Матери

Томми

В это самое время, когда Хейли двумя этажами ниже пыталась дать себе отдых, Томми Хьюитт лежал с голым торсом на кровати, зашторив окна и заперев свою дверь на ключ. Спрятавшись от посторонних глаз и от всего мира, он допивал из горлышка бутылку «Уайлд терки» и в наушниках слушал на полную мощность песню «Schism» группы «Tool».

Сейчас он был закованным в доспехи воином и ехал верхом по бескрайней бурой долине, заваленной телами его поверженных товарищей по оружию.

А он все еще держался. Он, единственная надежда своего народа. Последний из своего племени.

С мечом в руке он скакал навстречу чудовищу, повинному в этой бойне, – дракону, сверлящему его глазами, похожими на две пещеры, в глубине которых полыхало пламя.

Тела убитых также висели на деревьях в каких-то нелепых позах – казалось, они стекают с веток. Томми слышал, как вопиют их души, и видел, как из все еще дымящихся тел эти души вырываются. И тут надо было спешно отводить глаза в сторону. Чтобы не видеть, куда они потом деваются.

Дракон уже вздымался в десятке метров от него, готовый вкусить его плоти и почувствовать, как жизнь покидает его, после того как он вопьется в него своими клыками.

Томми с криком вскинул меч острием к небу и припустил коня галопом прямиком на вражину. При его приближении дракон резко выгнулся, собираясь напасть, но Томми в последний миг соскочил с коня, которого чудовище тут же сцапало и перемололо челюстями.

Томми извалялся в пыли, вскочил на ноги и кинулся на зверюгу, целясь мечом врагу прямо в сердце. Дракон взревел от боли и испустил последний вздох, обдав жаром еще не тронутые огнем участки долины и спалив тела павших воинов до костей.

Томми еще раз вонзил меч ему в грудь – из раны потоком хлынула черная кровь, которая обрушилась на него тяжелым дождем, покрыв доспехи липкой жижей. Черная кровь оживляла его кожу, питала ее…

Три резких удара в дверь.

Томми вздрогнул и сорвал с головы наушники.

– Томми!

Он узнал голос Грэма, встал и пошел открывать дверь

В дверном проеме стоял старший брат в белой футболке и джинсах. Волосы у него все еще были мокрые и пахли шампунем.

– Ты что, сегодня не на работе?

– Нет.

– Ясно, тогда, может, пыхнем?

– Это тебя мама послала?

– Чтобы выкурить с тобой косячок? – Грэм достал из кармана пакетик с индийской коноплей.

Томми улыбнулся, а Грэм присел на стул и вытащил бумагу для самокруток.

– Что это там за девчонка?

– Хейли? Мама подцепила ее на дороге, а потом мы ездили в Эмпорию чинить ей движок. А что, она тебе приглянулась?

– Не в моем вкусе, – сказал Томми, стараясь продемонстрировать безразличие.

Конечно, она ему нравилась. Потому как походила на куклу.

– Да ну! А то могу поговорить с ней, замолвить за тебя словечко, если хочешь, – бросил Грэм, рассмеявшись.

– Значит, тебе она не нравится?

– Окажись по-другому, Эмбер, думаю, была бы не в восторге, – сказал он, сворачивая самокрутку. – Я как раз собираюсь к ней после обеда, побуду у нее пару-тройку дней… Она скоро уезжает, надо использовать возможность по полной…

– Ты-то сам не передумал ехать в Нью-Йорк?

– Нет, на самом деле хотелось бы поехать, правда, с мамой я пока не говорил, хотя уже представляю, что она скажет.

– Ясное дело!

– Если она начнет тебя расспрашивать, отвечай, что ты не в курсе, ладно?

– Даже не знаю, о чем это ты.

Грэм несколько раз затянулся самокруткой и передал ее Томми.

– А ты что думаешь делать осенью? Ты ведь не собираешься вкалывать в своей бакалее целый год?

– Поглядим. Мне там нравится.

– Почему бы тебе не поступить куда-нибудь на заочное отделение? Работал бы пока спокойно, а потом смог бы выбрать себе что-нибудь более подходящее.

– Не знаю, Грэм, я ведь не такой, как ты.

– Не говори ерунду. Я думаю так: для тебя, как и для меня, лучше всего поднакопить деньжат и дать отсюда ходу. Очень сожалею, но пока я воспользуюсь привилегией старшего брата. Так что скоро, возможно, перестану капать тебе на мозги по любому поводу.

Томми ничего не ответил. Если бы он только мог сказать ему, что сейчас творилось в его мозгах! Но Грэм был единственный, кто не считал его неполноценным. И рисковать ему совсем не хотелось, иначе мнение брата на его счет могло измениться.

