Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Ремейк
Часть I. Клип – час предопределения
В городскую больницу скорой помощи, что на северо-западе города, привезли неизвестного пострадавшего. И как только каталка въехала в приемный покой, подталкиваемая санитаром, дежурный врач присвистнул, так как он увидел своего коллегу, с которым простился два часа назад. Говорят, когда обувь с ног скинута, прогноз плохой. Все плохо, потому что сбила машина и скрылась с места происшествия. Говорят, что так делают. Так это случилось на пешеходном перекрестке и при стечении людей, и какой-то прохожий позвонил с мобильного телефона и вызвал «скорую помощь». Наверное, это уже неинтересно.
Главное – состояние пациента, а оно крайне тяжелое, так будет записано в больничной карте. Тело пациента лежало на реанимационной койке. В коме. Без осознания, где он находится. Пройдут почти полгода, которые ему покажутся одним днем. И это состояние спасло его. От мучительных переживаний, которые происходит из-за падения давления, повышения температуры. Он просто об этом не знал. Эта была такая минута жизни – без стрелок и тиканья механизма часов. Он не знал, где он находится сейчас. Тут или там. О жизни тела свидетельствовали только датчики аппаратуры. Рядом с кроватью, как гвардейцы, стояли стойки капельниц в ряд. Тело было напичкано шлангами и катетерами. В течение нескольких суток в тело вливалась и выливалась по трубочкам жидкость.
В этой алхимической лаборатории сновали медицинские сестры, которые время от времени сменяли катетеры и протирали бедра и крестец камфарным спиртом. Если верить павловскому учению, то, наверное, с этого рефлекса и возвращается жизнь в подсознание.
Несмотря на то что пациенты находятся в коме, персонал чаще изъясняется жестами и шепотом. Реаниматор похлопывает по лицу, вдруг пациент впервые за прошедшие дни морщится на неприятное раздражение извне. Потом врач насильственно приподнимает веко и светит фонариком в темный зрачок, который от яркого света суживается. Реаниматор похлопывает больного по плечу и заключает философски, что пациент после продолжительного лечения и перекатывания из палаты в палату возвращается в жизнь.
Следующая запись в истории болезни свидетельствует, что при первых проблесках сознания он стал мастурбировать с одеялом, как если бы обнимал тело возлюбленной женщины. Прижимался к подушке, как к женской щеке. И, изнемогая от истомы, снова терял сознание и контроль над собой. Наверное, это был посткоматозный фетишизм.
Но с этого момента пациент уже возвращался в жизнь. И на третьи сутки ушло окончательно просоночное состояние. И все, что он видел и слышал: туннель, яркий свет, шепот, лязг металлического инструмента – теперь уже в его жизни не существует, к нему вернулись ясность сознания и воля.
И это был Я. Тело только на время было моим двойником. О теле, но не о душе было написано столько сколько никогда не будет записано нигде о том, а что я думал. Для реаниматора важны пульс, давление, температура, сердцебиение, биотоки мозга, а то что пролетело в один миг, – об этом ни строчки. Наверное, сейчас, спустя много лет, пылится моя история болезни где-то в архиве.
Мной уже была пройдена половина жизни, когда я оказался не в сумрачном лесу, а в реанимации. И реанимация стала только одним мгновением моей жизни.
В моей руке пять камней, я их собрал со дна реки. Камни говорят, и как ни брось, они, разлетаясь, указывают на прошлое, настоящее и будущее. С каждым броском – разная судьба. Если настоящее не похоже на прошлое, то будущее будет другим. И вот перемена мест – перемена счастья.
Где-то тут, на Моховой или в Соляном переулке, живем я и мой двойник. Считай, что достоевщина. В Петербурге без Достоевского – как без Чайковского. Не в этом суть, а в том, что я и двойник думаем и делаем одинаково, а так в городе на Неве не живут. Без фантастики и мистики и белая ночь не придет. Если начинаешь жить одной жизнью с двойником, то это застой.
В Соляном переулке идет дождь. По водосточным трубам стекает вода. Жестянщик, как Страдивари: тот мастерил скрипки, а этот расположил водосточные трубы, которые в дождь играют, вторя джазу в кафе «Муха-цокотуха».
Я в комнате на диване, за окном аквариум, в котором плавают под зонтиками прохожие и машины-амфибии. Это там, а я здесь. Такое философское состояние я называю «мысли под одеялом». Времени предостаточно. Но какая лень! Думал, но не предполагал, что это случится именно со мной. Вот какая фишка жизни. Какой сюжет в моем жизненном романе! Я не ставлю вопросов, почему или за что.
Жил, любил припеваючи. Что было в детстве? То же, что у всех. Помню, отец говорит матери: «Ты, Варенька, почитай на ночь про бабу, которая под поезд упала». – «Про Анну Каренину, что ли, так про нее вчера читала, ну ладно, если ты такой непонятливый», – и читается снова всего одна страница на сон грядущий. Я и не помню, был дочитан этот роман или нет.
Я впервые у родителей и спросил: есть ли бог? И они по секрету, как пионеру, сказали: есть.
Иногда мне казалось, что кто-то должен меня спасать. Зачем, если через некоторое время все станет очевидным.
Я возвращаюсь в ощущение прошедшего, в те времена, когда мне было тридцать, двадцать или двенадцать лет. Время это в памяти в красках сохранено и живет в моем настоящем, и это продолжение прошлого.
Это ремейк без героя, без назидания, мой калейдоскоп уже смонтирован в клип памяти.
Это все равно что смотреть в полутемное зеркало: что-нибудь да и увидишь, прежде всего себя, а потом двойника, который стал старше, с сеткой лучей у глаз и серебристыми волосами.
