Кельтские мифы

Манавитан, сын Хлира

Когда семеро мужей, о которых мы говорили, похоронили голову Бендигайда Врана на Белой горе в Лондоне, положив ее лицом к Франции, Манавитан посмотрел на Лондон и на своих товарищей и тяжело вздохнул, так у него было безрадостно на сердце.

– Горе мне, Господь Всемогущий! – вскричал он. – Один я на всей земле сегодня без крова!

– Господин, – сказал Прадери, – не печалься. Король Могучего Острова – твой двоюродный брат, и хотя он несправедливо поступил с тобой, ты ведь никогда не претендовал на его земли и владения. Не первого тебя он лишил наследства, а третьего.

– Ты прав, хоть и горько мне видеть его на месте Бендигайда Врана. Никогда я не смогу жить с ним в одной стране.

– Послушай моего совета, – попросил Прадери.

– Слушаю, если тебе есть что сказать.

– В моем владении семь округов, – продолжал Прадери, – и там живет моя мать Хрианон. Я дам ее тебе в жены и дам семь округов в придачу, и хоть сейчас у тебя ничего нет, прекраснее этих семи округов все равно ничего не будет. Моя жена – Киква, дочь Гвинна Глойва. Но эти семь округов я получил в наследство и могу отдать их тебе и Хрианон, если тебя мучает то, что у тебя ничего нет.

– Спасибо, вождь. Господь вознаградит тебя за твою дружбу, но я отказываюсь от твоих владений.

– Я покажу тебе, что такое дружба, если ты мне позволишь.

– Позволю, друг, и Господь вознаградит тебя. Я пойду с тобой, чтобы повидаться с Хрианон и взглянуть на твои земли.

– И хорошо сделаешь, – обрадовался Прадери. – Поверь мне, ты никогда не встречал более сладкоречивой дамы, и красавицей она была на диво в свои лучшие годы. Она и теперь прекрасна.

Они отправились в путь, и, как ни длинна была дорога, в конце концов они добрались до Даведа, а в Нарберте счастливые Хрианон и Киква сразу же приказали готовить пир. Манавитан заговорил с Хрианон, и чем дольше он говорил с ней, тем больше она ему нравилась, и он думал, что никогда еще ему не случалось видеть даму красивее, чем Хрианон.

– Прадери, – заявил он, поразмыслив. – Я сделаю, как ты сказал.

– А что он сказал? – спросила Хрианон.

– Госпожа, – ответил Прадери, – я предложил тебя в жены Манавитану, сыну Хлира.

– Мне радостно слышать твои слова, – не стала возражать Хрианон.

– И я тоже рад, – сказал Манавитан. – Пусть Господь вознаградит того, кто умеет быть настоящим другом.

Еще не кончился пир, как Хрианон стала его женой.

– Празднуйте и пируйте, – сказал Прадери, – а я отправляюсь в Хлойгир засвидетельствовать мое почтение Касвахлауну, сыну Бели.

– Господин, – возразила Хрианон, – Касвахлаун сейчас в Кенте, и ты можешь еще попировать с нами, пока он не вернется оттуда.

– Я подожду, – согласился Прадери.

Кончился пир, они объехали весь Давед, много охотились и развлекались, как могли. Обозревая свои владения, они с каждым днем убеждались, что нигде нет земли красивее, охоты лучше, меда и рыбы больше, и так подружились все четверо, что им и в голову не приходило расстаться хотя бы ненадолго.

Тем не менее Прадери съездил-таки в Оксфорд к Касвахлауну и был у него дорогим гостем, и все славили Прадери за то, что он приехал засвидетельствовать королю свое почтение.

После возвращения Прадери и Манавитан вновь принялись за пиры и веселье. Главный пир был устроен в Нарберте, ибо там находился главный дворец короля и там его короновали на правление. Едва они утолили первый голод, как встали из-за стола, оставив слуг накрывать вторую перемену, и все четверо в сопровождении свиты отправились на Горсет Нарберт. Они отдыхали там, как вдруг раздался гром, словно начиналась гроза, и на землю опустился такой плотный туман, что в двух шагах ничего не было видно. Потом туман рассеялся и вновь стало светло, как прежде. Друзья посмотрели туда, где раньше паслись стада и стояли жилища, но не увидели ни дыма, ни огня, ни единого следа человеческого обитания. Дворец, правда, стоял на месте, но совершенно пустой, словно в нем никогда не жили ни люди, ни собаки. Да и на горе сидели лишь Прадери с женой и Манавитан с женой, а их свиты и след простыл.

