Басилевс

Часть вторая. Псы удачи

Глава 1

Ковыльные степи Таврики* в месяце скирофорионе* напоминают хламиду бедного хейромаха*. Солнце выжгло в зеленом травяном покрове многочисленные рыжие проплешины, с высоты птичьего полета кажущиеся заплатами, наложенными на полуистлевшее рубище. Знойное безмолвие после полудня на человека, непривычного к «скифской равнине» (так называют степи жители Херсонеса), производит впечатление огромного нутра плавильной печи. Пышущий жаром небесный свод временами опускается так низко, что путник явственно ощущает его неимоверную тяжесть. Не шелохнется ни одна былинка, не подаст голос притомившийся жаворонок, длинноногий заяц не рассыплет свои торопливые следы по песчаным отмелям пересохших до самого дна речушек. Все живое и неживое затаилось, замерло в ожидании вечерней прохлады. Сколько видит глаз – равнина мертва, бездыханна.

Но что это? – лениво закивал метелками ковыль, и косматое существо, похожее на небольшого медведя, взобралось на пригорок. Безрукавка из лохматой овчины мехом наружу не могла скрыть широких плеч; под нею виднелась рубаха из тонкой замши, заправленная в кожаные штаны. Человек присел на корточки и внимательным взглядом окинул степь. Его раскосые черные глаза поблескивали остро и тревожно, но широкоскулое обветренное лицо было неподвижным и бесстрастным.

Неподалеку от него, на расстоянии двух-трех стадий, серебристую гладь ковыльного моря рассекала узкая лента степной дороги. Прямая, как тетива лука, она тянулась до самого горизонта, упираясь в пыльное облако, которое медленно росло, вспучивалось, приближаясь к пригорку, где притаился звероподобный человек. Вскоре уже можно было различить низкорослых мышастых волов, запряженных в тяжело нагруженные повозки. По сторонам каравана ехали всадники, безмоловные и понурые, изредка с надеждой поглядывающие на небо: не появятся ли тучи, чтобы закрыть хоть ненадолго беспощадное солнце, неподвижно застывшее в блеклой голубизне.

Сосчитав на пальцах всадников – это были воины охраны каравана, легко вооруженные наемные гиппотоксоты – человек в безрукавке издал тихий горловой звук, будто каркнул по-вороньи: «Кхр-р-рах…», что, похоже, означало удовлетворение, сполз с пригорка и словно растворился в высокой, по пояс, траве.

– …Я плавлюсь, как кусок бараньего жира на противне, – боспорский купец Аполлоний, толстый, обрюзгший мужчина с маслянистыми карими глазами, жалобно посмотрел на странствующего рапсода* Эрота, ища сочувствия.

– До источника осталось не более двадцати стадий, – невозмутимо ответил рапсод.

Они расположились на передней повозке в тени холщового тента, закрепленного на двух дугах. На Эрота жара, казалось, не действовала вовсе. Он был худощав, невысок ростом, с крепкими жилистыми руками, не знавшими покоя. За время путешествия от стен Пантикапея* до этих мест рапсод успел смастерить две свирели, которые подарил возничим, починил лук одному из воинов охраны, украсил резьбой рукоять нагайки. И сейчас он был занят – менял струну на своей видавшей виды кифаре.

Рапсода Аполлоний подобрал в предместье столицы Боспора, возле харчевни, где тот в хорошем подпитии играл в кости. Эрот охотно согласился провести караван Аполлония через скифскую равнину к главному городу государства варваров Неаполису*, так как ему уже приходилось там бывать. Проигравшийся вдрызг рапсод на глазах изумленного купца отдал партнерам плащ и флейту и бодро вскарабкался на повозку.

От платы за свои услуги он, к тайной радости купца, отказался, в еде был неприхотлив, зато вина любил самые лучшие, и Аполлоний только вздыхал от досады, наблюдая, с какой быстротой убывает дорогое книдское из вместительного дорожного бурдюка.

– Бывает и жарче, – заметил рапсод, отложил кифару в сторону и с явным удовольствием наполнил чаши. – Испей, Аполлоний, и дорога тебе покажется короче, а солнце скроется в облаках твоей умиротворенной души.

