Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Comme tu es laide!
Как важно человеку родиться красивым! Люди, одарённые приятной, располагающей внешностью, не могут вообразить страданий тех, кому выпало обладать менее гармоничными чертами… Впрочем, даже последние имеют право однажды поверить не зеркалу, а чужому взгляду, способному превратить дурнушку в красавицу. Увы, моей маме такого счастья не выпало. А ведь она вовсе не так дурна собой, как вообразила её мать! Я с удовольствием разглядываю мамины прежние портреты и даже нахожу её хорошенькой… Жаль, что мне нельзя вернуться в прошлое и приласкать мою бедную маму, когда она была так одинока и несчастлива в Петербурге…
По окончании института Юленька поехала к родителям в Швейцарию. Она забыла детские обиды, радовалась, что едет к семье… На вокзале в Кларане её встретили мать и сестра Нелли, красивая стройная девушка. Нелли было всего пятнадцать, но она казалась взрослой. Мать при виде старшей дочери всплеснула руками: Mon Dieu, Julie! Comme tu es laide!
Юленька эти слова запомнила крепко.
То был период в жизни Долматовых, когда они содержали школу-пансион для русских детей. Постоянных учащихся в школе не было, и она еле-еле существовала. Семья же за это время выросла, маму встретили два цветущих мальчугана – шестилетний Саша и двухлетний Володя. Была ещё жива болезненная младшая сестра Александра. Хозяйство велось с большой экономией, и Юленьку быстро превратили в няньку и прислугу, если не хуже, потому что с прислугой-швейцаркой Юлия Петровна считалась, а если нужно было выполнить какую-нибудь грязную работу, которая могла бы вызвать недовольство, она поручалась Юленьке. Нелли в хозяйстве никакого участия не принимала, она уже окончила школу, вела праздный образ жизни, наряжалась и привлекала своей красотой внимание знакомой молодёжи. Володя, избалованный и капризный мальчик, не питал к Юленьке нежных чувств, и она платила ему тем же…
Но не всё было так плохо! Никогда не бывает плохо всё. Разве это не счастье – жить в таком климате, в красивой вилле на берегу озера, ходить в горные экскурсии, кататься с сестрой на лодке? Юленька искала и находила маленькие радости, но бездушное отношение матери, её подчёркнутая любовь к Нелли отравляли их. Падчерица и родная дочь – как в сказке! Если Нелли с Юленькой собирались гулять и моя мама пыталась принарядиться, надеть на шею бархатку с медальоном по тогдашней моде или покрасивее причесать свои белокурые волосы, Юлия Петровна раздражалась и вскрикивала:
– Сейчас же сними бархатку! Сейчас же перечешись! Не с твоим лицом причёсываться по моде. Вот ещё вздумала! Не забывай, что ты некрасива. Что можно Нелли, тебе нельзя.
Дела с пансионом шли хуже и хуже, Юлия Петровна нервничала, срывала раздражение на дочери. День ото дня придирки и брань усиливались. Александр Александрович занимался своими делами и ничего не замечал. Лишь раз, когда после очередной обиды расстроенная и заплаканная Юленька в затрапезном платье, с ведром в руке столкнулась на лестнице с отцом, он что-то заподозрил.
– Nun was? Was, Julinka? – спросил он встревоженно. – Разве тебе плохо живётся?
Вдруг он притянул её к себе и крепко обнял. С этого времени началась Юленькина дружба с отцом. Мама всякий раз оживляется, получив письмо со швейцарской маркой, с адресом, написанным слегка дрожащим, но всё ещё красивым почерком. Она бережно вскрывает конверт, её нахмуренное лицо яснеет, а потом она любовно укладывает прочитанное письмо в палисандровую шкатулку с перламутровой выкладкой. Там хранятся её письма, фотографии родных, там, на самом дне (случайно получилось, что я это знаю), припрятано фото Андрея фон Модраха, героя её неудачного романа.
Изменить положение Юленьки в семье помог случай. Малоразговорчивый в семейном кругу Александр Александрович становился совсем другим, когда к нему приезжали старые университетские товарищи. Один из друзей занимал важный пост в Министерстве просвещения. Летом 1868 года он заехал в Кларан и остановился в Эрмитаже. Это был живой, наблюдательный человек, он быстро понял, какое положение занимает в семье Юленька. Раз он застал её в коридоре за выполнением какой-то чёрной работы.
– Охота вам этим заниматься! – сказал он. – Поезжайте на родину. Сейчас у нас везде открываются женские гимназии, я вам устрою место учительницы французского языка. Хотите, переговорю с Александром Александровичем?
Конечно, она хотела! Юленька ухватилась за эту возможность вырваться из родительского дома. Это было как раз то, о чём она мечтала, – самостоятельная трудовая жизнь, как у Джен Эйр. Александр Александрович согласился отпустить дочь.