– Господь Всемогущий, куда же все подевались? – вскричал Манавитан. – Где моя челядь и где мои воины? Надо пойти посмотреть.

Они возвратились в пиршественную залу, но там тоже никого не было. Тогда они поднялись на крепостную стену и обошли все спальни – нигде никого. Даже в кухне никого не осталось.

Четверо друзей не стали долго грустить. Они пировали, и веселились, и охотились, и исполняли все свои желания. Они обошли всю страну, заглянули в каждый дом, и везде их встречали лишь дикие звери. Рано ли, поздно ли, у них кончились запасы мяса и вина, и Манавитан с Прадери принялись охотиться и искать мед не для забавы, а ради пропитания. Так прошел один год, потом другой, и в конце концов им стало совсем нечего есть.

– Нельзя больше ждать, – сказал Манавитан. – Надо ехать в Хлойгир.

Они отправились в Хлойгир и поселились в Херефорде. Там Прадери взялся делать седла, а Манавитан золотил луки и покрывал их синей глазурью, как, он видел, делал Хлайсар Хлайсгивневид. И глазурь у него была точно такая же. Ее до сих пор называют Кахл Ласар – синяя глазурь, потому что придумал и сотворил ее Хлайсар Хлайсгивневид.

Пока Манавитан и Прадери занимались этим ремеслом, ни одно седло местных мастеров не нашло себе покупателя во всем Херефорде, и седельщики сильно приуныли из-за этого. Шутка сказать, никто не хотел у них ничего покупать, всем подавай седла чужеземцев. Тогда они собрались на совет и постановили убить Манавитана и Прадери.

Манавитан и Прадери не знали об этом, но, когда их предупредили добрые люди, они решили бежать.

– Клянусь небом, – говорил Прадери, – мы должны не бежать, а убить здешних невежд.

– Ну нет, – возразил Манавитан. – Если мы сцепимся с ними, о нас пойдет худая слава и, не дай бог, нас еще бросят в темницу. Лучше нам переселиться в другой город.

Так они и сделали.

– Что будем делать теперь? – спросил Прадери.

– Будем делать щиты, – ответил Манавитан.

– А ты знаешь, как они делаются?

– Попробуем, авось получится.

И они принялись делать щиты, вспоминая самые красивые, какие только видели раньше, и еще они покрывали их глазурью, как прежде покрывали седла. Припеваючи жили Манавитан и Прадери, зато из местных мастеров ни один не мог продать ни одного щита. К тому же Манавитан и Прадери работали быстро и за короткое время могли снабдить щитами целое войско, так что в конце концов городские мастера сошлись на совет и постановили их убить. Однако и на сей раз Манавитан и Прадери заранее об этом узнали, даже сами слышали, что говорили о них горожане.

– Прадери, – сказал Манавитан, – нас хотят убить.

– Зачем нам бежать? Давай сами нападем на них.

– Нет. Касвахлаун со своими людьми прослышит об этом и убьет нас. Придется нам перебираться в другой город.

Так они и сделали.

– Чем займемся теперь? – спросил Манавитан.

– Чем тебе больше нравится, – ответил Прадери. – Мы много что умеем.

– Будем шить башмаки. Вряд ли среди башмачников найдутся храбрецы, которые захотят с нами подраться и тем более нас убить.

– Это еще как сказать, – усомнился Прадери.

– Так и скажем, – заявил Манавитан. – Я научу тебя шить башмаки. Выделывать кожу мы не станем, купим ее у торговцев, а сами будем только шить.

