Непокорные

6. Кейт

Кейт зарывается под одеяло – здесь клац-клац клюва о стекло не так слышно, и ждет, когда ворона перестанет атаковать окно. Кейт судорожно дышит: горло сдавливает от затхлого запаха постельного белья. В конце концов звук исчезает, и в своем воображении она слышит, как ворона, рассекая воздух крыльями, улетает прочь. Постепенно дыхание Кейт выравнивается, пульс замедляется.

Она высовывает голову и оглядывает комнату: потолок накренился, выкрашенные зеленым стены от старости выгнулись вовнутрь помещения, еще сократив пространство комнаты. Фотографии в рамках смотрят прямо на нее, как и рисунки: животные, насекомые, птицы. Одно из изображений выглядит особенно объемно, оно словно выпирает из листа: какая-то рыжевато-коричневая змея, поблескивающая в раме за стеклом. Дивясь ее золотистому мерцанию, Кейт присматривается и понимает, что это вовсе не змея, а сохранившаяся сколопендра: плотные сегменты влажно блестят, навсегда запечатанные стеклом.

Передернувшись, она читает витиеватые буквы на рамке; слова звучат странно, как заклинание.

«Scolopendra gigantea».

От густой тишины у нее кружится голова. Кейт практически тошнит от незнакомого чувства свободы. Оно столь же неуютно, как прикосновение грубой ткани к коже. К этому требуется привыкнуть.

За последние шесть лет – с тех пор как они с Саймоном познакомились – она впервые так долго не общается с ним. Тогда ей было двадцать три. Мысль о том далеком вечере отзывается болью в животе. Она ясно видит себя: в лондонском пабе с подругами, невозможно юная и застенчивая. Хотя сейчас ей непонятно, подходило ли слово «подруги» для девушек, с которыми она познакомилась в университете. Ей никак не удавалось подстроиться под тон беседы, никогда не удавалось вовремя пошутить или посмеяться. С самого детства она ощущала, будто существует сама в себе, отдельно от остальных людей.

В тот вечер это чувство обособленности было еще сильнее, потому что мама только что переехала в Канаду к новому мужу, оставив Кейт совсем одну. Конечно, Кейт ровно это и заслужила, но ей все равно было больно. Она помнит, как смотрела в стакан, наполненный тягучим кислым элем (она притворялась, что он ей нравится), пытаясь придумать оправдание, чтобы уйти пораньше.

Она подняла взгляд, собираясь отлучиться в туалет, и увидела его. Первое, чем она восхитилась, – его осанкой. Легкой кошачьей грацией, с которой он опирался на стойку, обозревая зал. Осознав, что он смотрит на нее, Кейт покраснела, одновременно удивившись и обрадовавшись. Когда их глаза встретились, глубокая первобытная часть ее существа словно распознала что-то в его медленной чувственной улыбке. Словно уже тогда знала, что произойдет дальше.

Адреналин ударяет в голову, и Кейт закрывает глаза.

Затем делает глубокий вдох и прислушивается. Если бы она была в их квартире, то услышала бы шум транспорта, смех выпивающих после работы возле паба на углу, рокот самолета над головой. Двойные стекла их модной высотки в Хокстоне не могли скрыть звуковой ландшафт Лондона – гул восьми миллионов жизней.

Но здесь нет ни машин, ни проносящихся над головой самолетов, ни отдаленного гудения соседского телевизора. Здесь есть только… тишина. Кейт и сама не знает, приятно ли ей или жутковато. Если напрячь слух, ей кажется, она различает журчание ручья вдалеке, шорох растительности, потревоженной местной ночной фауной. Гусеницы, горностаи, совы. Хотя, конечно, это невозможно. Она раздвигает выцветшие шторы, убеждаясь, что окно закрыто наглухо. У нее не настолько хороший слух. Она просто воображает все эти звуки, как в детстве.

– Хватит витать в облаках, – обычно говорили родители, когда она в очередной раз уходила в свои фантазии. – Спускайся и принимайся за домашние задания!

Но она никогда не слушалась.

Где бы они ни были, она всегда отвлекалась… на мелькнувшего розовым червячка в песочнице на детской площадке, на прыгающую по веткам белку в Хампстед-Хите. На птиц, свивших гнездо на карнизе их дома.

Если бы только она послушалась.

Когда это случилось, ей было девять. Обычным летним утром – уже парило от жары – отец провожал ее в школу. Они шли обычным маршрутом, по тенечку – дорожка вилась между пышными дубами, листья которых отливали светло-зеленым. Когда они подошли к пешеходному переходу, отец взял ее за руку, напоминая, что нужно посмотреть в обе стороны и особенно внимательно на слепую зону слева, где дорога резко изгибалась.