– О-о… – простонал купец и вместо вина отхлебнул из кувшина воды. – Нет, это невыносимо… – он вылил остаток на мокрый от пота хитон. – Если не умру, клянусь, больше никогда не пойду летом в эти края.

– Зимой нас бы уже занесло снегом, или сожрала волчья стая. От мороза в этих местах у человека стынет кровь в жилах и лопаются струны кифары. Весной свирепствуют ветры, которые могут свалить всадника вместе с конем, а осень приносит проливные дожди. Поэтому трудно сказать, что лучше: получить солнечный удар, отморозить ноги, нахлебаться воды по самую завязку или свернуть шею, свалившись от ураганного ветра в балку, – как ни странно, их на этой равнине хватает.

– Откровенно говоря, меня больше волнует другое… – Аполлонию, стало немного легче от обливания; он потянулся к чаше с вином, выпил. – Купцы, торгующие со скифами*, боятся везти свои товары в Неаполис из-за разбойников. Приходится пользоваться услугами посредников из Ольвии. Выгоды никакой, одни убытки – ольвиополиты чересчур дорого берут за это, – купец грузно заворочался, устраиваясь удобней. – Раньше я торговал хлебом, жил в достатке. Но кто теперь покупает нашу пшеницу? Египетская дешевле и лучше. Да и на море неспокойно – сатархи*, эти лестригоны*, порождения Ехидны*, подстерегают суда возле берегов Таврики, а киликийские пираты топят купеческие караваны у входа в Боспор Фракийский*. Прошлым летом я спасся от них чудом…

– Нужно было принести жертвы Ахиллу Понтарху, – назидательно сказал рапсод. – Богатые жертвы. Не забывай, что боги и богоравные герои благоволят больше к тому, кто не скупится. Отнеси на алтарь храма не какого-нибудь старого козла, а приличную мошну с золотом, и можешь быть уверен, что этот дар не останется незамеченным.

– Я так и сделал, – Аполлоний с подозрением покосился на Эрота – в голосе рапсода ему послышалась насмешка. – Но что-то в последнее время не замечаю особых милостей богов ко мне. Если так пойдет и дальше, через год я стану беднее самого последнего хейромаха.

– Это прискорбно, – рапсод принялся настраивать кифару. – Впрочем, мне ли об этом судить. Все мое богатство – стоптанные сандалии и эта кифара.

– А жизнь?

– Она не имеет цены. Когда покупают раба, платят не за то, что он просто живое существо, а за его крепкие ноги и руки. Когда раб умирает молодым, жалеют не о том, что еще одно творение природы не будет иметь своего продолжения, а потому, что придется снова раскошелиться на приобретение нового работника.

– Ты не дорожишь жизнью?

– Зачем? – пожал плечами Эрот. – Умру я не раньше и не позже назначенного мойрами срока. Так стоит ли об этом так сильно волноваться? – он неожиданно рассмеялся. – Но, если честно, в царство Аида я не тороплюсь, и то, что я туда в конце концов попаду, не вызывает в моей душе ликования. К сожалению, там не водится вот это, – рапсод похлопал по бурдюку с вином. – А у старика Харона даром не выпросишь даже места в его лодке. Боюсь, что при моих доходах мне заплатить ему будет нечем, и пойдет моя неприкаянная душа скитаться не по цветочным лугам, а по помойкам загробного царства.

– Все шутишь… – проворчал Аполлоний. – Тебе и впрямь терять нечего, – он вытер потное лицо куском тонкого полотна. – Жарко… Когда наконец мы доберемся до этого проклятого источника?!

– Потерпи еще немного. Хочешь, я спою?

– Мне все равно… – Аполлоний дышал широко открытым ртом, как выброшенная на берег рыба.

Рапсод в задумчивости пробежал длинными пальцами по струнам и запел. Голос у Эрота был сильный, звучный. Грозная мелодия победного пеана* разрасталась, ширилась, рвалась из-под тента вверх. Оживились измученные зноем воины охраны, подтянулись поближе к передней повозке. Возничие защелкали бичами, волы прибавили ходу. Приободрившийся Аполлоний начал потихоньку подпевать Эроту.

– Ахай-яа-а! Кхр-ра! Кхр-ра! – дикие вопли заглушили мелодию пеана.