Они начали с того, что накупили лучшей кожи, какую только смогли найти в городе, а потом заключили договор с золотых дел мастером и заказали ему застежки для своих башмаков, и не простые застежки, а золоченые, причем Манавитан сам научил мастера золотить их особым способом. Так Манавитан стал мастером золотых башмачков, и с тех пор другим башмачникам не удалось сбыть ни одной пары. Башмачники скоро поняли, что им грозит разорение (потому что Манавитан кроил башмаки, а Прадери их шил, и дело у них спорилось), и тогда они, собравшись все вместе, постановили убить чужаков.

– Прадери, – сказал Манавитан, – башмачники хотят нас убить.

– Долго мы еще будем терпеть? – возмутился Прадери. – Давай первыми нападем на них.

– Нет, мы не станем их убивать, но и в Хлойгире больше не останемся. Поедем-ка мы в Давед. Пора нам посмотреть, что там делается.

Они возвратились в Давед и сразу направились в Нарберт. Там они разожгли очаг и стали охотой добывать себе мясо. Прошел месяц. Манавитан и Прадери собрали псов со всей страны и целый год прожили в Даведе, пробавляясь охотой.

Как-то утром Манавитан и Прадери проснулись, кликнули собак и отправились в лес. Собаки бежали впереди, но едва первые из них приблизились к небольшому кустику, с виду похожему на все остальные, как поджали хвосты и опрометью бросились обратно.

– Надо посмотреть, что там, – сказал Прадери.

Когда они подошли поближе, из куста поднялся дикий кабан с белой как снег шерстью. Подбадриваемые людьми, псы бросились на него, а он, чуть подавшись назад, и не думал от них бежать, пока Манавитан и Прадери не подошли еще ближе. Тогда он еще немного подался назад, а потом уж пустился наутек. Они бросились за ним и бежали без передышки, пока не увидели впереди большой красивый замок, построенный на том самом месте, где, как они знали, раньше не водилось не то что людского жилья, а и порядочного камня. Вепрь вбежал в замок, собаки – за ним. Вепрь и собаки уже скрылись в замке, а Манавитан и Прадери еще не пришли в себя от изумления. С вершины горы Горсет они высматривали своих собак, но те как сквозь землю провалились.

– Господин, – вызвался Прадери, – я пойду в замок и поищу там наших собак.

– Ну нет, – возразил ему Манавитан, – глупо так запросто идти в замок, который мы в первый раз видим. Послушай моего совета, не ходи туда. Этот замок построил тот, кто сотворил колдовство на нашей земле.

– Не могу же я бросить своих собак на произвол судьбы.

Как ни уговаривал его Манавитан, Прадери твердо стоял на своем. Когда он приблизился к стенам замка, то не увидел ни мужчины, ни женщины, ни собаки, ни вепря. Он вошел в ворота, но внутри тоже никого не было. Зато посреди залы из мраморного пола бил фонтан, а рядом с фонтаном на мраморной подставке стояла золотая чаша, и везде висели золотые цепи, конца которым не было видно.

Прадери восхитился искусной работой мастера, сотворившего чашу. Он подошел ближе и хотел было взять ее в руки, но стоило ему руками коснуться чаши и ногами – мраморной подставки, как радость покинула его, и он застыл на месте, не в силах выговорить ни слова или хотя бы пошевелить пальцем.

Манавитан ждал Прадери до самого вечера, а вечером, поняв, что не видать ему больше ни друга, ни собак, вернулся во дворец. Едва он вошел, как Хрианон спросила его:

– Где Прадери? И где собаки?

– Послушай, – ответил он, – что случилось.

И обо всем рассказал Хрианон.

– Что ты за воин, – упрекнула его Хрианон, – если бросил в беде лучшего друга.

С этими словами она покинула дворец и направилась к замку по дороге, о которой ей рассказал Манавитан. Ворота замка оказались открытыми, и Хрианон, войдя, почти сразу увидела Прадери, который держал в руке чашу. Она подошла к нему.

– Господин мой, что ты тут делаешь?

Она хотела взять у него чашу, но только коснулась ее, как приросла к мрамору и больше не произнесла ни слова. Тем временем наступила ночь, прогремел гром, на землю спустился туман, замок исчез, и они вместе с ним.