Я встретил ее и услышал. Ее голос нежный и трепетный. Когда-то она выжидала час, или день, или месяц, чтобы увидеть услышать меня, рискуя быть разоблаченной в своих чувствах. Теперь есть возможность встретиться. Она отнекивается. На вопрос – почему, она отвечает: «За эти годы я постарела». И я ей в ответ, что это чушь, что и я не помолодел. Спохватываюсь и сам себе говорю: вот именно, не помолодел. И на прощание – обязательно встретимся. Я к этому уже привыкаю и понимаю, что все готовы жить грезами, что значительно убедительнее, чем встреча с ощущением, которое осталось в прошлом. У нее другие заботы, и я ее понимаю. Но она еще долго говорит по телефону, а потом, спохватываясь, спрашивает, почему я уделяю ей так много времени. Ответ простой – люблю. В это мгновение и есть самая лучшая сторона жизни моего Я, а не двойника.
А в Соляном переулке идет дождь под джаз водосточных труб.
От смятения чувств я так и не уснул в июльскую теплую ночь. Что со мной? Кого спросить – няню, маму, любимую?
Что делал вчера? Лежал и вспоминал, как впервые любил и как любили меня. Или обожали. Лица пролетали, как тени, передо мной и все тоже на череду дней с эпизодами встреч. А это теплота губ, трепет тела. Вижу только глаза и улыбку.
Встречи как обман. Кто-то ей подсказал, или я ей такое наплел. Подтвердил, да еще и уверил ее в чужих для меня чувствах.
Ей кто-то сделал комплимент, и он был более значимым, чем мое объяснение в любви. Через это я ее потерял. Это было ее предательство по отношению ко мне, потому что слова мои уже ничего не значили. Она находилась во власти другого, и я для нее был чужой.
Мое прозрение. Как видение наяву. Это как оказаться в океане на плоту. Я еще не отлюбил, а меня разлюбили. Предали.
Наш роман не написан на бумаге. Он в жестах, пожатиях руки, поцелуях. И в ее последнем слове: прощай.
Кто там за меня писал мою книгу судьбы. Почему он повел меня таким тернистым бездорожьем по жизни. Почему у меня отнимается то, что дорого мне. Если спросили меня, что еще мне нужно, то, наверное, ответил бы, только еще и еще одно мгновение. Но…
Я потом прозрел на то, что не замечал и не слышал. Я ощутил какую-то перемену. И с каждым мгновением наплывали навязчивые мысли, которые метлой не разгонишь.
Что откуда приходит. Новые чувства. Всматриваюсь в небо и каскад кучевых облаков, взвешены с многокупольными главками надо мной, воздушный собор плывет над Петербургом.
В этом мое самовыражение в преодолении личных чувств. Ощущаю упругость в теле. Новый шаг легче. И уверенность возвращается ко мне. По наитию иду к самому себе – от тебя, которой уже нет рядом.
И шепчу: «Дай мне силы собрать волю. Рассей тревогу. Не обманывайся легкой победой. Сладость, может, горчить. Чем быстрее утолишь голод, тем утомишь себя».
Все ранние браки по одной и той же причине состоятся. После развода каждый получает одно право: свободу прихода и ухода. Но тут у каждого начинается правильная жизнь, что начинают приходить вовремя и стараются еще реже уходить из дома. Каждый произносит как молитву, что, да, он, свободен, но что делать собственно можно с этой свободой. И тем не менее свобода приносит неожиданные повороты в судьбе. Не сразу предоставляет возможность реализовать себя. Это происходит не сразу и не на следующий день или месяц. Тогда когда свобода дает право выбора. И в этом значимость свободы, которое как плод приносит счастье любви.
Я спрашиваю ее, за что меня любишь.
Ответ первый: за то, что я такой.
Ответ второй: за то, что во мне что-то осталось от жизни.
Ответ третий: за все.
Но это не лавры любви эгоиста. Когда я перестаю понимать, за что меня любят, я чувствую, что меня достали.
Она частный случай в моей жизни, раздраженно и назойливо требует моего внимания. Это не новая волна ощущений после ее поцелуев. Но запах ландыша ее тела, снимает тревогу и возвращает чувство уверенности, и я ей прощаю поздний звонок в ночи, ее назойливость, нервность, которые сродни страсти, если смотреть на все как в немом кино.
Наши отношения проходят под блюз дождя. В осенний вечер в комнате с тусклым светом и неторопливый разговор соседей за стенкой и дождем за окном. Разве я раньше мог целый вечер слушать, как стучит по дребезжащим трубам вода. Блюз дождя не услышишь в новостройках. Это только на Моховой или в Соляном переулке. Звук дождя. Сначала слышится звук, как бывает при протечке крана на кухне. Потом как в ванне, когда вдруг дали горячую воду. Легкое журчание сменяется бульканьем, и звук становится мягким и приглушенным. И тогда начинаешь привыкать к этим звукам. И слышишь оркестр водосточных труб. И дирижер-туча над городом. Каждая труба выводит свою мелодию звука падающей воды. Каждая труба выдает свою мелодию. Я держу ее руку, веду по комнате, под мелодию блюза дождя. В доме напротив тоже танцуют до окончания дождя.
Она боялась произносит слово «счастье». Когда я ей говорил, что со мной такого еще не было, не поверила. Или боялась поверить как провинциалка. Научилась жить ожиданием и опять жила ожиданием, что и стало ее образом жизни. Она написала ему письмо от третьего лица.
Судьба распорядилась так, что она увидела его, когда уже не было в жизни никакой надежды на счастье. Так бывает на неизлечимую болезнь. Разбитая морально, уставшая физически. И вот он красивый, умный, интеллигентный. Такой мужчина – мечта каждой женщины! А женщин у него было много. Не было ее. Однажды она дрожащей рукой дотронулась до его красивых, серебряных волос. Тогда он не знал, что она та, которая нужна ему. Долго еще не знал…
Она ревнует его, сомневается в нем, боится за него, зная наперед, что у него все будет хорошо. Она так любит его! «Любимый, не будет тебя – и не будет меня». Она последние слова повторяла даже при мимолетной встрече.