Вскоре мама получила место учительницы французского языка и классной дамы в губернском городе Седлец. В Царстве Польском.
Хорошо представляю себе, с какой радостью и надеждами она ехала из опостылевшей Швейцарии в Россию, как многого ждала от своей новой жизни… Я спросила её раз: ты была тогда счастлива, рада? Мама сказала: да, но никто не бывает счастлив и рад постоянно.
Жизнь в Седлеце отличалась от всего, что Юленька знала прежде. Жена полкового командира госпожа Люц – видная в городе дама, с характером, модница – взялась опекать «новенькую» в городе девушку, выросшую вне светских условий. Люц предоставила маме комнату и стол в своей квартире, наняла ей отдельную горничную, которой было нечего делать, и та изнывала от скуки. Мама убеждала свою опекуншу, что никакой горничной ей не нужно, но Люц заявила: иначе будет неприлично, – и Юленька подчинилась.
У мамы были хорошие педагогические способности, преподавание ей нравилось. Петербургский институт показал Юленьке, как не надо обращаться с детьми, – она хорошо усвоила те уроки. Девочки её любили и слушались. Мама совершенно преобразилась – больше никто не называл её дурнушкой, не мешал одеваться и причёсываться так, как хотелось. Более того, Люц привязалась к Юленьке и, словно дочь, вывозила её в местный «свет».
В доме полкового командира Люца постоянно бывали военные, а в офицерском собрании устраивались балы. Мама прекрасно танцевала, она была очень хорошо сложена и грациозна. Институтская благовоспитанность сочеталась в ней с непринуждённостью и полным отсутствием жеманства, и на вечерах её вскоре заметили. Теперь Юленьку наперебой приглашали, а лучший в городе танцор открывал с ней мазурку.
Неутомимая Люц подыскивала маме жениха, а она уже отдала своё сердце. Избранником её оказался тридцатилетний полковник, красавец и превосходный танцор Андрей фон Модрах. Он рано сделал карьеру, кроме того, он был русский немец. А мама совсем не знала русской жизни: институт, Швейцария, несколько французских книг – вот и весь её опыт.
Протеже Люц был мой отец, Михаил Яковлевич Лёвшин. Когда он появлялся в обществе, вокруг него тотчас собирался кружок, и он умел так направить разговор, чтобы всем было интересно. Он не только заставлял себя слушать, но давал рассказывать другим, вследствие чего беседа становилась общей, оживлённой, интересной для всех. Юленьке нравились его живость и остроумие.
Мама не рассказала мне в подробностях, отчего они с Модрахом расстались. В один день она вдруг увидела его иными глазами: он предстал перед ней не героем, а слабым человеком, и роман прекратился.
Тем временем Михаил Яковлевич успел навлечь на себя нерасположение начальства, его перевели из Седлеца в уездный город Влоцлавск. Накануне отъезда он сделал Юленьке предложение – и получил отказ. Попросил разрешения писать ей, она сказала, что запретить не может, но отвечать не будет.
Уже самое первое письмо расположило в его пользу. Михаил Яковлевич умел писать, чувство его было действительно искренним и глубоким. Люц продолжала свою агитацию, сердце Юленьки было пусто, она колебалась… Человек, которого она любила, оказался ничтожеством, а этот – умница и ценит её по-настоящему. Он так хорошо, интересно говорит, она всегда восхищалась его речами…
Когда мама наконец вышла замуж за папу, он был безумно счастлив и не сомневался, что сумеет завоевать её любовь.
Во все времена считалось, что сын – это хорошо, а дочь – обуза. Михаил Яковлевич Лёвшин был очень счастлив и горд, когда жена подарила ему первенца-сына. Он пожелал назвать младенца Александром в честь своего благодетеля Александра Сергеевича Лёвшина. Через год у Лёвшиных родился второй сын – его назвали Львом в честь другого благодетеля, Льва Ираклиевича. Михаил Яковлевич горячо любил малюток, его привязанность к ним сблизила родителей. А потом оба мальчика умерли, и мама с папой были безутешны. Мама совсем не может говорить об этом, её печаль жива даже спустя столько лет. Я пытаюсь вообразить, что у меня есть два старших брата помимо Лёли, – и не могу. Хотя и считаю со всей уверенностью, что братья куда как лучше сестёр.
В 1874 году родилась моя старшая сестра Евгения, названная в честь бабушки Евгении Яковлевны. Геничка росла краснощёким здоровым ребёнком. Лицом она походит на мать, но всё зависит от характерного излома бровей, и порой в ней можно отметить много отцовского. Геничка старше меня на одиннадцать лет, она моя крёстная, и мама говорит, что сестра очень любила меня, когда я была крошкой. Но теперь она проявляет только лишь небрежный надзор высшего существа над подопечной персоной. Я не вижу от неё тепла и ласки, но и плохого в её отношении ко мне нет. Разве что она раздражается, если я слишком пристану, и тогда гонит меня прочь.