Из балки неподалеку от дороги выметнулись всадники. Горяча коней, они мчали на караван, охватывая его дугой. Одетые в звериные и бараньи шкуры мехом наружу, они показались перепуганному до икоты Аполлонию чудищами Гекаты*, тем более что впереди звероподобных всадников бежали огромные псы.

– Разбойники! – рапсод соскочил на землю и потянул за собой купца, потерявшего дар речи; они спрятались под по возку.

И вовремя – в воздухе густо замелькали стрелы. Разбойники стреляли на скаку, целясь в наемных гиппотоксотов.

Вопли нападавших не смутили бывалых воинов. Повинуясь приказу начальника охраны, миксэллина*, в жилах которого текла кровь воинственных саев, гиппотоксоты сомкнулись, прикрываясь круглыми щитами. Так они и ударили в середину дугообразного строя разбойников – плотно сбитой массой, ощетинившись короткими копьями. Под их натиском разбойники разлетелись, как осенние листья, взвихренные ветром. Пали убитые, лошади без седоков разбежались по степи. Эта маленькая победа воодушевила гиппотоксотов, и они обрушились на левый фланг разбойников. Закипела сеча – в ход пошли мечи и боевые топоры.

И все же перевес разбойников был чересчур внушителен. Вскоре почти все гиппотоксоты полегли в жаркой схватке. Кое-кто из них сдавался в плен, пытаясь сохранить жизнь, но обозленные отпором разбойники убивали всех подряд.

Только гордый потомок саев, миксэллин, и остался в живых. Его конь был изранен стрелами, и начальник охраны, на скаку перепрыгнув на лошадь без седока, умчался в степь. Разбойники не стали его преследовать, а занялись грабежом повозок каравана.

– Фат, поди сюда! – позвал главаря один из них.

Угрюмый пегобородый великан подъехал к передней повозке. Там уже собрались его гогочущие подручные. Действо, представшее перед его глазами, вызвало на широком, грубо высеченном лице великана кривую ухмылку.

Возле повозки сидели псы разбойников, мохнатые широкогрудые зверюги, помесь волков и боевых собак персов. А внутри образованного ими круга стояли двое: посеревший от страха толстяк-купец и кифаред, который наигрывал какую-то заунывную мелодию и пел дребезжащим дискантом.

– Кто вы? – басом спросил Фат на смешанном скифосармато-эллинском наречии, распространенном в степях.

– Я бедный странствующий кифаред, – с достоинством ответил ему Эрот, кланяясь. – А он, – показал на Аполлония, – купец, хозяин этого каравана.

Аполлоний тоже хотел поклониться, но ноги неожиданно подкосились от страха, и он упал. Разбойники заржали.

– Не убивай его! – поспешил заговорить рапсод, заметив, что Фат потянул меч из ножен. – Он даст богатый выкуп.

– А ты? Сколько заплатишь мне ты? – спросил главарь разбойников с насмешкой.

– Могу предложить только своей череп. Из него тебе сделают чашу для вина.

– Кхр-р… – хмуро засмеялся Фат. – Шутник… Ладно, я согласен, – он вынул меч.

– Погоди. Не торопись, – рапсод глубоко вдохнул жаркий полуденный воздух и крепче прижал к себе кифару. – Успеется. Позволь мне перед смертью потешить вас и себя… – Эрот ласково тронул струны, и они зажурчали, как родник ранней весной.

– Играй, – милостиво разрешил главарь разбойников; бесстрашие пленника вызвало в его зачерствевшей душе чувство, отдаленно похожее на уважение.

Рапсод оглядел разбойников и, вдруг, озорно улыбнувшись, подмигнул и ударил по струнам. Запел он веселые и скабрезные припевки пиратов-ахайев*, но на эллинском языке – успел заметить, что среди разбойников немало беглых рабов, уроженцев северо-восточного побережья Понта Евксинского.

Разбойники, довольные богатой добычей, развеселились – хлопали в такт ладонями, пританцовывали. Только Фат слушал с неподвижным и мрачным лицом, и пришедший в себя Аполлоний поглядывал на него с трепетом – что замыслил этот кровожадный убийца?

– Ну вот и все… – рапсод бережно положил кифару на повозку. – Спасибо, что позволил исполнить мое последнее желание, – поблагодарил он Фата.