Нас связывает слово любви не тогда, когда ты любишь, а когда тебя любят.
И если вы меня спросите, когда человек совершает грех перед другим, не перед собой, а перед тем, кто тебя любит. И только эта любовь может нас остановить перед падением в грех. Еще больший грех мы совершаем, когда перестаем любить себя и совершаем падение во грех, когда продаем свою любовь, когда душа не готова к любви, не стремись к соитию. Еще больший грех, когда тебя не любят, и тогда ты можешь совершить еще больший грех.
Грешных людей очень мало на земле, а больше всего на свете несчастных и одиноких, а они чаще всего пребывают в заблуждении.
Это сказал мне на прощание человек по имени в миру Сергей. От рождения инвалид. Ему было лет сорок, который прожил всю жизнь то в коляске, то на костылях и жил милостью от других людей. Горя познал и жизнь искупил молитвой. Он не познал женской ласки, если только материнской, но не женской. Но что удивительно, когда другие падали, помогал вставать и идти вперед.
В трудную минуту я думал так, если он мог выстоять, значит, и я выстою.
– Разве Бог наказывает заблудившихся?
– Нет, но разве вы не верите, что Он есть?
– Верю и знаю. Я не оставляю мысли о том, что есть. Потому что Он часто вел со мной беседы и даже вызывал на разговор вслух. Видели вы человека говорящего, который в добром здравии, исключаю бред. Для постороннего мы говорим вслух, а иногда он сводит нас с лицом, который далеко от нас, и мы с ним говорим, спорим, а потом успокаиваемся.
– Да, мы часто просим у него защиты, а иногда просим, а Он нам не дает, дабы не искушать нас и не вводить в грех. Иногда он нам позволяет то, что не можем позволить сознательно. Не на каждого падает перст Божий. Раз он нам позволяет, значит, он нам прощает.
Не отрекайтесь от веры, даже если она не современна.
– Я старовер. И мне говорят, что нельзя ходить в церковь. И мне говорят, что это плохая вера.
– Эта вера старая. И каждая религия имеет идеологию, но Бог в агитации не нуждается. И, как верите, так и верьте. Это не просто набор цитат, а система мыслей, взгляд из прошлого через настоящее в будущее. Староверы живут среди нас, и им помогает Бог в их помыслах. Я служу Богу, и он ценит мои заслуги. Это не тяжкий, но тяжелый труд. Тело и дух должны быть неразделимы. Через искания он дал твердость в моих помыслах. И нет осуждения моим деяниям, если это угодно Богу.
Делайте то, что угодно вам и Богу. Если у вас не будет получаться, это не несчастие, это не проклятье, а это не угодно Богу.
Каждый искупает не только свою вину, но и своих родителей, когда искупится вина и заклятие пройдет на этого человека. И будет он свободен, сильный, красивый, прекрасный, и будет искушаем, и много он совершит противоестественных деяний, и последующим поколениям вновь придется искупать вину, которому было дано все, и он не сумел правильно оценить свои возможности. А тот, кому это дано, он есть тот ученик Бога, который пройдет половину пути жизни и станет учителем, и будет помогать тем, кто нуждается в помощи.
Любовь с такой горечью, что эту любовь и не ощущаешь.
Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают. И память о них предана забвению.
И любовь их, и ненависть их, и ревность их уже исчезли.
И точка. Ваши страдания исчезают из мира, что не договорено, не досказано и не долюблено. И возврата к этому нет. И не надо.
Так случилось, что я не могу жить с любимой, и я лишен этой доли радости.
Те, которые скоро приходят, рано и уходят. У них свои заботы.
Это то облачко, которое принесло ураган. Человек совершил поступок, ничего не значащий. И мне казалось, ну чего делать бурю в стакане? И я переубеждался, потому что приходила буря и разрушала весь мир.
Человек с искрой Божьей – это человек совестливый.
Это последняя ее любовь ко мне, как она, по крайней мере, говорит, и от этого у нее последняя навязчивая любовь ко мне.
Она ревнует. Она мне порой грубит, потом, унижаясь, просит прощения и снова грубит.
– Ты меня простил?
– Я еще об этом не подумал.
– Ну и не думай, я больше так не буду делать.
Неужели я могу взять и все ей сказать? Я отмалчиваюсь.
Через день она в дождливое утро встречает меня из метро. Я этому не удивляюсь, я привык к ее трюкам, прийти и час ждать меня, когда я поеду на работу.
– Зачем? – спрашиваю я ее.
– Я не могу без тебя.
Мы идем. Потом разговор ни о чем. Она просяще смотрит в парадные домов. Она хочет, чтобы я затащил ее туда и как прежде стал ее целовать. В это утро я этого не хочу.
Потом я все-таки назначаю встречу через час.
В комнате, в замкнутом пространстве, под ключом. Никто не может войти. Она порывисто прижимается ко мне, делает больно. Я ее отталкиваю от себя. Она на коленях приближается ко мне. Поцелуи. Страсть. Вздох. Вскрик. Замирание сердца. Молчание. Непрошеная слеза на ее щеке. И счастливые глаза.
На прощание заходим в кафе. Она счастливо смотрит в окно.
– Хорошо, но мало.
– Достаточно, – я ей грублю, показывая ей меру, какой она заслуживает моей любви.
Она болезненно принимает это. Но согласна принять то, что ей дается взамен жадных поцелуев. Поцелуев без запрета. За мужской запах тела.
Ее инсайт, ее пробуждение, ее заблуждение в своих и моих чувствах.
Я приучил ее к тому, что ей ничего не обещаю – ни свидания, ни телефонного звонка. Потому что все равно будут и звонки, и свидания.
– Что со мной? У меня нет насыщения.
– Это похоже на депрессию.
– А если жор.
– На эйфорию.