Они уже были на середине дороги, когда ее заставил обернуться зов птицы, затронув какую-то странную, сокровенную часть ее существа. Судя по хриплому карканью, это была ворона – Кейт уже научилась различать по голосам большинство птиц в саду у родителей, и вороны были ее любимыми птицами. В их хитрых голосах и темных светящихся глазах было что-то разумное, почти человеческое.

Повернувшись, Кейт вгляделась в кроны деревьев, выстроившихся вдоль дороги позади них. И – вот оно – бархатистый черный, ярко выделяющийся на фоне нежной зелени и голубизны июньского дня. Ворона, как она и подумала. Вырвав руку из отцовской руки, она побежала к птице, наблюдая, как та взлетает.

Дорогу пересекла тень. Послышался рев, а затем из-за угла появилось чудовище с красной чешуей и серебряными зубами – она притворялась, что не верит в таких, потому что уже большая, – и бросилось прямо на нее.

Отец подоспел как раз вовремя. Он вытолкнул ее на травянистую обочину. А затем раздался звук, похожий на звук разрывающейся бумаги, будто воздух разорвали пополам. А Кейт потрясенно смотрела, как чудовище впивается в отца.

Сначала медленно, затем все быстрее, он упал.

Позже, когда прибыли службы спасения: две машины «Скорой помощи» и полицейская машина – конвой смерти, – Кейт заметила на асфальте что-то золотое.

Это была брошь-пчелка, которую она всегда носила с собой в кармане. Должно быть, она выпала, когда отец оттолкнул ее, спасая от чудовища – чудовища, которое, теперь она это знала, было просто машиной, с облупившейся красной краской и ржавой решеткой радиатора. Кейт огляделась и увидела водителя: щуплый мужчина рыдал на заднем сиденье одной из машин «Скорой помощи».

В другую машину загружали носилки с чем-то черным и блестящим. Она не сразу осознала, что на этих носилках ее отец и что она больше никогда не увидит ни его улыбку, ни морщинки вокруг глаз. Его больше нет.

«Я убила своего папу, – подумала она. – Я чудовище».

Она подняла брошь и повертела ее в руках. На месте выпавших камушков были уродливые дырки, будто щели от выпавших зубов. Одно крылышко помялось.

Она положила брошь обратно в карман, как напоминание о том, что натворила.

С того дня она держалась подальше от белок и червяков, от леса и садов. Особенно она избегала птиц. Природа – и то сияющее восхищение, которое она разжигала в Кейт, – была слишком опасна.

Кейт была слишком опасна.

Восхищение обернулось страхом, и она спряталась внутри себя, будто за стеклом. Точно как бабушкина сколопендра. И никого не впускала.

Пока не встретила Саймона.

Кейт в коттедже сглатывает слезы. Горло пересохло и сжалось. Она не помнит, когда пила в последний раз: ей необходимо выпить воды или еще чего-нибудь. Лучше водки, но в бабушкиных запасах алкоголя, теснящихся в кухонном буфете вместе с банками растворимого кофе и протеиновой смеси, нет ничего настолько обывательского, на этикетках сплошь незнакомые слова: арак, сливовица, соджу. Кейт даже не может опознать языки. И вообще, она не уверена, что это хорошая идея. Она вспоминает шардоне, которое отдавало гнилью. Ей нужно принять решение по поводу ребенка, и это давит на нее.

Очертания кухни выступают из мрака за секунду до того, как она включает свет. Она отводит глаза от свисающей с потолка паутины и поворачивается к раковине, примечая сколы на эмали.

Она берет кружку с подоконника и нечаянно задевает костяшками пальцев банку из-под варенья, полную перьев. Нежно-белых, рыжевато-красных. Самое большое – блестящее, иссиня-черное. Присмотревшись, она замечает, что перо испещрено белыми крапинками, будто его макнули в снег. Как у вороны из камина – теперь Кейт понимает, что на перьях у нее была вовсе не зола, а такие же крапинки. Может быть, это результат какой-то болезни, которой страдают здешние вороны? От этой мысли шевелятся волосы на затылке. Кейт включает кран и глотает воду, словно вода может очистить ее изнутри.

После она находит момент, чтобы выглянуть в окно. Полная луна видна настолько отчетливо, что Кейт может различить гребни и впадины кратеров. Луна изливает желтый свет на заросший сад, приземляясь на листья растений, на ветви дубов и платанов. Кейт вглядывается в деревья, гадая, сколько им лет, и вдруг замечает, что они… движутся.

Она чувствует, как сердце гулко бьется в ушах. Она едва может дышать: паника накрывает ее с головой. И в этот момент черные фигуры – ей кажется, что их сотни, – одновременно отделяются от деревьев, как будто какой-то кукловод дернул за ниточки. Силуэты на фоне луны.

Птицы.