– Играй! Еще играй! – закричали разбойники.

– Довольно! – прикрикнул на них Фат. – Нужно уходить. Скифские дозоры не дремлют. Им, – указал на пленников, – дать коней. Заберем с собой. Поторапливайтесь!

Разбойники принялись вьючить на лошадей тюки с персидскими тканями, понтийскими коврами, ларцы с украшениями, небольшие корзины с тщательно переложенными соломой амфорисками* и арибаллами* с благовониями и ароматическими маслами.

Приободрившийся было Аполлоний, мысленно вознесший молитву богам олимпийским за чудесное избавление от неминуемой гибели, снова впал в состояние, близкое к тихому помешательству при виде грабежа своих товаров. Обвисшие щеки купца тряслись, из глаз текли слезы, а на бледном до синевы лице блуждала безумная улыбка.

– Успокойся, Аполлоний… – поддерживал его под локоть рапсод. – Будь мужчиной. Из двух зол милостивая судьба ниспослала тебе меньшее. Возблагодари ее, жди и надейся. Ты меня слышишь?

– Мы-ы-ы… – промычал несчастный купец и в отчаянии вырвал из головы добрый клок и так уже поредевших волос. – Я разорен… Скажи им… пусть лучше убьют меня…

– Это им недолго… – пробормотал рапсод.

Он поднял голову, окинул взглядом степь. И едва не вскрикнул от неожиданности: с южной стороны на караван грозовой тучей надвигалась конница. Всадники, низко пригнувшись к гривам низкорослых коней, скакали в полном молчании; густая трава глушила топот копыт, и лошади казались лодками без ветрил, гонимыми к берегу первым шквалом по застывшему перед бурей ковыльному морю.

Взволнованный Эрот украдкой посмотрел на беспечных разбойников, опьяненных видом богатой добычи – обычно весьма осторожные, на этот раз они даже не выставили дозорных. «О, Афина Промахос*, закрой разбойникам глаза туманом, устраши их своей эгидой*…» – неожиданно для себя взмолился он в предчувствии близкого избавления из плена и позорного для свободного гражданина рабства. Эрот не сомневался, что его продадут какому-нибудь царьку номадов* – красивые девушки, ремесленники, педагоги и музыканты были на невольничьих эмпориях в цене.

Но пегобородый великан Фат не дремал. Только он не принимал участия в грабеже, а стоял чуть поодаль, угрюмо глядя на свое разношерстное воинство, изредка пренебрежительно ухмыляясь. Его тяжелый взгляд остановился на одном из псов, который, насторожив уши, злобно оскалился и тихо зарычал. Фат поднял голову, увидел конный отряд и закричал:

– Скифы! – с неожиданной для его громоздкого тела тигриной грацией он вскочил на коня. – Уходим!

Разбойники заметались среди повозок, разыскивая своих лошадей. Скифы заметили этот переполох, и их военный клич раскатился над степью:

– Вайу! Вайу! *

Рапсод юркнул под повозку, затащил туда купца, потерявшего способность что-либо соображать, и укрылся подвернувшейся под руку рваной циновкой. Впрочем, разбойникам было уже не до пленников – нахлестывая коней, они всполошенной вороньей стаей разлетались по степи, стараясь побыстрее укрыться в только им ведомых балках и яругах.

Скифские конники, повинуясь команде, разделились на два отряда и стали окружать разбойников, как волков на облавной охоте. Засвистели стрелы мощных дальнобойных луков, и предсмертные крики огласили степь. Эроту, до сих пор не видевшему скифских стрелков в бою, показалось, что у каждого из них по четыре руки, – с такой быстротой опорожняли они свои колчаны.

Под повозку, где затаились пленники, заполз, скуля и повизгивая от боли, пес разбойников – мохнатый, темно-рыжий, с черными ушами и мощными лапами. В одной из них торчала стрела.

– Пошел! – в страхе замахнулся на него Аполлоний обломком дротика, невесть каким образом очутившимся в его руках.

