Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Часть I. Азиатская часть России в экономике страны: тяжелая ноша или кладовая благополучия
Глава 1. Освоение Сибири в зеркале либеральной экономической науки
1.1. Как возникла дискуссия о «сжатии» России
В течение советского периода экономической истории России необходимость освоения природных ресурсов Сибири никогда не подвергалась сомнению. Усилия региональных экономистов сосредоточивались на обосновании комплексного подхода к развитию Сибири, подразумевавшего повышение степени переработки добываемого сырья, развитие адекватной производственной инфраструктуры. Предполагалось, что такие меры помогут Сибири перерасти роль «сырьевого придатка» Европейской России, поскольку все осознавали опасность подобной ориентации в условиях исчерпаемости минерально-сырьевых ресурсов [Сибирь…, 1978; Экономические проблемы., 1974].
Оказали ли эти исследования хоть какое-то влияние на решения по размещению конкретных производств на конкретной территории? Для ответа на такой вопрос требуется фундаментальное исследование. С одной стороны, пришлось бы сопоставить все разработанные учеными и представленные в плановые органы рекомендации, а с другой стороны, проследить соответствующие постановления ЦК КПСС, решения Совмина, отраслевых министерств, явившиеся руководством к реальным действиям, и попытаться найти «пары соответствий». Проследить развитие проектов от начальной идеи до воплощения и оценить, как изменились их параметры в процессе согласований и утверждений, в процессе строительства и до ввода в действие – задача увлекательная, масштабная, но в обозримом будущем абсолютно невостребованная. Не проводя специального исследования, все же можно предположить, что научные рекомендации в части комплексного развития Сибири реализовывались в той степени, в какой они совпадали с интересами отраслевых министерств, с периодической необходимостью расшивки узких мест в снабжении специфическими ресурсами, и, наконец, с целями национальной безопасности в условиях многолетнего давления извне.
В результате в Сибири развивались не только сырьевые, но и перерабатывающие, и обслуживающие отрасли, так что в 1990 г. за Уралом, на трех четвертых территории России производилось 21,3 % общероссийского объема промышленной продукции, проживало 21,8 % населения России и осуществлялось 33,1 % капитальных вложений, что определило будущую стабильность территориальных пропорций. Было ли эффективным такое территориальное распределение производительных сил? Ответ зависит от принимаемого критерия эффективности. Многочисленные расчеты ИЭОПП СО РАН показывали, что в 1980-х гг. развитие восточных регионов, как минимум, поддерживало падающие темпы роста советской экономики. В последовавший затем период абсолютного спада роль Сибири и Дальнего Востока не только не сократилась, но продолжала возрастать, правда, уже в результате того, что в европейской части России спад был глубже, так что термин эффективности в этом случае плохо применим.
Нараставшие в условиях кризиса сокращение производства и отток населения из северных и восточных регионов рассматривались экономистами как неизбежные следствия шокового изменения относительных цен и сокращения социальных расходов федерального бюджета в числе других мер «стабилизационного пакета» реформ. В то же время эти негативные явления подвигли некоторых обществоведов-гуманитариев поспешно заявить концепцию «сжатия экономической ойкумены России» [Пивоваров, 2002]. Критикуя советскую стратегию регионального развития, они (совершенно в духе критикуемых ими старинных программных документов) предложили масштабный сдвиг производительных сил в обратном направлении – на запад. Адепты «сжатия» ратуют за территориальную концентрацию производства, считая, по всей видимости, эффективность обратной функцией от площади в квадратных километрах. Они обращаются к психологическим, геополитическим, историческим аргументам, попутно демонстрируя отсутствие каких бы то ни было расчетов, компенсируемое насыщенной образностью выражений. И тогда историческое изменение географических очертаний России оказывается «расползанием» территории в процессе колонизации и последовательной государственной агрессии в советское время [Ахиезер, 2000]. Отсюда вполне естественным видится «переход от долгого упорного расширения внутрироссийской ойкумены (видимо, достигшего предела!) к ее сжатию» [Трейвиш, 2003] – вероятно, по аналогии с натянутой резиной. Под знамена «сжатия» притянуты даже покойные Н. Бердяев, Д. Менделеев и тени других славных исторических деятелей, которым в свое время случалось задуматься над безбрежностью российских пространств, но которые вряд ли видели себя в роли свидетелей со стороны обвинения в деле о том, что главный источник российских бед – «прирастание Сибирью» [Пивоваров, 2002, с. 65]. Такого рода мыслеобразы, вероятно, облегчают неэкономисту осознание проблемы. Но превращать их в императив и трактовать текущие изменения пространственной структуры экономики как парадигмальный поворот можно лишь в состоянии крайнего увлечения, хотя бы потому, что структура эта очень инерционна.
Неожиданную поддержку воззрения на необходимость «сжатия» экономического пространства России получили из-за океана – в книге Фионы Хилл и Клиффорда Гэдди «Сибирское проклятье: как коммунистические плановики выставили Россию на холод» [Gaddy, Hill, 2003]. Оценивая факт индустриализации Сибири, американские авторы используют широкий набор эпитетов: «советская глупость», «монументальная ошибка», «индустриальная утопия», «продукт Гулага» и даже «главная цель создания Гулага» (откуда следует, что Сибирь – причина появления Гулага) [Там же]. Однако они справедливо отмечают, что освоение Сибири началось задолго до эры социалистического планирования, и сетуют лишь на то, что «к сожалению, история не закончилась» освоением Черноземья, и в конце XIX столетия россияне продолжали двигаться за границы старой «Московии» – на Урал и в Сибирь [Там же, с. 62].