Когда Киква, дочь Гвинна Глойва, поняла, что Прадери и Хрианон не вернутся во дворец и они остались вдвоем с Манавитаном, она сильно опечалилась. Ей даже расхотелось есть и стало безразлично, жива она еще или уже умерла.

Манавитан все видел.

– Ты ошибаешься, если ведешь себя так из страха передо мной. Клянусь небом, сколько я проживу на земле, столько буду тебе верным другом. Знаешь, давным-давно я поверил Прадери, и как я дружил с ним, так буду дружить с тобой. Не бойся меня. Я призываю небеса в свидетели, что сделаю для тебя все, что в моих силах, пока Господу угодно ниспосылать на нас несчастья.

– Господь вознаградит тебя, – отозвалась Киква. – Ты правильно меня понял.

Киква вновь обрела твердость и была этому рада.

– Воистину, госпожа, не след нам оставаться тут, когда мы потеряли наших собак и не можем добыть себе еды, – сказал Манавитан. – Пойдем в Хлойгир. Там легче прокормиться.

– Так и сделаем, – согласилась Киква.

И они отправились в Хлойгир.

– Господин, – спросила Киква, – чем мы будем жить? Какое ты выберешь ремесло?

– Нечего мне больше выбирать. Буду шить башмаки, как прежде.

– Господин, – сказала тогда Киква, – это ремесло не годится для высокородного вождя.

– Ничего. Им я, по крайней мере, прокормлюсь, – ответил ей Манавитан.

Едва придя в город, он сразу же взялся за дело – стал шить башмаки и золотить застежки к ним. Сколько он ни шил башмаков, все с легкостью продавал, а остальные башмачники никак не могли сбыть свой товар с рук. Никто им ничего не заказывал, и никто у них ничего не покупал. Так прошел год. Башмачники очень завидовали Манавитану и, не выдержав, сошлись на совет, но один добрый человек предупредил вождя о том, что башмачники хотят его убить.

– Господин, – спросила Киква, – что нам делать?

– Возвратимся в Давед, – сказал ей Манавитан.

Они опять возвратились в Давед, правда, теперь Манавитан захватил с собой мешок с зерном. Они пришли в Нарберт, и Манавитан, как никогда, обрадовался, что вновь видит землю, на которой он охотился вместе с Прадери и Хрианон. Он стал ловить рыбу и загонять оленей в лесу, а потом потихоньку принялся готовить землю и засеял одно поле, другое и третье. Никогда еще на земле не было пшеницы лучше, и таких тучных колосьев еще ни один человек в глаза не видывал.

Подошло время уборки урожая. Манавитан осмотрел свои поля.

– Завтра я буду жать, – сказал он Кикве.

Он провел ночь в Нарберте, а когда рано утром вернулся на поле, то не нашел на нем ничего, кроме ободранных стеблей. Ни один колос не осыпался на землю, все они были аккуратно срезаны и унесены неведомо куда. Манавитан очень удивился.

Он пошел на другое поле – посмотреть, как там дела.

– Я буду жать завтра, – сказал он.

Наутро он вернулся на поле, и опять оно было голым-голо.

– Господь Всемогущий! – воскликнул он. – Кто бы ни начал войну против меня, он собирается довести ее до конца и погубить вместе со мной мою страну.

Он пошел взглянуть на третье поле и увидел, что там выросла пшеница, краше которой не найти на всей земле. Тогда Манавитан сказал:

– Если я не буду беречь урожай этой ночью, опять случится беда. Тот, кто опередил меня сегодня и вчера, наверняка намерен поступить так и завтра. По крайней мере, надо узнать, кто это.

Он взял меч и пошел сторожить свое поле, но прежде все рассказал Кикве.

– Что ты будешь делать? – спросила она.

– Буду сторожить.

Так Манавитан оказался вечером в поле, а в полночь зашумело кругом, загудело, и он увидал полчище мышей, которых невозможно было пересчитать. Сначала он ничего не понял, но, когда мыши направились на поле и каждая залезла повыше на стебель, а потом, нагнув его своей тяжестью, принялась перегрызать его, так что не осталось ни одного незанятого колоса, Манавитан пришел в ярость.