– Ладно, братишка, еще увидимся, – потягиваясь, сказал Грэм.

Встал и, хлопнув Томми по плечу, вышел из комнаты.

Томми снова улегся на кровать, затянулся пару раз чинариком – его оставил ему Грэм – и подумал о мужчине, которого он избил в Эмпории. Такое произошло с ним впервые с тех пор, как он подрался во дворе школы с Родни Фергюсоном, которого потом увезли в больницу. Тогда он впервые дал волю своей ярости, отыгравшись не на животном. Но в этот раз, в отличие от случая с Родни, тот человек ничем его не спровоцировал. Томми даже не знал, как его зовут и где он живет. Томми просто не сдержался. В подобных случаях ему казалось, что он больше не владеет собой.

Тот малый, наверное, здорово покалечен, но рассмотреть, кто на него напал, чтобы потом составить точный фоторобот, он уж точно не успел.

А что, если в запале Томми наследил и полицейские выйдут на него по его же следам? С животными в этом смысле нечего было опасаться. Кому какое дело до пропавших собак или кошек?

Обнаружат ли его отпечатки на той деревяшке? Или на бутылке виски, которую он оставил на лестнице того дома? При мысли об этом у него скрутило живот. Почему он раньше об этом не подумал? Но страсть оказалась сильнее – тогда ему вдруг стало так хорошо, как будто он от чего-то освободился.

Сперва надо научиться лучше владеть собой. А после можно снова браться за дело. Да, и он непременно возьмется. Чтобы опять разогнать кровь и избавиться от скуки.

Родни тогда три дня пролежал в больнице. С перебитым носом и парой сломанных ребер. Родители избитого мальчика не стали подавать жалобу на Томми, но из школы его все равно исключили. Мать, сделавшая все, что было в ее силах, чтобы умаслить директора, потом не разговаривала с сыном целых две недели, как будто совсем не замечая его. У нее это очень здорово получалось.

А теперь вот Грэм намылился в Нью-Йорк.

Норма вряд ли смирится с таким поворотом, тем более что Грэм собрался жить на другом конце страны. А он, Томми, даже не знал, стоит ли ему радоваться, если он останется единственным мужчиной в доме. Он довольно долго завидовал старшему брату: в школе тот был очень популярным, девчонки так и вились вокруг него. Но особенно Томми завидовал тому, как их мать смотрит на Грэма – казалось, она чувствовала бы себя куда счастливее, если бы, кроме него, у нее не было других детей.

В комнате, у стены, лежало снаряжение для подводного плавания: маска, гидрокостюм и баллончик с кислородом. Томми задумал завтра днем обшарить озеро в надежде отыскать в его холодных водах несметные сокровища. Он с радостью предложил бы Грэму составить ему компанию, как бывало в детстве, когда они вдвоем целыми днями играли в искателей приключений.

Но Грэм слишком увлекся Эмбер. Последние несколько месяцев он только о ней и думал. За все это время Томми видел его раза два или три.

Темненькая худышка, да еще вся в татуировках, она была ну совсем не в его вкусе. У Грэма определенно имелись довольно странные предпочтения в том, что касалось девиц.

Томми направился в ванную комнату, расположенную в дальнем конце коридора. Одна ванная примыкала к комнате матери, а другой, на втором этаже, пользовались Грэм с Синди, так что третья была в полном его распоряжении.

Он разделся и скользнул под душ. Уже несколько недель он мылся по два-три раза на дню, чтобы очиститься от грязи, которая, как ему казалось, приставала к его коже всякий раз, когда он выходил из дома.

Вытершись полотенцем, он взглянул в окно, выходившее на передний двор, решив проверить, там ли еще Хейли. Как видно, мать быстро нашла с ней общий язык.

Быть может, Грэм уже подготавливает для нее почву. Порой брата беспокоило, что Томми не приводит домой своих подружек, а однажды он даже заявил – если Томми гей, это не страшно. Томми стало противно от одних этих слов. И как только Грэм мог подумать такое?

Прошлепав босыми ногами по коридору, он вернулся к себе в комнату, включил телевизор – попал на очередную серию «Закона и порядка» и стал смотреть ее вполглаза, допивая бутылку.

В коридоре послышался скрип шагов – кто-то медленно приближался к двери в его комнату. Он насторожился. Может, это мать? Или Хейли? Но что она забыла на его этаже? У него в голове пронеслась целая куча предположений. От некоторых он даже почувствовал легкое возбуждение.

Он немного распрямился, но больше не расслышал ни звука, как будто тот, кто находился за дверью, тоже прислушивался.

Собравшись с духом, Томми встал и открыл дверь.

В коридоре не было ни души.

Из любопытства он вышел из комнаты и огляделся вокруг. Окно в конце коридора было распахнуто настежь, как и дверь в ванную, откуда все еще струился пар.

