И имя ей Таня

Пролог

– Сегодня мне исполнилось 80, – начал он, мягко выставив ладонь вперед, чтобы предупредить нарастающий гул. – Пожалуй, за все прожитые годы я не слышал истории печальнее той, которую хочу рассказать. Она случилась более полувека назад. И все последующие годы тянулась тревожным, отчего-то волнующим шлейфом через всю мою жизнь. Которая, надо сказать, была весьма насыщена и людьми, и событиями. Наверное, не было и дня, в который я не вспоминал эту странную историю. Но позвольте мне начать повествование с самого начала и погрузить вас в него, как окунулся некогда я сам.

Мужчина замолчал и глубоко вдохнул, приподняв массивный подбородок. Сквозь огромный перфорированный купол из затемненного стекла золотистыми потоками настырно пробивались лучи мартовского солнца. Они пронзали окружность, нежно лизали сидящих напротив людей, хищно втыкались в горизонтальную поверхность пола и, оттолкнувшись, волшебными брызгами рассыпались по стенам из серых композитных панелей. В центре двухсотметрового цилиндрического пространства на полированном каменном полу стояла казавшаяся монолитной футуристическая белая стойка и такой же обтекаемой формы похожий на барный стул. На нем, по-мужски разведя ноги в стороны и уперев ступни в подставку, сидел он. Тот, чьи литературные произведения никогда не оцифровывались и не издавались в виде электронных книг. Тот, чьи романы заставляли рыдать и смеяться миллионы людей по всему миру. Тот, ради слова которого даже закоренелые приверженцы технологий покупали дорогостоящие книги в обычном твердом переплете. И тот, из-за кого в моду снова вошла прическа «могавк».

Мужчина перевел взгляд с внушительного купола на слушателей, медленно сполз со стула и погрузил массивные загорелые руки в карманы легкого комбинезона цвета сочной травы из токопроводящей пряжи. Его полностью седые волосы красивой густой копной были высоко зачесаны назад и слегка налево. Глубоко, практически под ноль, выбритые виски еще больше подчеркивали и без того выдающиеся скулы и острые, пронзительные, абсолютно черные глаза. Виктор Черногорский – вот как звали этого 80-летнего мужчину. Он прищурился, загадочно улыбнулся, обвел глазами полукруг лекционного зала в виде амфитеатра с белыми сидениями, готовый начать повествование. Четыре сотни разноцветных глаз с благоговейным трепетом ловили каждый его жест, каждое его слово. Все смотрели только на него, и никто в электронные устройства. В 2091 году студенты были обязаны оставлять все многофункциональные технические приспособления в специальных ячейках перед входом в любое здание каждого учебного заведения по всей Новой России.

Мужчина вдруг заговорил. Его голос, не имевший никакого сиплого звучания из-за возраста, слегка усиленный микрофоном, вливался тяжелым металлом в уши смущенных первокурсников.

– Это было время, когда дети уже практически не читали бумажных книг, – начал он. – Исключение составляли школьные учебники, к которым должное отношение с детства не прививалось. Их порча была чем-то обычным, не порицалась и даже не обсуждалась. Родители еще покупали детям картонные книжки с картинками и раскраски, а подросткам комиксы. Некоторые школы также приобретали для учеников рабочие тетради, прописи и учебные пособия, которые в конце года просто выкидывались. Из квартир постепенно исчезали шкафы, забитые собраниями сочинений русских и зарубежных писателей. Их место в лучшем случае занимал легкомысленный стеллаж с произведениями современных авторов в ярких глянцевых обложках. Произведения, входящие в школьную программу, скачивались на телефон или планшет, которые становились в буквальном смысле продолжением рук детей еще в детском саду. Это был незнакомый вам 2023 год, и мне тогда было 12 лет. Предупреждая вопросы, скажу, что у меня имелся собственный набор гаджетов: ноутбук, планшет, телефон и бесполезные сегодня умные часы. Наверное, у некоторых из вас хранятся эти незатейливые вещицы в память о бабушках и дедушках.

Мужчина замолчал, потер переносицу хищного, несколько расширенного к кончику носа и снова глубоко вздохнул. Казалось, каждое слово дается ему с огромным трудом. Но слушателям было сложно распознать причину. Скорее всего, они и вовсе были не в состоянии отследить эмоции профессора. Он был для них человеком того времени, той формации, того мира. Студенты Литературного университета слышали и читали о той эпохе, но понять ее были не в силах.

– Я расскажу вам историю. Свою историю, – прикоснувшись подушечками пальцев к тонким, красиво вычерченным губам, предупредил он.