– Я снова в тебя влюбилась, как пять лет назад. Ты стал такой, какой был тогда, сильный и яркий. Успешный.
– Это и твоя заслуга.
– Ну наконец-то меня оценили.
– Я и был таким, ты только на меня сейчас по-другому смотришь.
Она вошла в кабинет рабочего офиса. Я ее знаю лет десять. За эти годы было раза два всплеска каких-то чувств с быстрым угасанием, но в целом наши отношения не менялись, напоминали характер дружественных, умеренно симпатизирующих сторон.
Ее высокомерие по отношению ко мне было и раньше, когда она говорила, что для меня так и останется моложе на десять лет.
Но проходит юность, и для всех одинаково наступает возраст осени. На ней теперь вместо красного наряда был черный костюм с фиолетовым платком на шее.
– Я не хочу идти домой. Иногда мне хочется задушить мужа, но не натурально, конечно. На прошлой неделе пошли с ним в ресторан, и он напился, как свинья. И что каждый день я вижу: он лежит на диване, ребенок у компьютера. Она смотрит на меня с некоторым удивлением, потом восклицает.
– Нет развестись я с ним не могу. Я потеряюсь. Разве я смогу прожить на пять МРОТ. Таких маленьких минимальных окладов. Скажи, ты еще меня любишь? Я еще никого по-настоящему не любила.
– Вот и хорошо. Живи себе и не переживай.
Я подошел и обнял ее.
– Не надо. Мне нужен друг, а не любовник. Я тут уже поссорилась с одним старпером. Он раздражен на меня, что ему целый год пудрю мозги. Это он подарил мне колечко с бриллиантом.
Я погладил ее шею, спину. Она прикрыла глаза. Стала тихо постанывать от блаженства.
Вечер. Проходим мимо цветочницы. Хризантемы.
– Они не осыплются?
– Если их не ударять, то они будут долго стоять и напоминать об этом вечере. Ты слышала, что их нельзя бить.
– Спасибо. – Она опустила свой нос во влажные листья. – Неужто ты думаешь, что ими я буду бить или пол мести.
Это был визит вежливости. Когда такси остановилось по назначенному адресу. Наверное, это был дом серии сто тридцать семь. Восьмой этаж. Вышел, поднялся на этаж выше. Позвонил в дверной звонок. Дверь распахнулась, и она вышла в распахнутом халате с полотенцем на голове в виде чалмы. Рядом повизгивал пудель.
– Я не опоздал к раздаче любви?
– Вы как всегда в своей манере.
– Шучу-пошлю, пойми, бизнес требует приносить в жертву любовь.
– Понятно. Корпоративная вечеринка, презентация. Раньше собрания, заседания, вечно мужчины что-нибудь да изобретут.
Я прошел в гостиную. Как всегда две чашечки под кофе. Она пригласила к столу.
– Может, это потом, – я потянулся к ней.
– Разве путь к вашему сердцу лежит не через желудок, – пропела она, распахнувшийся халат оголил ее красивое бедро.
– У меня один путь, через желудочки сердца.
Через час она стала говорить, как будто жаловаться.
– Я хочу перемен в жизни.
– Повторить все сначала, так это такой длинный путь, придешь к тому же, работа, в пятницу – банный день, в субботу и воскресенье поездка на садовый участок.
– Ты не романтик.
– Но и не практик.
Она взяла мою ладонь и укусила.
– Мне больно! – Мне еще больнее, – произнесла она, чмокнув в укушенный палец. – Не расстраивайся, до развода заживет.
Мы выпили третью рюмку коньяка.
– Как я хочу на море и плавать при полной луне…
– Догоняй, – прервал я ее на полуслове.
– Что с тобой, никакой романтики.
– Не злись, – а сам подумал, перепила подруга, как кошка, после валерьянки.
– Это только я с тобой веду так непосредственно. Я слабая женщина. Меня легко усмирить.
Зазвонил будильник.
– Нам пора. Наше время истекло. Тебе понравилось, милый?
– Все замечательно! Видно, так заведено…
– Милый, прошу, только не читай мне стихи про любовь. Не верю я в нее.
И новые встречи повторялись так же, как один и тот же сон.
Она сидела на диване. На журнальном столике стояли два прибора. Я почувствовал ее отчужденность.
Она была погружена в себя. Ее взгляд был отрешенный. Разговора обычного не было, а была натянутость и нарочитое равнодушие.
– Милая, в твоей жизни что-то поменялось. Ты так себя ведешь, будто что-то совершилось.
– Мне приснился сон.
– Сон? Опять сон. Ты веришь снам.
– Это был необычный сон. Будто я тебя потеряла.
– И кого-то нашла?
– Да.
– Так это хорошо.
– Чем. Я так несчастна. Ведь это несчастье, что человек не может любить одного.
– В чем-то несчастна.
– Вот именно.
Прошло два дня, и она, встретив меня в коридоре, спросила, может ли она прийти ко мне. Я холодно ей ответил. И услышал ее ответ:
– Ты меня охладил. Я пришла тогда на вечеринку к подружке. Я не могла ни на минуту забыть о тебе. Твои слова были во мне, я никак не могла от них избавиться. Ты испортил мне весь вечер.
– И только! Но ты спокойно это можешь пережить. Подумаешь, неудачно сложились отношения в этот вечер, будет другой.
– Другого не будет. Я не могу полюбить другого.
– Прошу, уходя, не хлопай дверью.
Кому не дано быть нелюбимым, – это прежде всего тем, кто сам не любит.
– Как ты ко мне относишься? Я тебе нравлюсь? Любишь ли ты меня?
– Я никого не хочу любить, – ответила она с чувством некоторой гордости.
– Почему?
– Просто я вижу, чего вы все от меня хотите – переспать.
– Так сразу и все.
– Но мне так кажется. Один ухажер подарил колечко. А я его, дура, потеряла.