Однако ему было не легче сладить с мышами, чем с птицами в небе. Но за одной мышью, самой неловкой, он все-таки погнался, с трудом поймал ее, сунул в рукавицу и принес во дворец, а там сразу направился в залу, где Киква разожгла огонь, и повесил рукавицу на крючок.

– Господин, что в этой рукавице? – спросила Киква.

– Воришка, который грабит меня.

– Что же это за воришка, если помещается в рукавице?

– Я тебе скажу.

И Манавитан рассказал Кикве, как мыши пришли на его поле и унесли всю пшеницу.

– Одна из этих мышей сейчас у меня в рукавице, – закончил свой рассказ Манавитан, – и завтра утром я ее повешу, а если мне удастся переловить их всех, то я их всех перевешаю.

– Господин, – молвила Киква, – никогда я не слышала ничего чудеснее, только мне кажется, что для такого высокородного вождя унизительно возиться с мышами. Не трогай ты их и эту отпусти домой подобру-поздорову.

– Горе мне, если я не перевешаю всех, которых мне удастся поймать. А ту, что я уже поймал, я точно повешу.

– Воистину, господин, незачем мне защищать этих зверюшек, – уговаривала его Киква. – Я лишь хочу уберечь тебя от беды. А ты делай, как пожелаешь.

– Если бы ты назвала мне хоть одну причину, почему я должен отпустить мышь, я бы это сделал, – сказал Манавитан, – но ты, госпожа, пока не назвала ни одной.

– Делай как хочешь.

Манавитан отправился на Горсет Нарберт, не забыв прихватить с собой мышь. На вершине он воткнул в землю две раздвоенные на концах палки, но едва он это сделал, как увидел приближающегося к нему школяра в лохмотьях. Семь лет не появлялись на этом месте ни звери, ни люди, кроме четверых, из которых двое тоже пропали.

– Господин, – сказал школяр, – пусть будет добрым твой день.

– Тебе тоже всех благ, – ответил Манавитан. – Откуда путь держишь?

– Из Хлойгира, господин, а почему ты спрашиваешь?

– Потому что вот уже семь лет я не видел здесь ни одного человека, кроме четырех, да вот теперь вижу тебя.

– Я иду домой. А ты чем занят, господин?

– Вешаю вора, который меня ограбил.

– Вора? – переспросил школяр. – Я вижу мышонка у тебя в руках, а ведь человеку твоего звания не пристало касаться такого низкого существа. Отпусти его.

– Клянусь небом, не отпущу. Этот мышонок грабил меня на моих глазах, а я поймал его и повешу.

– Господин, я не хочу, чтобы человек твоего звания так унижал себя, потому возьми у меня фунт, который мне дали из милости, и отпусти мышонка.

– Не отпущу, – стоял на своем Манавитан, – и не продам его.

– Как пожелаешь, господин, – сказал школяр. – Просто я еще не видел, чтобы человек твоего звания касался руками мыши.

И пошел своей дорогой.

Когда Манавитан положил поперечину на две раздвоенные палки, он увидел священника в богатых одеждах и на коне.

– Господин, пусть будет добрым твой день.

– Тебе тоже всех благ, – сказал Манавитан. – Благослови меня.

– Пусть будет с тобой благословение Господне. А что, господин, ты делаешь?

– Вешаю вора, которого поймал на месте преступления.

– Кто же этот вор?

– А вот, видишь, мышонок. Он грабил меня, а я его поймал.

– Господин, не касайся руками этого недостойного существа, лучше отпусти его.

– Ни за что, клянусь небесами, не отпущу мышонка и не продам его.

– Ты прав, господин, покупать тут нечего, но я не хочу смотреть, как ты унижаешь себя, поэтому лучше я дам тебе три фунта, и ты отпустишь его.

– Ни за какие деньги, – стоял на своем Манавитан. – Он провинился и должен быть повешен.

– Что ж, делай как знаешь.

И священник поехал дальше.

Когда Манавитан накинул петлю на шею мышонка, откуда ни возьмись явился епископ со свитой. Манавитан застыл на месте, когда епископ подошел к нему.