Томми вздрогнул, увидев на полу мокрые следы, что вели к его комнате. Впрочем, он сразу смекнул, что он сам их и оставил, когда вышел из душа.

И потом, будь в коридоре еще кто-то, он непременно услышал бы удаляющиеся шаги.

Томми снова вернулся к себе в комнату и на сей раз для верности заперся на ключ. На какой-то миг ему вдруг показалось, что это мог быть он – тот, кого он старался забыть и кто, возможно, нашел способ проникнуть к нему в дом.

Но только не сейчас – не средь бела дня…

Накануне вечером Томми уловил его присутствие совсем близко, когда, вернувшись из амбара, уже был в нескольких метрах от ступенек крыльца. Луна ярко освещала все вокруг, но он не смел оглянуться в сторону кукурузных стеблей, частоколом возвышавшихся слева от него. Охваченный бесконтрольным страхом, Томми медленно двинулся вперед, не сводя глаз с висевшего над входной дверью фонаря, о который бились букашки.

И тут, услышав у себя за спиной шаги, он бросился в дом и чуть не столкнулся с матерью, которая стояла в коридоре со стопкой тарелок в руках, но он на нее даже не взглянул.

У себя в комнате, затаившись возле окна и поглядывая украдкой во двор, он ругал себя за то, что оказался таким слабаком.

Даже когда он засыпал, у него все еще тряслись руки.

Томми впервые почувствовал его совсем рядом прошлым летом. Он сидел на качелях и покуривал самокрутку с травкой, любуясь, как солнце заходит за кукурузные поля. Мать уехала вместе с Синди в город, Грэм еще не вернулся с учебы. И вдруг, когда Томми наслаждался одиночеством и возможностью снять накопившееся за день напряжение, у него возникло неприятное чувство, что за ним подглядывают. Он, естественно, посмотрел в сторону дома, рассчитывая увидеть Грэма или мать, но внезапно услышал хруст, доносившийся со стороны поля. Он встал и подошел к самой его кромке, готовясь хватить по голове непрошеного гостя, который должен был вот-вот показаться из кукурузных зарослей.

Может, это грабитель, шаривший по округе в поисках домов, покинутых обитателями… или, может, Родни, нагрянувший вместе с дружками, чтобы ему отомстить…

На мгновение Томми застыл как вкопанный, прислушиваясь к тишине, затем щелчком отшвырнул чинарик к опоре качелей. Он уже был готов повернуть обратно, как вдруг услышал его смех, сиплый такой смешок, который тут же заполнил все пространство вокруг и который он сразу признал. Этот смех рвался прямо из его кошмаров.

И тогда он вспомнил фигуру, присевшую на его детскую кроватку и пожиравшую что-то живое.

Томми в ужасе бросился домой и запер дверь в кухню на ключ. А потом рухнул без сил на диван в гостиной и пролежал не шелохнувшись до тех пор, пока мать не застала его в таком странном состоянии – до смерти напуганного, будто на его глазах только что убили целую семью.

Он не посмел ни в чем ей признаться. Она все равно бы не поверила, да и Грэм как пить дать поднял бы его на смех.

Он приходил ко мне иногда во сне и всегда прятался там – за домом, в кукурузном поле. Я узнал его смех. Да, я курнул, но точно знаю, мне ничего не привиделось.

За ночь Томми так и не сомкнул глаз – думал, что он все еще где-то рядом, во дворе, и что стоит дать слабину, как он в тот же миг вопьется зубами в его шею.

На другой день утром он искал в саду его следы, но не нашел ничего необычного.

Всю следующую ночь Томми просидел на табурете, глядя в окно. Поскольку он долго и напряженно всматривался во тьму, ему привиделось лицо, мерно покачивавшееся вместе со стеблями кукурузы.

С той поры он взял в привычку спать с задернутыми шторами.

Но демон от него не отвязался. И вскоре стал являться ему во сне. Как-то раз Томми стоял в коридоре школы и любовался девчонкой, говорившей по телефону: ее золотистые волосы играли на солнце, а из-под блузки у нее выпирали соски. Завороженный видом тела, которым ему захотелось овладеть во что бы то ни стало, Томми заметил рядом с ней его, будто прилипшего плечом к одному из стеллажей, однако, кроме Томми, этого, похоже, больше никто не видел. Будучи не в силах позвать на помощь, Томми в ужасе стоял как пришпиленный посреди коридора, а чудище вдруг зловеще расхохоталось, в то время как у девчонки, продолжавшей говорить по телефону, между ногами потекла тонкими струйками кровь.

Томми внезапно проснулся и тотчас потянулся к блокноту, чтобы попробовать зарисовать демона. В тот раз он впервые увидел его вблизи и захотел все запомнить до мельчайших деталей.