– Примета.
– Я не люблю приставаний.
– И прекрасно, – со вздохом заметил я.
Через день она мне позвонила.
– Я хочу к тебе зайти в офис.
– Ты так неожиданно позвонила.
– А ты обо мне думал?
– Думал! – солгал я.
– А ты меня любишь? – допытывалась она.
– Ты же знаешь, если только взаимно.
– Я о тебе думала.
– Вот и замечательно. – Что замечательно? Я хочу тебя видеть.
– Договорились. Перезвони завтра.
– Завтра я не могу.
– Тогда послезавтра.
– Тоже не могу.
– Позвони, когда сможешь.
Я знал, что она больше не позвонит, потому что она была женщиной настроения. Сколько таких звонков. Скучных. Ненужных. Хотя и без таких иллюзий тоже скучно.
Чаще просят не совета, а ответа. Как бы ты поступил, если я уже сделал этот поступок. Ответ звучит однозначно – так же.
Я понимаю желание молодого человека познакомиться с девушкой не по вызову, а по зову чувств. Которая одинока в чувствах и телом.
Как заглушить одиночество в ночи, такой вопрос был задан психологу.
Ответ. Идете в бар, берете чашечку кофе, присматриваетесь к обществу и всегда увидите двух щебечущих красавиц. И сидят они в кафе тоже минут пятнадцать, как и вы. Сутенер тут не нужен, можете сами завязать знакомство. На завтра цветы, на послезавтра – театр, на послепослезавтра посещение этого же бара, и она ваша.
Это все равно, что ходить по пустыне сорок лет. Зато если выжил, то отношения будут долгими.
Молодой человек, конечно, не понимает такого совета. Реалии жизни совсем другие. Ему хочется, чтобы девушка сразу поняла его и без оглядки отдалась ему.
Что будет с ней. Что она скажет маме, подруге или психологу. Психологу больше, чем подруге, маме меньше, чем подруге. Потому что молодой человек не принц, и говорил он глупости. А она его слушала, чтобы не быть кинутой, брошенной и непонятной.
Актеру, имеющему опыт работы, легче отыграть жизненную ситуацию, чем самому талантливому самородку. Актер переживает только непризнание его таланта, а самородок и в славе не подозревает о своем таланте.
Она рассказывает подруге о последней встрече. Я ему сказала все это с улыбкой. И на ее лице отразился патолого-анатомический оскал лица.
Каждый носит свое одиночество, демонстрируя это как искусство обольщения.
Развод. Одиночество. Всеобщее сочувствие или наоборот.
Развод – это разлука. Но каждый переживает это состояние в даже самой благополучной семье. Каждый становится индивидуумом.
Одиночество плата за успех, за превосходство одного над другим.
Если человек подготовлен состарится, то он продолжает доживать свой век с немолодой женой под одним и тем же лоскутным одеялом. И не ищет другого спального мешка.
Идеалы времени вселяют страх перед долгой жизнью, нарастающее угасание тела плодит свободных от брака, а после сорока – одиноких.
Живут и наслаждаются до брака, живут и страдают после развода, все остальное называется просто жизнь.
Что произошло с годами. Когда-то я ее целовал. Она, дрожа, стыдливо убегала домой по лестнице вверх. Теперь она не бежит. Ее беспокоят боли внизу живота.
Теперь все чаще слышишь, что у нее обострение гастрита или приступы климактерической депрессии.
Время… Мгновения… Совсем недавно не раздумывая целовал, страстно обнимая в объятиях.
Теперь скучно слушать, грустно видеть угасающую молодость. Я не хочу ее целовать. И не теряю головы, когда вижу ее усталую походку.
Удачная женщина, у которой есть все: муж, дети и любовник. Любовник, который приходит по первому ее зову.
Несчастная женщина, у которой есть все. Но любовнику не позвонить после девяти часов вечера.
Я звоню ей по телефону. Ее тон голоса зависит от присутствия или отсутствия мужа. Я стал звонить настойчивее, выводя ее из равновесия.
– Я не могу сейчас говорить по телефону.
– Знаю. Я хочу тебя развести с мужем.
– Зачем? – она говорит серьезным тоном. – И что я буду делать после развода?
– Ты будешь свободно говорить по телефону.
– И только.
– А ты не хочешь?
– Я устала.
– От чего?
– От одиночества.
– Что ты хочешь?
– Любви! Тепла. Тебе кто готовит?
– Ты же знаешь, что у меня заезд в выходные дни. А так я ухаживаю сам за собой.
– За мужчиной должна ухаживать женщина.
– А что ты делаешь сама по отношению к мужу.
– Я другое дело. Но за тобой должен уход.
И стали эти мои слова молитвой вечерней. «Милая, нежная», и это мной больше не будет сказано.
Все вычеркнуто. Безвозвратно. Смятение переполняет меня, смешивая страсть и волнения. Душа в смятении. Угар любви. Той последней, как вздох перед погружением в воду. Не хватает воздуха. Тебя выталкивает наверх. И снова глоток воздуха. И все мало и мало. Силы иссякли от ощущения потери любимой женщины.
Все пришло некстати. И горькая цена за утраченную молодость.
Что теперь – стариковское брюзжание. Путь к греху. Потеря любви заменяется чревоугодием и блудом. Отведи от всех грехов. До гордыни не доходит, так как уже раздавлен. Самый большой грех это гордыня, но оно скорее возникает в богатстве, силе и здоровье. Но каждый должен помнить, да притом в день успеха, что и падение может быть болезненным и непоправимым.
Все вытравлено в пепле любви.
Поставлена точка. Можно обмануться, но от себя не уйдешь. Легкость измены, это больше чем глупость.
Если измена по любви, значит, это подлость для того человека, против которого направлено это оружие мести.
И каменный гость с места сходит от боли распутства Дон-Жуана.
