Жанна д'Арк

Глава V

В тот же вечер Маншон сказал мне, что во время всего дневного заседания в амбразуре окна сидели, спрятавшись, несколько писцов, которым Кошон приказал составлять отчет, всячески искажая ответы Жанны и извращая их истинный смысл. О, поистине это был самый жестокий, самый бесчестный человек на свете! Однако его замысел не удался. Те писцы были одарены человеческим сердцем: не будучи в силах совершить такую низость, они отважились записать все достоверно, и Кошон проклял их и прогнал с глаз долой, пригрозив, что он их утопит – это была его излюбленная и наиболее часто повторяемая угроза. Затея эта выплыла на свет Божий, породив множество досадных толков, так что Кошон более не решился возобновить свою грязную игру. Известие это доставило мне некоторое утешение.

Придя на следующее утро в цитадель, мы заметили перемены. Нашли, что часовня слишком мала. Поэтому заседания были перенесены теперь в красивую палату, находившуюся рядом с большим залом. Число судей увеличили до шестидесяти двух – невежественная девушка должна была бороться с этой оравой, и не от кого ей было ждать помощи.

Привели пленницу. Она была так же бледна, как и раньше, но нисколько не изменилась к худшему со вчерашнего дня. Не странно ли? Вчера она просидела пять часов на этой жесткой скамье, положив цепи к себе на колени; ее травила, унижала, преследовала вся эта нечестивая шайка, и она ни разу не имела возможности хотя бы смочить водой пересохшие губы. Никто не заботился о ней, а вы уже достаточно узнали ее по моему рассказу, чтобы предугадать (надо ли добавлять это?), что она не стала бы просить милости у этих людей. И ночь она провела в своей холодной клетке, и цепи по-прежнему тяготили ее. А между тем, повторяю, явилась она во всеоружии спокойствия и бодрости, готовая возобновить сражение; мало того, из всех присутствовавших только она, видимо, не была утомлена вчерашними треволнениями. А ее глаза, о, если б вы увидели ее глаза, сердце ваше надорвалось бы. Видели вы когда-нибудь тот глубокий затуманенный огонь, ту величественную оскорбленную гордость, ту непобедимую отвагу, которая таится и горит в глазах запертого в клетку орла, и вы смиряетесь и робеете под гнетом этого немого упрека? Таковы были и ее глаза. Как они были глубоки и как удивительны! Да, всегда и при всех обстоятельствах они могли выразить, как отчеканенным словом, любой оттенок многочисленной смены ее настроений. В них были скрыты и потоки отрадного солнечного света, и нежный, спокойный вечерний полусумрак, и грозные, неистовые молнии. Не было в этом мире глаз, подобных ее глазам. Таково мое мнение, и со мной согласился бы всякий, кто имел счастье видеть эти глаза.

Заседание началось. И как бы вы думали, с чего оно началось? Точь-в-точь как вчера: с того же назойливого вопроса, который вызвал накануне столько пререканий и, казалось, был решен раз и навсегда. Епископ открыл заседание следующими словами:

– Ты должна теперь принести искреннюю присягу в том, что ты будешь правдиво отвечать на все предлагаемые тебе вопросы.

Жанна возразила невозмутимо:

– Я уже присягнула вчера, господин мой; удовлетворитесь этим.

Епископ продолжал настаивать; раздражение его заметно возрастало. Но Жанна лишь качала головой и молчала. Наконец она произнесла:

– Я уже присягнула вчера; этого достаточно. – Затем она добавила, глубоко вздохнув: – Поистине вы взваливаете на меня непосильное бремя.

Епископ по-прежнему настаивал, по-прежнему приказывал, но ничего не мог с ней поделать. В конце концов он отказался от дальнейших попыток и поручил производство допроса старому мастеру по части ловушек, хитросплетений и лицемерия – Бопэру, доктору богословия. Обратите внимание на внешнюю форму первого заявления этого крючкотворца – его слова были произнесены так непринужденно, так простодушно, что всякий неосторожный человек забыл бы об опасности:

– Ну, Жанна, дело наше совсем несложно: старайся только отвечать без запинки, искренно и правильно на те вопросы, которые я тебе буду предлагать; ведь ты обещала это своей присягой.

