Цитаты — стр. 4

– Наоборот, я только во внутреннем мире и бодрствую. Я как раз и хотел, чтобы каждый рассказал о себе изнутри. Не в виде дурацкой «правды» – все равно всей правды никто не скажет, да ее и не знает. Нет, пусть каждый расскажет о себе какую-то сказку, какую про него мог бы сочинить тот, кто его ужасно любит. И во всем старается оправдать.

Пруды были полны до краев, как блюдца с чаем.
В них отражалась золотая-презолотая осень. Казалось, отражение было даже прекраснее, – закон искусства: красота мира видится ярче, отразившись в душе художника, всегда волнуемой какими-то страстями (кстати, и отражения – необыкновенно отчетливые, отчетливее самих деревьев – по краям были размыты рябью).

И вот он распоряжается целой империей чужих трудов и талантов, слывет великим организатором и ценнейшим деятелем Общего Дела, и действительно таковым является – покуда однажды не нарвется на себе подобного. Может быть, на такого же умного и осторожного интригана, а может быть, на откровенного авантюриста и деспота, это не имеет значения, – в любом случае начинается вой- на до последнего снаряда и последнего солдата. А когда от Общего Дела остается только пара дымящихся угольков, он или его наследники объясняют миру, что во всем виновата противная сторона, и начинают великую задачу Возрождения Общего Дела.

Социализм, капитализм, монархия, анархия – они из всего умеют извлечь выгоду, возможность унижать, ибо иных радостей они не знают, а уж демократическая борьба почти идеальное средство, чтобы наверху оказались хищники. Но они настолько ловко прибирают к рукам чужие труды и прозрения, что им не так уж трудно убеждать простаков, будто они все это и устроили. Однако по-настоящему они умеют устраивать только войны, этого у них не отнять. Люди власти и вражды внушили простакам, что это очень красиво – предпочитать свободу безопасности, хотя сами они всего лишь предпочитают свою свободу чужой безопасности.

Мой бедный, истерзанный всеми нововведениями город был так же убог в своей роскоши, как и вся наша нынешняя жизнь, в которой казаться стало давно важнее, чем быть.

На девятый день гибели Торопцевых отец Александр отслужил панихиду и прочитал такую проповедь: – Иногда некоторые меня спрашивают: «Как часто надо ходить в церковь? Надо ли каждый день или можно не каждый? Надо ли приходить в каждое воскресение и в каждый праздник или можно иногда пропустить и воскресение и праздник?» Раз и навсегда я хочу ответить: не ходите вовсе! И не надо ходить. Не ходите в храм Божий вообще! Слушатели недоуменно затихли, а отец Александр выдержал паузу и продолжил: – Не будете ходить в храм Божий и, когда помрёте, окажетесь в аду. Рядом с Гитлером. И будете вечно там гнить рядом с Гитлером. Вечно! Только подумайте, вечно рядом с Гитлером! Прихожане дружно выдохнули, дождавшись, куда клонил батюшка. А отец Александр измученно улыбнулся и закончил: – Ну а кто хочет вечно в раю с Александром Васильевичем Суворовым, тому добро пожаловать в церковь!

Смеялся ли наш Спаситель? Написана бездна католических трактатов, доказывающих, что Он не мог смеяться. Это нелепо. Ведь Он жил, как все люди, в человечьем облике, а, стало быть, должен был и смеяться, когда Ему бывало весело. Только представим себе, как он сидит на свадьбе в Кане Галилейской и не смеётся, когда все вокруг веселятся и хохочут. Нет, конечно, и Он не сидел человеком в футляре, смеялся. Но то, что Он не зубоскалил и не высмеивал других людей, сие несомненно. Давайте же и мы, дорогие братья и сестры, укрощать в себе этот грех глумливого пересмеивания. Над кем зубоскалишь, таковым сам будешь! Другая же крайность – уныние. Что и говорить, много бед свалилось на наш народ в последнее время. Многие потеряли родных и близких, подчас несущих незаслуженное наказание. Но вспомним Иова многострадального, сколько он претерпел, а всё не унывал. Каких детишек вы больше всего любите? Скучных и всегда обиженных? Или же весёлых? Конечно, вторых. Бывает, шлёпнешь такого по удобному месту, а он только: «Мало попало!» Его лупят, а он хохочет. И таких мы больше обожаем, чем унылых. Так же и Господь!

Не ведаю, як хто, а я сябе адчуваю надзейна і спакойна, калі вось так твой сын спіць, а ты сядзіш побач, займаешся хатнімі справамі з радасцю, чытаеш кніжку з ахвотаю і асалодаю. Не параўнаць гэты прыемны матыў жыцця з мелодыяй трывогі, калі сын гуляе ў двары дома, хай сабе і пад вокнамі нашай кватэры. Ўсё баліць душа, толькі б нічога не здарылася.

Бываюць, зрэдку вельмі, але ж бываюць такія важкія і грандыёзныя падзеі, якія нават калі і воку твайму нябачныя, усё ж абуджаюць жыццёвыя сілы і напаўняюць такой энергіяй што толькі адно жаданне ў чалавека і застаецца: жыць, каб як мага болей паспець зрабіць добрага. Кожны на нашай вуліцы быў шчаслівы па-свойму, і кожнаму хацелася жыць доўга-доўга. Разыходзіліся нехаця, як разыходзяцца роднасныя душы, якіх аб'ядноўваюць не агульная хата, ежа, а роднасць і еднасць духу, гонар за зямлю сваіх продкаў.

Так, Адасё, шмат дадзена чалавеку на зямлі. Мільярд пачуццяў перажыць дадзена. Пах хлеба, сустрэча з першым буслам, провады журавоў, укус пчалы... У кожным дні смерць і ўваскрэсенне, толькі трэба ўмець назіраць. Ёсць, на маю думку, тры найвялікшыя святы, якія цябе чакаюць наперадзе: каханне - свята душы, работа - свята розуму, смерць - свята цела. Мне самому, калі іх вызначыў для сябе, жыць зрабілася лягчэй.