Эту горечь потери не преодолеть сознанием, тут или перегораешь до пепла, или побеждают здоровые чувства. «Аминь».
– Прочитала «Бовари». Жаль ее, бедняжку, как ее обманули.
– Сейчас бы сказали – кинули.
– Мне муж сказал, что я – дрянь, а я ему ответила, что ни о чем не жалею. Я тебе нужна капельку? Не той каплей, что переполняет чашу терпения, а чашу любви.
Потом…
– Ты издеваешься надо мной. Почему ты молчишь? Я хочу тебя увидеть. Я тебе еще нужна. Или у тебя есть другая женщина. Скажи. Я звонить больше не буду. Нет. Все равно позвоню.
Продолжение следует…
– За это платят, – цинично произнесла она, вставая с постели.
– За секс в постели?
– Тебе нужны экстремальные ситуации… Чтобы пахло каштанами.
Пауза…
– Я думал, что нас связывает любовь.
– Любовь?! Она давно умерла.
– Давай тогда не будем встречаться.
– Я так не хочу. Ты мне нравишься.
– Придется поступиться со своими желаниями, зачем терять время на встречи. Проще пойти в стриптиз-бар.
Рассказ продолжается… Я ее потчевал сельдью в красном вине. Она меня щепоткой солью, лимоном и коньяком. Это генеральская закуска.
В конце концов, соль, лимон и стопка коньяка. Пошло-поехало. Сюжет начала рассказа «Не первая любовь». Восторг. Обожание. Потом проходит много лет. И что помнится?
Были ее признания в любви. Я их воспринимал с восторгом не первой любви. Что-то неловкое было в наших отношениях. Однажды она призналась, что наши отношения сложились после того, как ее обидел муж.
– И что? – спросил. – Если…
– Если он так бы не поступил, то я не пришла к тебе.
«Вот, штучка», женщина посередине по Арцыбашеву. Ее чувства стали сплошной спесью, замешанные на одиночестве и разочарования. Я-то как обманулся. Поверил. Использован и забыт. Не первая любовь…
Почему иногда ненавидят любовь как нежность, как страсть, как и страдание, может быть, потому что в любви нет любви, а есть фантазия.
Проходит время, и неслучайно уготована встреча с моим прошлым десять лет спустя.
Она поменяла имидж. Теперь у нее ларечный бизнес, и она приподняла свою планку учительницы. Кто откажется посмотреть, как живут по-новому. В ее лице так и остались черты детской обиженности на все и на всех.
Она падает на диван от усталости. Это у нее все болит. Позвоночник в хрящах. Немеют руки и ноги. Я поглаживаю её спину. Ей больно, она морщится даже от легкого прикосновения.
– Это возрастное, – замечаю ей.
– Спасибо, что напомнил, а то я забыла, – в тон иронично произносит она.
– У мужчин тоже бывает такое.
– И чем это проявляется?
– Обострением сексуальной активности.
– Кобелизм! Мне это понятно.
– Так это и есть мужской климакс.
– Почему у женщин, черт побери, все по-другому проявляется.
По радиоволне заиграла новая мелодия. Она вскакивает и делает звук громче и пританцовывает.
– Ты помнишь, когда я приехала из Швеции, то привезла кассету этой поп-группы. Я тебе подарила даже кассету.
– Не помню.
– Как жаль… – она замолкла, погрузившись в далекое воспоминание.
– Может, не мне?
– Что ты говоришь. Я ведь в тебя тогда была влюблена по уши.
– Я удивлен.
– Дурачок! Я ходила и подглядывала за тобой, когда ты возвращался с работы. Ты так нехотя возвращался домой. И не приходил ко мне.
– Наверно, так и было. Тогда меня ни на что не хватало.
Этот разговор был когда-то и где-то в баре.
– Скажи мне, что я красива.
Мне не хотелось ей это говорить, тем более о том, что она просила.
– Ну скажи?
– Ты красива, – наконец я сдаюсь перед ее настойчивостью и капризом, – но это твой недостаток.
– Почему?
– Во-первых, это не стандартно, где твои девяносто на шестьдесят на девяносто, что определило твою исключительность. И вообще, кто говорит, что ты красива?
– Мама.
– Для чего она тебе это твердит, только для того, чтобы завысить твою планку притязаний в этой жизни и ко мне…
– Ну и что, а мое тело красиво.
– Мы что, на уроке анатомии? И что делать с твоим телом?
– Обладать…
– А именно: трогать, осязать, переворачивать как детскую куклу. И это, конечно, будет для меня дорого стоить.
– Для тебя исключение.
– Но я люблю сначала похитить душу. Ценность твоя в твоей душе. Телесная красота творение недолговечное и довольно скоропортящееся. Меня охватывают порочные чувства как неконтролируемые фантазии. Я также боюсь, что этот вулкан вырвется черной лавой порока.
– Ты должен подумать и обо мне, что это может случится и со мной и я могу быть с другим и в другом месте.
– Тогда ты разрушишь наши отношения. Предупреди, чтобы я не ревновал.
– Что если об этом я скажу, у тебя не будет ревности?
– К чему ревновать, если все станет очевидным. Это твоя тяга к развлечениям, удовольствиям и праздности. И я считаю, что это я могу пока тебе дать, и думаю, что дальше фантазий дело не пойдет.
Весь разговор напоминает грозу перед дождем. Я старше ее и опытнее. И понимаю, что пора остановиться, потому что мой скептицизм сейчас просто неуместен, и обнимаю и целую ее.
Двое в бистро.
– Они похожи на пельмени.
– Хинкали.
– Да, я знаю.
Его пальцы дрожали. Он вцепился за два стакана. В левой руке было полстакана воды, в правой руке сто граммов водки. По дрожи в правой руке можно было понять, что там водка. Он держал стаканы перед собой, они плясали как мотыльки перед лампой, наконец, он залпом выпил водки и запил одним глотком воды. Глаза его потеплели.