Затея его не удалась. Жанна бодрствовала. Она сразу заметила подвох.

– Нет, – сказала она. – Вы, может быть, спросите меня о таких вещах, о которых я не пожелаю и не буду говорить.

Затем, подумав о том, как святотатственна и как несвойственна их сану попытка этих служителей Бога проникнуть в дела Вседержителя, охраненные грозной печатью Его тайны, она добавила с оттенком предостережения в голосе:

– Если б вы лучше знали меня, то вы не решились бы иметь дело со мной. Я не поступала иначе, как по Откровению.

Бопэр переменил атаку и повел наступление с другой стороны. Он хотел, видите ли, подкрасться к ней под прикрытием невинных и малозначащих вопросов.

– Обучилась ли ты дома какому-нибудь ремеслу?

– Да, я умею шить и прясть.

И тут непобедимая воительница, победоносная героиня Патэ, покорительница льва-Тальбота, освободительница Орлеана, спасительница королевской короны, верховная начальница войск целого народа гордо выпрямилась и, слегка встряхнув кудрями, произнесла с наивным самодовольством:

– Если уж пойдет на то дело, я готова состязаться со всеми руанскими женщинами.

Толпа зрителей разразилась рукоплесканиями – это было приятно Жанне; и можно было заметить дружелюбную и ласковую улыбку на многих лицах. Но Кошон гневно обрушился на толпу, требуя соблюдения тишины и благопристойности.

Бопэр продолжал допрос. Между прочим он спросил:

– Занималась ли ты дома еще чем-нибудь?

– Да. Я помогала матери по хозяйству и пасла в поле овец и коров.

Голос ее слегка дрожал, но едва ли многие могли это заметить. Но на меня вдруг повеяло очарованием детских лет, и мои глаза затуманились слезами: некоторое время я не мог видеть того, что писал.

Бопэр, выдвигая различные вопросы, осторожно подбирался к запретной области и наконец повторил один вопрос, на который она незадолго перед тем отказалась ответить: приобщалась ли она тогда в иные праздники, кроме Пасхи? Она сказала кратко:

– Passez outre.

Это можно понимать так: «Переходите к тому, на чем вам позволено останавливаться».

Я слышал, как один из членов суда сказал своему соседу:

– Свидетели, по большей части, – народ придурковатый; их легко сбить с толку и запугать. Но это дитя поистине невозможно ни устрашить, ни застать врасплох.

Вот собрание насторожилось и начало прислушиваться с жадным вниманием: Бопэр коснулся вопроса о Голосах Жанны – животрепещущего вопроса, который всех занимал и волновал. Его цель была – завлечь Жанну в область необдуманных слов, в которых можно было бы найти намек, что Голоса иногда давали ей злые советы и, следовательно, что они исходили от Сатаны. Сношения с нечистой силой – да за это Жанну сразу отправили бы на костер, и долгожданная конечная цель суда была бы достигнута быстро.

– Когда ты впервые услышала те Голоса?

– Тринадцати лет я услышала в первый раз Голос, ниспосланный от Бога: то был совет, как мне вести праведную жизнь. Я испугалась. Произошло это в полдень, летом, в саду моего отца.

– Ты тогда постилась?

– Да.

– Накануне этого дня?

– Нет.

– С какой стороны послышался Голос?

– Справа – со стороны церкви.

– Сопровождался ли он ярким светом?

– О да. Свет был ослепителен. С тех пор я часто слышала Голоса.

– Как звучал голос?

– То был благородный Голос, и я думала, что он послан мне от Бога. Услышав его в третий раз, я поняла, что он принадлежал ангелу.

– Был ли он тебе понятен?

– Вполне. Он всегда был слышен отчетливо.

– Какие советы преподал он тебе относительно спасения твоей души?