– Оставь его… – Эрот с укоризной посмотрел на купца. – Можно ли винить и ненавидеть бессловесную тварь за то, что ей попался плохой хозяин? Этот пес – раб своей преданности. Ах ты, бедняга… – погладил он дрожащего пса. – Дай-ка сюда свою лапу…

Рапсод осторожно обломал наконечник стрелы и резким движением выдернул древко из раны. Пес зарычал. Аполлоний при виде его огромных белых клыков опасливо отодвинулся.

– Умница, умница… – тихо ворковал рапсод, поглаживая пса. – Сейчас я тебя перевяжу… – Он оторвал от своего хито на полоску и стал бинтовать ему лапу.

Успокоенный пес при этом только миролюбиво ворчал и пытался лизать руки Эрота.

– Эй, вы там, под повозкой! Вылезайте, – безусый молодой скиф с обнаженным акинаком в руках, присев на корточки, дернул Аполлония за ногу.

Купец на четвереньках выбрался на свет ясный и, кряхтя, выпрямился. Рапсод тоже не заставил себя долго ждать.

Возле повозки, с трудом сдерживая разгоряченных коней, гарцевали скифские воины. Впереди всех, на прекрасном мидийском скакуне, важно восседал юноша лет восемнадцати в остроконечном войлочном колпаке, перевязанном у основания пурпурной лентой. Одет он был в кожаную безрукавку, из-под которой выглядывала богато расшитая золотыми нитками белая рубаха тонкого полотна; узкие шаровары из дорогой персидской ткани были заправлены в мягкие сапожки с невысокими голенищами. На широком боевом поясе, окованном железными пластинами, висел акинак, а в руке юноша держал бронзовый чекан, своего рода жезл, указывающий на знатность происхождения его владельца. Похоже он, несмотря на молодость, и был военачальником отряда.

– Ты эллин? – спросил юноша, обращаясь к купцу сильным гортанным голосом на языке жителей Эллады.

– Да, я купец из Пантикапея… – Аполлоний пока не знал, радоваться ему избавлению от разбойников или нет. Чуть помедлив, он добавил, на всякий случай кланяясь: – Господин…

– Куда держишь путь?

– В Неаполис, к великому царю скифов Скилуру*.

– Тебе повезло, купец, – улыбнулся уголками губ молодой военачальник. – Я сын царя Палак.

– О-о… – простонал купец в радости. – Пусть боги будут всегда милостивы к тебе, царевич.

– А это кто? – Палак указал чеканом на Эрота; рапсод, как ни в чем не бывало, спокойно поглаживал злобно урчащего пса.

– Я – трава перекати-поле, гонимая ветром странствий, – опередил купца рапсод и взял в руки кифару.

– Бродячий музыкант… – строгие серые глаза юноши прояснились. – Мне твое лицо знакомо, – добавил он после некоторых раздумий.

– У сына царя скифов орлиный взор и память мудрой совы, – польстил царевичу рапсод. – Пять зим назад я был удостоен высокой чести услаждать слух повелителя Таврики песнопениями о подвигах величайшего из героев, богоравного Геракла.

– Вспомнил! – на смуглом скуластом лице юноши появилось выражение восторга. – На весенних празднествах, посвященных прародителю сколотов* Таргитаю*… – он церемонно прижал руку с топориком к груди и неспеша кивнул – поклонился. – Я приглашаю тебя во дворец отужинать вместе со мной. Коня! – приказал он.

Рапсоду подвели гнедого жеребца, захваченного у разбойников.

– Дарю, – с величественным жестом произнес Палак. – Мы поедем вперед. Вместе. Садись.

– Прости, царевич, но… – смущенный неожиданной милостью Эрот попытался что-то сказать, но мысли его спутались и он умолк на полуслове.

– Не беспокойся, купцу помогут мои воины, – понял рапсода Палак. – К ночи караван будет в Неаполисе. Я нетерпелив, – царевич рассмеялся. – И потому хочу как можно скорее услышать звуки твоей божественной кифары. А-эй! – Он поднял жеребца с места в галоп и помчал по дороге, увлекая за собой Эрота.

– Аполлоний! – прокричал уже на скаку рапсод. – Не оставляй пса! На повозку…

Его слова утонули в пыли, поднятой копытами скакунов телохранителей царевича; словно кентавры, скифы помчались вслед своему повелителю, оглашая степь криками и хлесткими щелчками нагаек.