– Я хочу с кем-нибудь поговорить, – тихо произнес он.
Я почувствовал к нему не отвращение, а досаду. Я хотел сказать: парень ты опустился, ты выглядишь неряшливо, в чем дело. Он будто услышал мой вопрос.
– Я по образованию учитель, платили мало. Ушел в бизнес. Кооператив открыли, потом погорели.
Он выпил глоток воды. Я подумал, что он сейчас попросит в долг водки, но он молчал. Потом тихо сказал.
– Я хочу поговорить о пустяках. О своей жизни, о себе, но никто не хочет меня слушать.
Я подумал, что сейчас точно попросит в долг. Или я должен ему составить компанию.
В долг он не попросил. Я доел порцию хинкали. Он посмотрел на меня. Я показал ему жестом, что я желаю ему всего хорошего в этой жизни. Встал и пошел к выходу. Барменша проводила меня взглядом до выхода.
Я взошел на мост, перед мной было здание цирка, там, за ним, общипанный весенним ветром Летний сад. Тот бродяга шел следом за мной.
Я дождался его. Он подошел ко мне.
– Вы извините меня, что я со своими проблемами подсел к вам, как говорится, я появился не в том месте и не в то время. Простите меня. Мне уже легче. Я пойду домой, меня ждут жена, дочка. Прощайте.
Он пошел обратно в сторону кафе.
Будто так заведено, что наша жизнь проходит от встречи к встрече. Она когда-то была влюблена в меня. Но как только оказывался рядом ее бывший знакомый, художник, она вся менялась и делалась чужой. Художник рисовал нимфоманок, и они у него здорово получались, особенно в стиле ню. После этого я хотел научиться стоять на голове, потому что мой брат стоит на голове, и я ему в этом тоже завидую.
Она у меня в гостях. Что-то пытается вспомнить, потом говорит.
– У тебя перестановка в комнате.
– Я не люблю обсуждать эту тему, это все равно как женщине говорить, почему она сделала новую прическу. Все ясно, что кто-то просто меняет стиль жизни. И вопрос один – принимается это или нет.
– Скажи что-нибудь хорошее.
Я в паузе. В голове только одна мысль, но говорю нечто обратное.
– Давай почтим этот вопрос минутой молчания.
– Что ты делаешь сегодня?
– Ничего, мое тело отдыхает.
– Я была у доктора и пожаловалась на свою грацию, а он мне на ухо шепчет, что у меня остеохондроз.
– По части грации я могу сказать, что у тебя вышла по жизни неплохая трапеция.
– Хватит меня копытами топтать. Сегодня у жирафихи родился жираф и он уже большой.
– Сядь прямо или встань прямо.
– Что я палка?
– Нет это такая поза.
Будто мир перевернулся. Она инициативнее меня. Она вызванивает меня. Встречает и уходит. Где мое мужское я, оно растворено в ее женской агрессии. И она первая от меня и ушла.
«Теперь не давай собой манипулировать. Скрутись в кусок полотенца, выжми все остатки своего безволия», – твержу я себе.
На что следует обратить в семейной жизни, это я говорю из опыта последних лет. Часто ли вас отправляют в магазин в выходной день, прихорашивается ли она в будний день.
Случайно ли она носит с собой дамский набор: косметичку, помаду, расческу, фен, полотенце и салфетки.
В пансионате люди испорчены счастьем. У ней в жесте, в мимике выражалась только ревность. Диалога не было. Только ее гнев. Но только тут я научился владеть собой, справляться со своим одиночеством в этой пустой праздности. Что значительно сложнее при житейских неприятностях.
Тут кто-то влюблялся, кто-то прощался. Череда влюбленных проходила под строгим медицинским контролем и данными электрокардиограммы. Вот такой был замечательный санаторий. Каждое утро – утро с физзарядки и душа.
Над лесом клубится августовский легкий пар.
Позади бессонница. И ночные комары. И вот солнечное утро. Это и жизнь и любовь. Короткая утренняя молитва. Потом путь к пирсу. Черная речка несет темные воды, переливаясь на середине всплесками. Тишина. Одинокий хруст под ногами ветки и хлопки крыльев ожиревших пансионных уток. Две драчливые вороны сцепились. Тощая и крикливая. Не обращая ни на кого внимания.
Порыв ветра и туча накрывает солнце. И дождь. Мельчит. Неуспевших спрятаться под кронами дерева обливает ведром воды. Это постоянно августовское летне-осеннее состояние погоды над Черной речкой в семидесяти километрах от Петербурга.
В кафе. Она входит. Спортивна и стройна. Заказывает чашку кофе и мороженое. Садится напротив меня за столик. Она смотрит на меня и ждет мою первую фразу.
– Ты мой каприз!
– Ты мое искушение. Для меня это опасно.
– Ты все равно войдешь в эту темную комнату, после того как часы пробьют двенадцать.
Она молчит. Я продолжаю.
– Я каждый вечер вычеркиваю тебя из своей жизни. И вновь повторяется одно и то же. Ты рядом, и все плохое исчезает. Но в то же время ты разрушаешь меня. Я счастлив любовью, спокойствием. Теперь я боюсь потеряться.
Она на этом месте прерывает меня. И будто чеканит слова.
– Я презираю слабых, я уже одного бросила друга, потому что он тряпка. Я люблю только сильных.
Мне пришла мысль, что я нашел ту, которую искал. Это ужасно, кода тебе сорок лет, а ты опять думаешь о любви.
Это было новое роковое увлечение. Это были мои уснувшие когда-то фантазии, которые стали наяву. Мне не надо было ни искать или погружаться в наркотическое состояние, этот мир переживаний был со мной.
Она смотрела на меня почти детскими глазами какого-то удивления. Ее взгляд был похож на взгляд заставшего вас за каким-то неприличным интимным делом. Она как-то ненароком подглядывала за мной. Это наступило в такой момент, когда мои чувства, мои поцелуи, моя страсть угасли под ее пристальным взглядом. Все уходило как в песок. Безответно.