Как ни любили родители Геничку, это всё же была дочь, а им нужен был сын, продолжатель древнего славного рода. Мой брат Алексей, по-домашнему Лёля, родился в 1878 году. Он пошёл в долматовскую породу – светловолосый, с крупными, но правильными чертами лица. И по характеру Лёля походит на маму: сдержанный, добрый, чуткий. Рос он сперва здоровым мальчиком, но двух лет на даче в Александрии заболел малярией.
Врачи мучили Лёлю лекарствами и непонятной диэтой. Кто-то из знакомых посоветовал для выздоровления брата переменить климат. Лёле было лет пять, когда мама поехала с ним и Геничкой к родителям в Швейцарию. Уже по дороге ему стало значительно лучше, а в Кларане болезнь полностью отступила и более не повторялась.
К замужней дочери в Кларане относились терпимо, хотя Юлия Петровна беспрестанно восхваляла достоинства Нелли и её удачное замужество. Красавица Нелли вышла замуж за богатого и родовитого псковского помещика Львова и блистала в тамошнем «свете». Мой папа и дедушка отчего-то не поладили, но мама не открыла мне, в чем была причина их взаимной, такой глубокой антипатии.
После возвращения из Швейцарии во Влоцлавск, где отец возглавлял реальное училище, было решено завести лошадь, хотя это лишние расходы, а Михаил Яковлевич был экономен и всегда откладывал что-то на чёрный день. Но он был важной персоной в небольшом городе, и ему следовало поддерживать свой престиж.
Михаил Яковлевич не жалел денег, когда надо было купить что-нибудь броское, кидающееся в глаза, но вкуса у него не было и лишних денег тоже. Истратив много на одном, экономил на другом. Так, он купил для гостиной мебель «чёрного дерева», обитую красным рытым бархатом. Стоила она очень дорого, но портьеры в гостиной и зале были из толстой бумажной материи зелёно-серого цвета: очень добротные, но не нарядные и совсем не подходившие к мебели.
У Юлии Александровны никогда не было полной гармонии в туалете. Когда муж покупал ей в Париже дорогую шёлковую мантилью, то обязательно отказывал в шляпе. Ей приходилось сидеть в гостях в роскошном платье, сшитом у лучшей варшавской портнихи, и прятать ноги, чтобы не было видно старой обуви. Сам Михаил Яковлевич был чрезвычайно чистоплотен и аккуратен, одежду он носил подолгу и очень берёг. Вся мебель, посуда, бельё, верхняя одежда и платье были в семье заинвентаризованы. Каждая новая вещь благоговейно вносилась в список как ценный вклад в домашнее счастье.
Юлии Александровне было трудно держать дом на широкую ногу при ограниченных средствах. Ей приходилось устраивать званые обеды и вечера, принимать попечителя и архиерея. Супруг, составив для неё план «воспитания идеальной жены и хозяйки», ввёл в него обязательное раннее вставание. Каждое утро он будил Юлию Александровну без двух минут шесть – две минуты полагалось на одевание. (Так продолжалось всю жизнь. Юлия Александровна привыкла и даже после смерти мужа вставала в шесть часов утра, но об этом его требовании вспоминала с досадой. Видно, не так легко досталась ей эта привычка и не так уж была необходима.)
Домашнее образование Евгении требовало денег и тоже легло всей тяжестью на плечи Юлии, и так уже задёрганной сложным хозяйством, детьми и неспокойным мужем. Он потребовал, чтобы Юлия Александровна сидела на всех уроках, так как нельзя было оставлять девочку без надзора одну с мужчиной. Помимо школьных предметов Геничка обучалась рисованию, к которому имела способность.
Дети много читали, особенно Геня. Но детское чтение строго контролировалось, каждая книга, каждый журнал вначале просматривались отцом. Выписывались детские журналы, немецкие и французские. Кроме того, Геня с десятилетнего возраста училась музыке у мадам Тур, а Лёлю учила играть на фортепиано Юлия Александровна. Михаил Яковлевич считал, что мальчика надо учить играть на скрипке, но пока смотрел сквозь пальцы на его занятия с мамой. (Слух, впрочем, был плохой и у брата, и у сестры.)
Отец очень гордится тем, что Геня получила хорошее домашнее образование, наиболее приличное, по его мнению, для дворянской девицы, которую любящие родители не хотели отдать в институт. Дальнейший этап в жизни Генички – приискание хорошего жениха.
