Цитаты — стр. 3

Ведь если каждый народ ежедневно приносит в жертву идолу войны свежее мясо полутора тысяч юношей, то только ради удовольствия нескольких вожаков, которых можно по пальцам пересчитать. Целые народы, выстроившись вооруженным стадом, идут на бойню только для того, чтобы люди с золотыми галунами, люди особой касты, могли занести свои громкие имена в историю и чтобы другие позолоченные люди из этой же сволочной шайки обделали побольше выгодных делишек, словом, чтоб на этом заработали вояки и лавочники. И как только у нас откроются глаза, мы увидим, что между людьми существуют различия, но не те, какие принято считать различиями, а другие; тех же, что принято считать различиями, не существует.

Рашель, не знаю, — любили ли мы друг друга, но сколько раз мы с тобой от души хохотали, а этого разве мало?

«Существует два типа женщин. Женщина безделушка — украшение жизни мужчины, которой любуешься, которую можно погладить, переставлять с места на место. И женщина пейзаж. В ее пространствах можно прогуливаться, осматривать их или даже в них заблудиться. Первая — горизонтальна, вторая — вертикальна, первая — болтушка, капризуля, требовательная, кокетливая. Вторая — молчунья, упрямица, собственница, мечтательница, злопамятная».

Казалось, только три процесса задают ритм его жизни и являются ее смыслом: питание пищеварение опорожнение.

Заходил клиент со своей дочкой, девочкой пяти шести лет. Прощаясь, девчурка протянула мне левую руку, за что ее немедленно отругали. Я всегда замечал, что дети в возрасте до семи лет — разумнейшем из всех возрастов! — словно побуждают нас протянуть им левую руку. Sancta simplicitas! В своей детской мудрости они понимают, что наша правая рука замарана множеством грязных рукопожатий. Что она не раз побывала в лапах убийц, священников, шпиков, как шлюха в койках у богатеев. Тогда как левая рука, скромная и неприметная, соблюдала себя в чистоте будто весталка, для рукопожатий невинных. Не забыть: детям до семи лет всегда протягивать левую руку.

— Если барабанить и барабанить в дверь, то рано или поздно ее отворят. Или же, что еще лучше, приоткроют соседнюю, в которую и не собирался ломиться.

В зеркале, однако, отражался мой всегдашний облик. Лицо выглядело даже еще желтей и угрюмей, чем обычно. А так — все те же запавшие глаза с черными косматыми бровями, крутой низкий лоб посредственности, щеки с двумя морщинами, словно промытыми ручьями горючих и горьких слез. Сегодня утром вид у меня был невыспавшийся, подбородок в щетине, зубы в зеленоватом налете. Все, не могу больше! С криком: «Что за рожа! Ну что за рожа!» я вцепился обеими руками в шею и попытался отвинтить себе голову. Потом, не выдержав прилива омерзения, понесся в уборную, встал на колени перед унитазом, сунул в него голову и дернул за цепочку. Тотчас мне на голову, как нож гильотины, с грохотом обрушился ледяной водопад. После такого купания я почувствовал себя освеженным, успокоенным и слегка смущенным. Помогло таки! Непременно повторю.

Жизнь и смерть — это одно и то же. Кто боится смерти или ненавидит ее, боится или ненавидит жизнь. Природа — неиссякаемый источник жизни, но она же — гигантское кладбище, конец всех надежд.

Ничто так не пугает, как необъяснимые явления, вписывающиеся в реальность: их следует опасаться, не выдвигая успокоительных версий насчет миража или неадекватного восприятия, потому что они не только мешают нам увидеть разные, в том числе и самые омерзительные лики реальности, но и не дают понять, что реальность многолика.

Сама жизнь бунтует против претензии расследования на всеохватность. Я сейчас говорю о жизни только в ее внешних проявлениях, которые могут стать объектом расследования. Потому что психологию человека, жизнь его духа, жизнь его души, его внутреннюю загадку расследовать нельзя. Чтобы получить представление об этом, нужно либо услышать признание, либо заняться дедукцией, либо построить гипотезу.

– Не знаю, есть ли еще у меня желание знать, кто такой был этот Элиман. К любимым художникам не надо подходить слишком близко. Восхищаться ими надо издалека, молча: вот хороший тон. Тебе так не кажется? Мне достаточно «Лабиринта бесчеловечности», хоть он и не закончен… Но я понимаю, тебе хочется его найти. Кажется, я только что это понял.

С трудом пробираясь по узкой дороге, я задавался вопросом: что же такое могло быть написано давным-давно, чтобы сегодня я отправился в деревню Элимана, расположенную по соседству с моей; в деревню, откуда, быть может, вышел «Лабиринт бесчеловечности», который я открыл для себя далеко отсюда, как мы открываем для себя нечто важное; важное не потому, что ему предстоит сыграть свою роль в нашем будущем, а потому, что оно уже играет эту роль, более того: играло ее всегда, еще до нашей с ним встречи, а быть может, еще до нашего рождения, как если бы оно ждало нас и притянуло к себе.

Когда-то конголезец Мусимбва занимал нишу «молодого африканского писателя с большим будущим». Он на три года старше меня и уже написал четыре книги, которые были с восторгом приняты не только нашим «гетто», но и критикой во внешнем мире. После успеха первого романа он бросил работу бармена, чтобы отдать себя литературе, как монашка отдает себя Богу.