, что Полинька решилась рассказать ей свою историю с самого детства, до той минуты, как пришла к ней, думая, что по крайней мере старуха не будет бояться держать ее.
Заваленная грудами тряпья, вооруженная то ножом, то ножницами, старуха внимательно слушала ее, и участие к судьбе бедной девушки, видимо, возрастало в ней. Иногда она переспрашивала ее, справлялась об именах некоторых лиц. Когда же, наконец, Полинька дошла до рассказа, как жила у Бранчевской, какие надежды поселила в ней странная перемена гордой барыни, и как, наконец, ее выгнали, – старуха отбросила ножницы, выпрямилась и уже не спускала глаз с Полиньки. Казалось, она боялась проронить слово, и ужас все резче и резче обозначался на ее безобразном лице.
– Так это ты?! – наконец вскрикнула лоскутница. – Так они тебя-то, злодеи, выгнали!.. а? так?!
Голос изменял ей; дрожа всем телом, едва переводя дыхание, она делала отрывистые вопросы, которые удивляли и пугали Полиньку.
– Сколько тебе лет?
– Двадцать два! – отвечала Полинька в испуге.
– Господи! Палагея… да ведь ей имя Палагея… она Палагея! – с рыданьем воскликнула лоскутница. – Голубушка ты моя! – продолжала она, обращаясь к Полиньке. – Голубушка ты! ради-то бога, дай мне перевести дух. Господи, пресвятая богородица! что я наделала? А он злодей… они обманули, обманули меня!.. Слушай, я расскажу тебе. Сядь… сядем, вот увидишь…
Лоскутница, сильно взволнованная, посадила Полиньку, подле себя на груде тряпья и продолжала:
– Я давно знавала этого злодея. Он менял мне старые свои вещи, – скряга такой… только как-то раз приходит ко мне… Да… да, именно вот с месяц тому… и завел разговор про одну женщину, Марью Прохоровну. Я знавала ее давно, давно; то есть я не видала ее в лицо: меня, видишь ты, тогда здесь не было… да я писала к ней по одному нужному делу, вот мы так и спознались, и письмо от нее было ко мне. Вот про нее-то да про письмо ее часто я говорила с кумой, а кума моя знается с ним, злодеем: сынишка ее, еще крестник мне приходится, живет у него, у горбатого злодея.
– Ну, знаю, знаю! – сказала Полинька. – Рыжий, Осипом зовут?..
– Да, да, – подхватила лоскутница. – Такой озорник, будет еще матери слез с ним… ну, да не о нем я хочу говорить. Господи! я уж и не помню. Да, да! вот он мне и говорит, этот проклятый злодей, отдай я ему письмо, что мне писала Марья Прохоровна. Я дело смекнула; думаю, уж, значит, ему нужно письмо, коли просит, – и говорю: заплати! Вчера и покончили: я за сто рублей и продала ему письмо! Так уж, говорит злодей, по доброте такую сумму даю, а то чего стоит дрянной писанный лоскутишка? и вправду, я и сама рада была. А выходит, ведь я, значит, сгубила тебя, красавица ты моя… да ты бы в золоте ходила!
Полинька ничего не понимала. Сердце в ней громко билось и болезненно ныло.
– Так она моя мать? – наконец невольно спросила Полинька, волнуемая темными догадками.
Лоскутница зарыдала. Она упала лицом к ногам Полиньки, обхватила их руками и радостно проговорила:
– Матушка, родная ты моя! ведь я знавала твою мать, твоего дядю, твою бабушку. Я их в гроб клала!
Полинька вскочила.
– Так не она моя мать? – радостно спросила она.
– Нет, нет! – отвечала лоскутница. – Твоя мать точь-в-точь как ты была. Она давно умерла.
– Так зачем же она меня ласкала, зачем отняла образок моей матери? – спросила Полинька.
– Они ошиблись, ошиблись, моя красавица.
Лоскутница с восторгом глядела на Полиньку, смеялась, гладила ее волосы, целовала ее руки и все повторяла:
– Я нашла, нашла ее! Я все, все тебе отдам, – говорила она Полиньке. – Ты будешь со мной жить, ты будешь моя дочь! да, дочь моя! ты не убежишь от меня?
И она пугливо ждала ответа.
– Нет, я буду с вами жить! – отвечала Полинька.
Лоскутница дико засмеялась и стала изо всей силы стучать в стену и кричать:
– Сюда, сюда, все сюда! я ее нашла! скорее, скорее сюда!
Дверь распахнулась, и перепуганное семейство шарманщика явилось на пороге.
– Что, пожар? а? – с ужасом спросил шарманщик.
Старуха схватила его за руку, подвела, к Полиньке и, остановив перед ней, с странными ужимками сказала:
– Ну, гляди, немец, ну, гляди!
– А? что?.. – спросил он.
Старуха лукаво глядела на него, потом, как девочка, начала смеяться, прикрывая рот рукой. Шарманщик в недоумении глядел то на Полиньку, то на старуху, которая дико смеялась. Наконец она забила в ладоши и, схватив шарманщика за плечи, гнула его книзу.
– Ну, становись, становись на колени… погляди… а? что? теперь узнал ее! Глаза-то ее, и волосы ее!
Лоскутница проворно распустила у Полиньки волосы и, торжественно указывая на нее, сказала шарманщику:
– Ты забыл Катерину, твою невесту? а?
Шарманщик вздрогнул, радостно всплеснул руками и закричал:
– Мейн гот! А, мейн гот!22
– Что, похожа? а?
Он закивал головой и не спускал глаз с Полиньки. Старуха сказала ей:
– Слышь, он тоже узнал тебя! Ну, и вы все, – повелительно продолжала она, обратясь к жене и детям шарманщика, стоявшим в дверях и пугливо смотревшим на эту сцену, – ну, и вы все на колени, просите у нее прощения за него (она указала на шарманщика). Ну же!
И старуха погрозила им. Полинька умоляющим голосом сказала:
– Ради бога, скажите мне скорее о матери моей, об отце!
– Да, тебе надо, надо рассказать, – задумчиво сказала старуха и потом, притопнув ногой, крикнула:
– Вон, все отсюда, вон!
Семейство шарманщика выбежало из комнаты, а старуха заперла дверь на ключ. Потом она кинулась к Полиньке и, лаская ее, умоляющим голосом говорила:
– Погоди, я все тебе расскажу, дай мне прежде насмотреться на тебя, мое солнышко, моя радость. Сколько-то лет я искала тебя, сколько слез пролила!
И лоскутница начала душить Полиньку в своих объятиях.