– Он повелевал мне жить праведно и не пропускать церковных служб. Он также сказал, что я должна отправиться во Францию.

– Какой образ принимал Голос, являясь тебе? Жанна с подозрением посмотрела на священника и ответила невозмутимо:

– Этого я вам не скажу.

– Часто ли посещал тебя Голос?

– Да, два или три раза в неделю; и он говорил: «Покинь деревню свою и отправляйся во Францию».

– Знал ли твой отец, что ты уходишь?

– Нет. Голос говорил: «Иди во Францию», и потому я не могла дольше оставаться дома.

– Что еще говорил он?

– Что мне предстоит снять осаду с Орлеана.

– И это все?

– Нет, я должна была пойти в Вокулер; тогда, дескать, Роберт де Бодрикур даст мне солдат, в сопровождении которых я отправлюсь во Францию; а я сказала в ответ, что я – бедная девушка, не умеющая ни ездить верхом на лошади, ни сражаться.

Затем она рассказала, сколько препятствий она встретила в Вокулере и как она все-таки получила наконец отряд солдат и начала свой поход.

– Как ты была одета?

Суд в Пуатье определенно разъяснил и постановил, что поскольку Господь поручил ей совершить мужское дело, то нет ничего непристойного или оскорбительного для религии, если она будет одеваться, как мужчина; но что толку? – теперешний суд не разбирался в средствах для погибели Жанны; он готов был воспользоваться даже поломанным и негодным оружием, и из вопроса Бопэра предполагалось извлечь весьма многое.

– Я носила мужское платье, и со мной был меч, который я получила от Роберта де Бодрикура, но другого оружия у меня не было.

– Кто дал тебе совет носить мужское платье?

Жанна опять сделалась подозрительна. Она не отвечала. Вопрос был повторен. Она снова отказалась.

– Отвечай! Тебе приказывают.

– Passez outre⁷⁷, – больше она ничего не сказала.

И Бопэру пришлось до поры до времени оставить этот вопрос в стороне.

– Что сказал тебе Бодрикур при твоем отъезде?

– С моих спутников он взял обещание, что они будут меня охранять, а мне он сказал: «Ступай, а там будь что будет! (Advienn que pourra!)»

После целого ряда других вопросов ее опять спросили о ее одежде. Она сказала, что ей было необходимо носить мужское платье.

– Не Голос ли посоветовал тебе это? Жанна ответила спокойно:

– Я думаю, что Голос дал мне добрый совет. Больше ничего нельзя было от нее добиться, и допрос, перейдя на другие предметы, коснулся наконец ее первой встречи с королем – в Шиноне. Она сказала, что сразу узнала короля, которого никогда не видела раньше: ей открыли Голоса. Перебрали все обстоятельства, сопровождавшие эти события. Затем задали Жанне вопрос:

– Продолжаешь ли ты теперь слышать те Голоса?

– Они посещают меня каждый день.

– Что ты спрашиваешь у них?

– Я никогда не просила у них иной награды, кроме спасения моей души.

– Всегда ли Голос поощрял тебя следовать за войском? Опять он расставляет ей сети! Она ответила:

– Он приказывал мне остаться в Сен-Дени. Я повиновалась бы, если б была свободна, но рана меня обессилила, и рыцари увезли меня против моей воли.

– Когда ты получила рану?

– Я была ранена во рву перед Парижем, во время приступа.

Следующий затем вопрос покажет вам, куда метил Бопэр.

– Был ли то праздничный день?

Видите? Его мысль такова: Голос, ниспосланный Богом, едва ли мог советовать или разрешать кровопролитие в священный день.

Жанна смутилась на минуту, но потом ответила:

– Да, то было в праздничный день.

– В таком случае ответь мне: считаешь ли ты праведным делом идти в такой день на приступ?

