Август Бебель

Род. 22 февраля 1840, умер 13 авг. 1913 г.

«Старый орел, пророк истины», как его назвал Максим Горький в телеграмме к правлению социал-демократической партии, сошел в могилу; с ним сошла с исторической сцены целая эпоха германской истории, а также истории всемирного рабочего движения. Последние годы своей жизни А. Бебель был старейшим членом рейхстага, к которому с одним коротким перерывом в несколько месяцев он принадлежал) с самого возникновения Германской Империи, и даже раньше, так как он заседал ужо в учредительном рейхстаге 1867 года, и в рейхстаге Северогерманского союза 1867–1870. Вместе с тем в последние годы своей жизни он был старейшим членом германской социал-демократической партии, старейшей из социал-демократических партий мира, при рождении которой он присутствовал, и в создании которой он принимал самое деятельное участие.

Он был не только старейшим членом, но в первом одною из самых ярких фигур, если не самою яркою, а, во-второй, несомненно, наиболее влиятельным лидером, наиболее любимыми и уважаемым товарищем. В рейхстаге к его речам прислушивались даже тогда, когда он был единственным представителем в нем только что зародившейся и не имевшей еще влияния в стране партии, и прислушивались к ним, несмотря на то, что он был носителем миросозерцания совершенно чуждого, резко враждебного всему рейхстагу, и в самый разгар опьянения блеском оружия во имя интересов человечества и культуры мог протестовать против насильственного отвержения Эльзас-Лотарингии от Франции.

Прислушивались прежде всего, конечно, потому, что Бебель был превосходным оратором; и друзья, и враги охотно признавали его первым оратором Германии. Его бурное, страстное красноречие, не гоняющееся за внешней плавностью речи, не знающее хорошо закругленных и отточенных фраз, тем не менее захватывало и очаровывало слушателя.

В печати его речи не производят такого сильного впечатления, и это несмотря на то, что Бебель всегда прекрасно владел своим предметом) и речи его всегда полны оригинальными мыслями, богаты точными фактами и цифрами. Объясняется это вероятно, тем, что шероховатости его слога, скрадывающиеся в речи, дают себя чувствовать в стенографическом отчете, в котором к тому же, – и это может быть еще важнее, – не хватает живого впечатления от обаятельной личности оратора. Его бледное, всегда как будто утомленное, некрасивое, но очень умное и интеллигентное, чрезвычайно подвижное и выразительное лицо, на котором особенно замечательны были его вдумчивые и добрые глаза, лицо, обрамленное густой волной, когда то темно каштановых, а под конец жизни пепельно-седых волос, дополняло впечатление. Бебель мог говорить 4, 5 и более часов, нисколько не утомляя слушателя, все время держа его под обаянием своего красноречия и своей личности, и невидимому нисколько не утомляясь сам. Когда он говорил, то ясно чувствовалось, что то, что он говорит, есть не только его мнение, – это его убеждение, которое он продумал, прочувствовал и может быть прострадал; если надо, он пойдет за него сегодня, завтра и до самого гроба на костер, на кроет; что ни жажда личных успехов, ни стремление к власти, или славе, ни в малейшей мере не влияют на содержание речи Бебеля, на его мнения и убеждения.

В этом гармоническом слиянии личности и слова был секрет ораторских успехов Бебеля даже в среде его политических врагов, которые никогда не могли отказать ему в глубоком личном уважении, в признании его редкого душевного благородства.

Конечно, не только этот редкий ораторский талант, и даже не только это редкое душевное благородство Бебеля делали его яркой фигурою в рейхстаге уже в первые годы существования Германской Империи и германского рейхстага. Важное значение имело здесь то, что Бебель явился в рейхстаг вождем рабочей демократии, произнесшей свое новое слово, несшей миру обновление. Далеко не все верили в это слово, не все ждали и желали этого обновления; громадное большинство слушало его с негодованием и злобой, но всех оно затрагивало, никто не мог его игнорировать, все считали нужным к нему прислушиваться с громадным интересом даже тогда, когда несшая его партия была немногочисленна и невлиятельна в стране, а единственным её представителем в парламенте был Бебель.