Чаще стало воцаряться молчание. Молчание стало походить на немоту чувств, приводя меня к обездвиженности и бесстрастности тела.
Что ищет любовник у женщины. Что ищет муж у жены. И чего не находят, так это страсти и соучастия и, конечно, солюбви.
Почему мне было с ней легко, да только потому, что я ее любил, а взамен она не давала мне ничего. Она тянулась ко мне с поцелуями, будто наркоман ищет свою стандартную дозу. Ее ломало. Но в чувствах она была по-прежнему нема. И эта-то немота сломила меня окончательно. Молодость лишена самооценки. В старости ее много, что и приводит стариков к насильственному плачу, но, увы, уже бесчувственно.
Отвечать за себя и особенно за других бывает самой трудной моей задачей. Склонность к самоанализу приводит к возникновению навязчивости.
Ей нравилось целоваться со мной на эскалаторе метро. На мое удивление она отвечала счастливой улыбкой, говоря, что ничего не может с собой поделать.
– Я теряю контроль над собой.
Когда-то я сделал ей непристойное предложение сексуального характера. На этот момент у каждого из нас была своя фантазия. Потом она все-таки произнесла с выдохом.
– Я боюсь!
– Чего ты боишься?
Она ничего не сказала в ответ, а погрузилась в свои мысли.
Прошел год. Я так и не мог разрешить этот ее ответ. Разговорился с сестрой на сексуальные темы. Она говорила о своем новом друге. И она тоже произнесла это заколдованное слово: «Я боюсь».
– Так что значит в твоем понимании – это я боюсь.
– Я боюсь, что мне это понравится, а ему нет. Или понравится больше, чем мне.
– И середины тут нет.
Опять и опять я возвращаюсь мысленно к ней. Позвонить? Сам себе отвечаю, что лучше нет. Я живу теми ощущениями, которые навеивают мне воспоминания.
Что я вспоминаю? Все, что приходит в голову. Неизвестно, что и как. Вдруг в свете дня вспоминаю ее улыбку. В метро я чувствую запах ее тела, вкус ее губ. Прогуливаясь по парку, когда под ногами шуршит опавший желтый лист. Нашу поездку за город.
Настоящее на грани прошлого и будущего. Прошлое понятно, и это понятное ушло, и его не вернешь, а где тут будущее, то, чего у нас не будет, а оно, оказывается, живет в настоящем. Я своим настоящим состоянием опередил будущее.
Когда остаюсь, она как наваждение появляется во мне. Она в последнее время говорила, что я ее не понимаю и что я должен изменить свое отношение. Я ее дразнил, а что, если не изменю. Тогда что? Это было перед нашей размолвкой. Моей победы тут не было.
В нашем учреждении один мечтатель, когда произносил, это гениально, это открытие, и тут же успокаивался, сожалея, что его идея так и останется невостребованной.
Человек должен уметь брать под уздцы ум и желания, а воля должна следовать за этими идолами.
Ее не было рядом. Но она была в моем подсознании. Ее не было теперь в моей жизни. А она все равно продолжала жить и постоянно присутствовать при мне. Да, именно так продолжала жить со мной и думать, как я, и мечтать, как я, менять ход моих мыслей, мое настроение. И я начинал с ней спорить, даже любить и ненавидеть. Как когда-то было, может, год назад. Я ее, конечно, больше любил.
Что я хотел от нее? Она по отношению ко мне просто еще ребенок.
Позвонить ей, сбежавшей от меня, которая еще год назад была рабой любви. В нашем настоящем жило прошлое, от того и была тоска. И депрессия. Человек еще властен в будущем, но отнюдь не над прошлым, которое принадлежит не только одному, но и другому.
Когда ты не один, твои мысли направлены на другого. Идет работа над собой, выравнивая не самого себя, так называемое сглаживание углов своей личности. Тогда не наступает самопоглощения.
Что думает человек в одиночестве. Он погружается в психоанализ. В этом случае, как шахтер, все глубже забираешься в подсознание. И что это все дает, по Фрейду это считали поиск собственного Я, но тут, как шахтер, находишь новый уголек, который усиливает огонь твоего стресса, порой дает возможность найти выход в другом. И оставляет одни головешки, как при большом пожаре. Надо быть осторожными в психоанализе. И не нужно копаться в себе.
С творческих позиций такое самоуглубление не так губительно, как проснуться в комнате без мебели.
Если самодостаточен, то следует сказать, что я контролирую себя и не даю себя разрушить психоанализу до тоски.
Встреча и снова расставание. Мы учимся понимать друг друга, привыкая к привычкам, к чувствам.
При расставании она сказала мне, что я ее многому научил. Это познать себя, но не познать меня. Я остался для нее темной комнатой, в которой она вслепую натыкалась на предметы.
У нас была разница в возрасте. Ее психоанализ был в рамках ее возраста, ее желаний. Желание иметь ребенка. Это самовыражение молодости. Это эволюционное программирование. Библейский Лот и тот был обманут дочерьми ради продолжения рода человеческого. Самодостаточность моего возраста не имела смысла удерживать ее около себя.
Ее уход был для меня жертвой. Эта жертва стала моим одиночеством. Она желала, чтобы я любил. И я ее любил. Но было два «но». Она любила, так как ей было двадцать пять лет. Я ее любил, так как мне было сорок. Наши отношения были в ритме джаза; каждый танцевал свой танец.
Ее уход был как электрический разряд. Я перестал ощущать запах волос, вкус губ. Я искал среди многих снова ее или похожую на нее и не нашел. Я простился с ней навсегда, пройдя через одиночество и депрессию. День за днем, и болезненные ощущения ушли. Не навсегда, но они перестали приходить сначала наяву, а потом во сне.
