Только в изгнании понимаешь, до какой степени “мир во все века был миром изгнанников и ссыльных”, обронил Канетти характерное наблюдение, стирая со своего удела малейший налет исключительности.
Он чуть ли не с пеленок усвоил отношение писателей-изгнанников к месту. Его легко обобщить: место – это язык. Зная множество языков, можно считать своими множество мест. Семейный пример (его дед по отцу гордился тем, что владеет семнадцатью языками), окружающая разношерстица (в дунайском портовом городе, где он родился, любой, вспоминает Канетти, каждый день слышал разговоры на семи-восьми наречиях), переезды времен детства, – все разжигало жадность к языкам. Жить значило осваивать языки – ладино, болгарский, немецкий (на котором разговаривали родители), английский, французский – и “всюду быть как дома”.