Бебель имел и редкое счастье дожить до того, что он, вступивший на свое парламентское поприще единственным представителем созданной при его деятельном участии партии, через несколько лет стоявший в первых рядах небольшой еще парламенской фракции, а под конец жизни шел во главе партии самой многочисленной в парламенте, занимавшей в нем больше четверти всех мест и самой сильной в стране, собиравшей во время выборов более четырех миллионов голосов.

И Бебель верил в полное торжество своей партии, своих идей. 20 лет тому назад на партейтаге в Эрфурте (в 1891) Бебель, самый крайний оптимист своей партии, пророчествовал: «полное осуществление социал-демократических целей, так близко, что лишь немногие в этой зале не доживут до него.» «Мы с тобой, старина, писал ему по этому поводу Энгельс, единственные молодые в нашей партии» (намек на группу «молодых» в социал-демократической партии, отрицавших работу в парламенте и стремившихся свести деятельность партии исключительно к экономической борьбе; с этими «молодыми» в том же 1891 году Бебель вел упорную борьбу и заставил их уйти из партии).

Прошло несколько лет, и Бебелю пришлось сильно отодвинут «полное» торжество своей партии и своих идей и приурочивать его уже с гораздо меньшей определенностью к концу XX века.

Несмотря на это, несмотря на длинный ряд разочарований, которые ему пришлось пережить в своей политической работе, он, кажется, до конца жизни остался самым крайним оптимистом своей партии, и твердо верил в неизбежное в не очень отдаленном будущем торжество.

Впрочем, кто знает; с достаточной определенностью Бебель этого не говорил в последние годы своей жизни.

Сын бедного прусского унтер офицера, или лучше оказать, сын вдовы унтер офицера, так как унтер офицер умер, когда Бабель был еще ребенком, Бебель пережил самую крайнюю, самую беспросветную нужду; голод в самом буквальном смысле этою слота был частым гостем семьи его матери. Перенес он (нужду и в юности, когда странствовал по Германии рабочим подмастерьем, и в зрелом возрасте, уже знаменитым политическим борцом, членом рейхстага, когда высылка в административном порядке из Лейпцига (в 1881 г.) в силу исключительного закона против социалистов заставила его закрыть токарную мастерскую, служившею источником его существования. Упорным трудом своих рук и головы он сумел пробить себе дорогу в жизни и подняться на высоту «властителя дум» всей рабочей демократии всего мира.

Бебель был seif-made-man не только в смысле внешнего жизненного положения, но и в смысле своего общего миросозерцания. Происходивший из самых низших, демократических слоев общества, Бебель не мог унаследовать от своей семьи демократических убеждений в области политики и свободы мысли в области религиозной; напротив, его отец был добрым служакой, пропитанным преданностью королю и церкви, и именно эту преданность получил от него в наследство юный Бебель.

Он не был также тем, что немцы называют «achitundvierziger», т. е. человеком, на душевной жизни которого революционный 1848 год наложил глубокий, несмываемый отпечаток. Напротив, – в год революции 8-летний Бебель остался среди своих школьных товарищей единственным патриотам; он детскими кулаками защищал честь прусского короля и на детской спине испытал боль от детских кулаков своих товарищей, охваченных революционным поветрием «безумнаго» года.

Но годы нужды и странствований, тяжелой работы и упорного учения самоучкой, воспитали Бебеля и сделали из него сперва радикала-демократа, а потом и социал-демократа; защитник в детстве чести короля, он в зрелом возрасте имел случай познакомиться с продолжительной тюрьмой за оскорбление величества, государственную измену и другие политические и литературные преступления.

В Европе, кажется, никто ни из консерваторов, ни из клерикалов, не посмел бросить ни одним комкам грязи в гробовую урну великого и благородного борца за свободу и человечность. Раздался пока, кажется, только один удар ослиного копыта: одесский типографский инспектор обратился к одесским газетам с предписанием меньше писать о Бебеле, так как его смерть – не такое уже важное событие.

Разумеется, звуки этого удара прекрасно дополняют впечатления величественной манифестации похорон.