– Благослови меня, епископ, – попросил он.

– Пусть будет с тобой благословение Господне. А что ты делаешь?

– Вешаю вора, которого поймал на месте преступления.

– Не мышонка ли, которого я вижу в твоих руках?

– Да. Он воровал у меня зерно.

– А… Уж коли я оказался тут, то, пожалуй, дам тебе семь фунтов, чтобы человек твоего звания не марался о столь недостойное существо. Отпусти его, и я дам тебе деньги.

– Я поклялся небесами, что не отпущу его.

– А если я дам тебе двадцать четыре фунта, отпустишь?

– Не отпущу.

– Если ты не хочешь отпустить его за двадцать четыре фунта, я отдам тебе всех коней, которых ты тут видишь, и все мешки с добром, и семь лошадей, которые их везут.

– Нет, клянусь небесами.

– Тогда назови свою цену, – предложил епископ.

– Назову, – согласился Манавитан. – Пусть Прадери и Хрианон вновь станут свободными.

– Будь по-твоему.

– Все равно я не отпущу мышь.

– Чего же ты хочешь?

– Расколдуй семь округов Даведа.

– Будь по-твоему. Отпусти мышь.

– Не отпущу, клянусь небом. Я хочу знать, кто эта мышь.

– Она – моя жена.

– Все равно я не отпущу ее. Зачем она пришла ко мне?

– Чтобы погубить тебя, – ответил епископ, – потому что я – Хлуид, сын Килкойда. Я заколдовал семь округов Даведа, чтобы отомстить за Гваула, сына Клида, у которого научился колдовству. За Гваула, сына Клида, я отомстил Прадери. За игру в «барсука в мешке», в которую с Гваулом сыграл Пуихл Пен Аннувин при дворе Хевейта Хена. Когда ты поселился здесь, все мои родичи пришли ко мне и попросили превратить их в мышей, чтобы они могли погубить твой урожай. Это мои родичи растащили зерно с твоего первого поля и со второго тоже. А на третью ночь ко мне явилась моя жена со своими дамами, и я превратил их в мышей. Моя жена носит моего ребенка. Не будь она в тягости, ни за что бы тебе не поймать ее. Но что было, то было. Я освобожу Прадери и Хрианон и расколдую Давед. Теперь ты знаешь, кто эта мышь. Освободи ее.

– Не освобожу, клянусь небесами.

– Чего же ты хочешь?

– Чтобы ты никогда больше не колдовал в Даведе и никто другой не колдовал.

– Сделаю. А теперь отпусти ее.

– Нет, ни за что.

– Чего же тебе надо?

– А вот чего. Чтобы никто никогда больше не мстил ни Хрианон, ни Прадери, ни мне.

– И это я тебе обещаю. Мудро ты сделал, что попросил об этом, а то не сносить бы тебе головы.

– Ага, этого я и боялся.

– Ну а теперь ты отпустишь мою жену?

– Нет, клянусь небесами, пока не увижу живыми и здоровыми Прадери и Хрианон.

– Вот они.

Тотчас появились Прадери и Хрианон. Манавитан подошел и, поздоровавшись, сел рядом с ними.

– Эй, вождь, отпусти мою жену. Разве ты не получил все, что хотел?

– С радостью отпущу ее.

Манавитан разжал кулак.

Хлуид прикоснулся к мыши волшебной палочкой, и она превратилась в прекрасную молодую женщину.

– Манавитан, оглянись кругом, – сказал Хлуид. – Ты увидишь свои земли ухоженными и людей здоровыми.

Манавитан встал и огляделся и, куда бы он ни посмотрел, везде видел либо людское жилье, либо пасущееся стадо.

– Какие же знаки неволи носили на себе Прадери и Хрианон?

– Прадери носил на шее дверной молоток от моего дворца, а Хрианон – ослиные хомуты, которые снимали с ослов после того, как они привозили во дворец сено.

Вот что они носили. Поэтому третье сказание назвали сказанием о Меннвайр и Менорд.

На этом заканчивается третье сказание.