Это был выстрел, который мог пробить первую брешь в стене, до тех пор стоявшей несокрушимо. В зале мгновенно воцарилась тишина, и на всех лицах отразилось напряженное ожидание. Но Жанна разочаровала судей. Она лишь слегка махнула рукой, как бы отгоняя муху, и произнесла с невозмутимым равнодушием:

– Passez outre.

Улыбка на минуту осветила даже наиболее суровые лица, а иные из присутствующих рассмеялись громко. Ловушку готовили долго и тщательно; она захлопнулась и – оказалась пуста.

Судьи встали. Они сидели несколько часов подряд и к концу заседания смертельно устали. Большая часть времени была посвящена на первый взгляд несущественным событиям в Шиноне – спрашивали об изгнаннике, герцоге Орлеанском, о первых воззваниях Жанны и так далее, но вся эта якобы случайная канитель была в действительности заполнена скрытыми ловушками. Однако Жанна всякий раз благополучно выбиралась из беды; то ей приходила на помощь удача, оберегающая неопытность и невинность, то – счастливая случайность, то – ее наилучшие и вернейшие пособники: ясная прозорливость и молниеносная проницательность ее необычайного ума.

Эта ежедневная травля и выслеживанье беззащитной девушки, пленницы, закованной в цепи, должна была еще тянуться долго, долго – достойная забава для стаи гончих и ищеек, преследующих котенка! И я, на основании подтвержденных под присягой показаний, могу рассказать вам, как велось дело, с первого дня до последнего. Бедная Жанна двадцать пять лет пролежала в могиле, когда Папа созвал тот великий суд, который должен был пересмотреть ее дело и чей нелицеприятный приговор смыл до последнего пятнышка всю грязь с ее лучезарного имени и заклеймил вечным проклятием приговор и деяния нашего руанского трибунала. Маншон и некоторые члены этого суда попали в число свидетелей и предстали пред Судом Восстановления. Вспоминая о тех непристойных ухищрениях, о которых я вам только что рассказывал, Маншон заявил следующее (вы можете найти все это в правительственном отчете):

«Когда Жанна говорила о своих видениях, то ее прерывали почти на каждом слове. Ее мучили длительными повторными допросами, касавшимися самых разнообразных предметов. Почти каждый день утренний допрос длился три или четыре часа; затем они извлекали из этих утренних допросов все наиболее трудные и щекотливые места, которые служили материалом для дневных допросов, длившихся два или три часа. Поминутно они перескакивали с одной темы на другую. Но, несмотря на это, каждый ее ответ был примером поразительной мудрости и памяти. Нередко она поправляла судей, говоря: „Ведь я уже ответила на этот вопрос раньше; справьтесь у регистратора“ – и отсылала их ко мне».

А вот показание одного из судей Жанны. Не забудьте, что эти свидетели говорили не о двух или трех днях, а об утомительной, бесконечной веренице дней.

«Они задавали ей глубоко ученые вопросы, но она справлялась с ними как нельзя лучше. По временам судьи внезапно меняли тему и переходили к совершенно другим предметам, как бы желая узнать, не станет ли она сама себе противоречить. Они изнуряли ее долгими допросами, тянувшимися два или три часа, после чего они сами уходили крайне усталыми. Из тех сетей, которыми ее окружали, самый сведущий человек в мире не смог бы выпутаться иначе, как с великим трудом. Все ее ответы были в высшей степени благоразумны, так что в течение трех недель я считал ее вдохновенной свыше».

Сказал ли я правду о достоинствах ее ума? Вы слышали, что заявили под присягой эти попы, эти нарочно подобранные люди, призванные ради их учености и опытности, ради их острого и изощренного ума, ради их сильного предубеждения против подсудимой! Они признали, что молодая бедная крестьянка одержала победу над шестьюдесятью двумя испытанными законоведами. Не так ли? Они явились из Парижского университета, а она – из овчарни, из коровника! О, поистине она была велика, удивительна. Понадобились шесть тысячелетий, чтобы произвести ее на свет; но другой, подобной ей, земля не увидит и через пятьдесят тысяч лет. Таково мое убеждение.

77. Пропускаем (фр.).