Цитаты из книг — Аннабел Эббс

Как глупо устроен мир — женщина не должна признавать, что получает удовольствие от еды. Накрывать на стол — пожалуйста. Но при этом ничего не чувствовать. Она должна есть — хотя бы для того, чтобы жить, но не выказывать при этом никакого удовольствия. Для нас, слабого пола, пища должна играть чисто функциональную роль.

Написание стихов сродни приготовлению пищи - ты чувствуешь, что по-настоящему живёшь, полностью отдаёшься своему делу и забываешь обо всем на свете. Это в равной степени относится к приготовлению блюд и написанию рецептов, когда нужно подобрать самые точные, верные слова.

И я считаю, что настоящую свободу принесет женщинам не право голоса. Все сложнее. Наша сила в том, что мы – другие. Чтобы сделать мир более женственным, мы должны помочь вам, мужчинам, иначе посмотреть на вещи. – Гм… Более женственный мир, а? Что скажешь, Монти? Дадим женщинам право голоса?

В Амстердаме Фрида наконец поняла, что Аскона с ее головокружительными обещаниями свободы и приключений требует денег, без которых никакая идиллия невозможна. Летом дети еще могут плескаться нагими в пруду вместе с утками, лебедями и радужной форелью. А зимой им нужна одежда. И горячая еда. И огонь.

После первого акта любви Фрида открыла глаза и обозрела все вокруг словно впервые. «Как новорожденный младенец, впервые увидевший мир», — ошеломленно подумала она, лежа в объятиях Отто, тяжело дыша, и почему-то вспомнила первые минуты жизни Монти. Глаза, которым была всего одна минута от роду, удивленно смотрели на нее,…

– Скорее, глупый скромник. Все снимай. Ты почувствуешь себя по-настоящему живым. Фрида с головой окунулась в ледяную воду. Секунду спустя он был рядом с ней, задыхающийся клубок конечностей. Она нашла его руку и потянула в ледяное сердце озера. Затем обняла за шею и спросила: – Правда, хорошо? – О Господи, да!

Он не знал, что думать, хотя понимал: кто-то лжет. А лгать некрасиво. Отец говорил, что мама их не любит. То же самое утверждали бабушка Уикли и тетя Мод. А она говорит, что любит. Если любит, то почему ушла? И почему она хочет, чтобы Голодный лис стал его вторым отцом? У него ведь есть папа. К горлу подкатила едкая…

Я не понимаю, дорогая Элизабет, почему столько людей должны страдать, чтобы я могла жить. Ты живешь своей жизнью, и никому это не мешает. Почему другие должны страдать, чтобы могла жить я? Чтобы мог жить Лоренцо?

Он лежал на кровати и смотрел в потолок, стараясь думать о чем-то другом, но его преследовал образ плачущего отца. Он слышал эти ужасные содрогающиеся рыдания, даже когда повторял про себя названия водоплавающих птиц. Неужели нет никакого способа отменить увиденное и услышанное, какого-то ученого средства повернуть время…

Я спрашиваю у прохожих, где здесь пекарня. В ответ — лишь пустые, недоуменные взгляды. Хлеб — основа основ, а в этих хибарах даже печки нет. Как они пекут хлеб?

Как глупо устроен мир — женщина не должна признавать, что получает удовольствие от еды. Накрывать на стол — пожалуйста. Но при этом ничего не чувствовать. Она должна есть — хотя бы для того, чтобы жить, но не выказывать при этом никакого удовольствия. Для нас, слабого пола, пища должна играть чисто функциональную роль.

Быть может, моя жизнь не будет безрадостной и убогой. Быть может, создание рецептов будет питать и поддерживать меня, подобно поэзии. Быть может, я стану чем-то большим, чем старая дева.

Рецепт может быть столь же прекрасным, как стихотворение. Полезным и красивым. Это необязательно тяжеловесный набор сухих указаний. «Возьмите нежную, светлую печень… вымочите ее на ночь в хорошем уксусе с мелко нарезанным луком и ароматными травами… обжарьте на сильном огне»…

Мир вокруг меня исчезает. Зрение, нос, обоняние, вкус подчиняются великому таинству, и я думаю только о том, как приятно снимать цедру с лимона, растворяясь в его острой, яркой мелодии.

На кухне между людьми возникает особое родство, она больше располагает к дружбе и любви, чем любой другой уголок в доме.