Жанна д'Арк

Глава XIV

Прошли две недели. Наступило второе мая. Воздух согрелся, дикие цветы распускались в лесу и на полянах, птицы щебетали среди ветвей, вся природа была залита солнечным светом, все обновлялось и набиралось свежих сил, все сердца веселились, весь мир жил надеждой и радостью. Равнина по ту сторону Сены широко развернула мягкую, сочную зелень полей, река была чиста и прекрасна, зеленеющие островки ласкали взор, и еще милее были их отражения в сверкающей водной глади; а с прибрежных утесов, возвышавшихся за мостом, открывался великолепный вид на Руан, и, казалось, нет другого столь же красивого города под всем небосводом.

Я лишь в общем смысле сказал, что все сердца были исполнены радости и надежды. Исключения были: мы, друзья Жанны д'Арк, и сама Жанна, эта бедная девушка, томившаяся за угрюмой твердью толстых стен и неприступных башен. Она была наедине со своими печальными мыслями, а рядом лились недостижимые потоки солнечных лучей! Она так мечтала хоть разок увидеть этот свет, но безжалостны были те волки в черных сутанах, которые составили заговор против ее жизни и доброго имени.

Кошон приготовился продолжить свое преступное дело. Теперь он собирался испробовать нечто новое. Он посмотрит, как действуют на неисправимую узницу увещания – доказательства, доводы и перлы красноречия. Таков был его план. Но чтение двенадцати статей было оставлено в стороне. Нет, даже Кошон постыдился обнажить перед Жанной эту чудовищную ложь; даже у него, где-то на самом дне его мерзкой души, нашелся остаток стыда, который вдруг заявил о себе и – о, чудо! – победил.

И вот черное братство собралось в этот радостный день, 2 мая, в обширной палате, примыкавшей к главной зале замка; епископ Бовэский занял свой трон, младшие судьи (их было шестьдесят два) расселись перед ним, часовые и писцы заняли свои места, а оратор взошел на кафедру.

Вскоре послышался вдалеке звон цепей, и через некоторое время вошла Жанна д'Арк, сопровождаемая стражей, и села на свою уединенную скамью. Теперь, после двухнедельного отдыха от словесной травли, она выглядела гораздо лучше и была дивно прекрасна.

Окинув взглядом собрание, она заметила оратора. Без сомнения, она отгадала, как обстоит дело.

Оратор записал на всякий случай свою речь, и она находилась у него в руках, но он старался держать ее пониже, чтобы она не была заметна. Тетрадь была настолько толста, что походила на книгу. Начало речи шло как по маслу, но в середине какого-то цветистого оборота оратор немножко запамятовал и украдкой заглянул в свою рукопись, что не могло не испортить впечатления. Случилось это раз, другой, третий. Бедняга краснел от смущения; а все великое собрание смотрело на него с жалостью, благодаря чему положение ухудшалось все более и более. Наконец Жанна вставила замечание, которое окончательно смутило злополучного оратора. Она сказала:

– Читайте вслух по вашей книге – тогда я буду вам отвечать.

Почти жестоким показался мне смех этих буквоедов; а этот бедолага стоял с таким смущенным и беспомощным видом, что почти все готовы были пожалеть его, и даже я с трудом поборол в себе это чувство. Да, Жанна отлично себя чувствовала после отдыха, и ее врожденное лукавство так и прорывалось наружу. Оно не проявилось ничем, когда Жанна произносила свое замечание, но я знаю, что оно таилось в ее словах.

Оправившись от замешательства, оратор поступил вполне благоразумно: он воспользовался советом Жанны и уже не старался выдавать свою речь за экспромт, но читал ее «по книге». Он слил двенадцать статей обвинения в шесть, и они-то были положены в основу его речи.

По временам он прерывал чтение и задавал вопросы, а Жанна отвечала. После того как была изложена сущность Воинствующей Церкви, Жанне снова предъявили требование подчинения.

Она ответила, как и раньше.

Потом ее спросили:

– Думаешь ли ты, что Церковь может заблуждаться?

– Я верю в непогрешимость Церкви; но только одному Господу Богу я дам отчет в тех моих деяниях и словах, которые были совершены и произнесены по Его приказанию.

– Не хочешь ли ты сказать, что никто на земле не может судить тебя? А разве святейший Папа – не судья твой?

– Об этом я вам ничего не скажу. У меня есть добрый Повелитель, наш Господь, и на Его суд я представлю все.

Тогда раздались эти ужасные слова:

– Если ты не подчинишься Церкви, то здесь заседающий суд объявит тебя еретичкой, и ты будешь сожжена на костре!

Услышав такую угрозу, мы с вами, наверно, умерли бы от страха; но она лишь разгорячила львиное сердце Жанны, и в ответе ее прозвучала та воинственная нотка, которая, как трубный призыв, одушевляла ее солдат:

– Я повторяю то же, что говорила до сих пор; и если бы предо мной горел костер – я все равно повторила бы!

Отрадно было услышать, как встарь, ее воинственный голос и увидеть, как глаза ее загораются боевым огнем. Многие вдруг одушевились; каждый мужчина – враг или друг – неожиданно почувствовал прилив отваги; и Маншон, славная душа, еще раз подверг опасности свою жизнь, выведя на полях смелые слова: «Superba responsio!» – и слова эти продолжают там красоваться уже целых шестьдесят лет, и вы всегда можете их прочесть.

«Superba responsio!» Именно так. Ведь этот «великолепный ответ» был произнесен устами девятнадцатилетней девушки, перед глазами которой были смерть и ад.

Конечно, опять начали копаться в вопросе о мужском одеянии и, как всегда, долго возились с этим; не позабыли предложить и прежнюю взятку: если она откажется от ношения мужского платья, то ей позволят выслушать обедню. Но она ответила, как не раз отвечала прежде:

– Если мне будет позволено, я стану ходить в женской одежде на все церковные службы, но, возвратившись в свою келью, я тотчас снова надену мужское платье.

Несколько раз они пытались заманить ее в сети: делали ей мнимые предложения и затем всякими хитростями старались поймать ее на слове, а сами себя ни к чему не обязывали. Но она всегда замечала их игру и оставляла их ни с чем. Вот примерная форма ловушки:

– Поступила ли бы ты так-то и так-то, если бы мы тебе разрешили?

А ее ответ был в такой форме или такого содержания: – Когда дадите разрешение, тогда и узнаете. Да, Жанна была в ударе в этот день – второго мая. Она все время сохраняла ясность ума, и им никак не удавалось ее поймать. Это было долгое-долгое заседание, и в борьбе они успели пройти шаг за шагом всю прежнюю арену, и блестящий оратор успел истощить все свои доводы, все красноречие, но исход был тот же самый – прерванная битва; шестьдесят два судьи возвращаются на прежние позиции; а одинокий воин занимает то самое место, с которого он начал оборону.