Он сделал несколько набросков, пытаясь распознать своего врага, изобразив как можно точнее его долговязую, слегка сгорбленную фигуру; кожу лица, будто присыпанную белой пудрой; ветхое, побитое молью зеленоватое одеяние; всклоченные волосы; злобный, как у акулы-убийцы, взгляд; бесчисленные острые зубы, проступавшие всякий раз, когда он открывал рот, и приспособленные не только рвать плоть, но и перемалывать кости.

Порой ночами Томми, пока еще не спал, слышал, как демон к нему обращается. А потом, уже во сне, он показывал Томми то, что ему совсем не хотелось видеть: всякие непристойности и мерзости, которые при всем том, как ни странно, пленяли его своей красотой.

Цвет внутренностей еще теплого тела; хруст костей, ломающихся под давлением; слабеющее дыхание, которое палач ощущал своей кожей…

Томми знал, что эта тварь находится где-то рядом и терпеливо ждет подходящего случая, чтобы в конце концов украсть его душу.

И что она исчезнет лишь тогда, когда раздавит его и сожрет.

Тремя неделями раньше он почувствовал его присутствие совсем близко прямо средь бела дня, когда потягивал пиво на берегу ручья. Он вскинул голову и заметил ворону, сидевшую на электрическом столбе. Птица пялилась на него так, будто следила за ним.

И в ее черных глазах он разглядел его.

Томми прицелился в ворону камнем, но она, закаркав, взмыла в воздух и, описав несколько кругов у него над головой, улетела куда-то на юг.

Иной раз эти поганые птицы преследовали его, когда он шатался без дела. Он начал швыряться в них камнями, пытаясь сбить. Чудовище не решалось выбираться из своего логова днем и пускало на его розыски своих стервятников.

Верных шпионов, готовых следовать за ним куда угодно.

Когда-нибудь кошмары прекратятся. Томми иногда уверял себя в этом перед тем, как заснуть.

Он опять нацепил наушники, закурил новую самокрутку и стал развлекаться, пуская колечки дыма. Осталось ишачить еще месяц – потом целые две недели отпуска. Он рассчитывал съездить с Диланом в Канзас-Сити – посмотреть матч «Роялс», а потом переночевать у старшего брата своего дружка, Патрика.

Тот знал всех местных девчонок – во всяком случае, Дилан заверил Томми, что его брат настоящий ловелас.

Так что они вдвоем наверняка смогут приударить за парочкой девиц из его компании.

В саду Синди забавлялась, дубася клюшкой для гольфа по воображаемым мячам, а мать, лежа в шезлонге, почитывала журнал. Вдалеке звучала музыка – вроде бы рок, словно кто-то забыл в поле радиоприемник. Хейли с ними в саду не было – значит, она где-то в доме. Может, это и впрямь была она – кралась, чтобы подсматривать за ним? При этой мысли он покраснел.

Томми вскочил с кровати и, подойдя к зеркалу, пригладил волосы.

Теперь его ход. Надо спуститься вниз и попытать удачу.

В конце концов, он сокрушил дракона. И может предстать перед дамой, заточенной в неприступную башню, в ореоле славы.

Спустя три дня

Вокруг нее все заколыхалось волнами – крохотные розовые кристаллики, искрясь, закружили в искаженном пространстве, точно пыльца.

От музыки из телевизора разболелась голова. На экране Дороти шла, что-то напевая, в сторону Изумрудного города в компании Страшилы, Трусливого Льва и Железного Дровосека.

Под ее босыми ногами стелился вязкий ковер, усеянный мелкими белыми катышами, похожими на гальку. Она подобрала один такой катышек – и увидела, что это ее зуб.

Она выбросила его, провела дрожащими пальцами по дырявым деснам и припухлостям на месте губ; жирное кровавое пятно, расползающееся дугой по обоям в гостиной.

Ее мозг пронзила внезапная боль. Как будто в голову воткнули иголку. Она открыла рот, собираясь закричать, но не смогла издать ни звука.

В зеркале у стены она разглядела то, что осталось от ее лица. Ей стало все ясно, правда, не сразу…

И она закричала. На этот раз из горла вырвался душераздирающий вопль – он так и повис в воздухе, а в это время бедра обдало струйкой мочи.

Лязгнула дверь. Кто-то пробежал по коридору. В панике цепляясь за диван, она попробовала подняться, однако ноги у нее так ослабли, что удрать было невозможно. Вконец разболевшаяся голова кружилась и кружилась…

Силуэт Нормы, возникший посреди комнаты против света, был последним, что она успела разглядеть, прежде чем все вокруг исчезло за смутной, зыбкой пеленой, мягкой, точно ткань.