Жизнь Пабло Неруды как бедного поэта на Шри-Ланке

Автор: Джейми Джеймс (Jamie James)

В 22 года Пабло Неруда был международной литературной знаменитостью, и вместе с тем – отчаянно бедным. Его вторая книга «Двадцать стихотворений о любви и одна песня отчаяния» имела сенсационный успех, и позже стала одним из бестселлеров среди сборников поэзии 20 века (более 20 миллионов экземпляров на сегодняшний день), но автору за неё почти ничего не заплатили. Он был студентом университета Сантьяго в Чили, и ему приходилось голодать. Неруда носил просторный плащ, чтобы скрывать свою измождённую фигуру, и широкополую шляпу для придания ореола загадочности.

Обычно юные бедные поэты избирали для себя следующий путь – отправлялись в Париж, чтобы жить за счёт старших, уже состоявшихся писателей, пока не добивались признания, или всё бросали и возвращались домой.

И всё же, несмотря на свою нищету, Пабло был полон решимости не стать очередным голодающим поэтом на Монмартре, поэтому он стал подыскивать себе пост заграничного дипломата.

В Латинской Америке репутация литератора гарантировала уважение властей. Университетский одногруппник-аристократ представил Неруду министру иностранных дел, знакомому с поэзией Пабло. Министр сразу же предложил Неруде пост и выдал целый список заграничных городов, нуждавшихся в услугах представителя из Чили. Поэт до этого не слышал ни об одном из этих городов, и запомнил лишь одно название. Когда министр спросил его, куда он хочет отправиться, Неруда уверенно ответил: «Рангун» (ныне Янгон – прим. пер.). Он и понятия не имел, где это.

Так в 1927 году Неруда отплыл в Бирму, далекую страну, чуждую всему, что он знал. Его пребывание в Азии продлится пять лет: за двумя годами в Рангуне последуют консульские посты на Цейлоне (современная Шри-Ланка) и на Яве.

Самый надёжный источник, свидетельствующий об умонастроениях Неруды в Азии – это письма, которые он писал Гектору Ианди, аргентинскому критику, хвалившему «20 стихотворений о любви». Было очень смело со стороны Неруды решиться на ссылку в дальние земли, ведь он едва стал взрослым. Это жизненный опыт оказался более шокирующим, чем он бы готов признаться семье и друзьям. Эпистолярные отношения с сочувствующим старшим коллегой из Буэнос-Айреса служили хорошим средством для выражения его внутреннего смятения. Его первое письмо Ианди было далеко не смелым:

«Временами, долгими периодами я ощущаю пустоту и бессилие выразить что-либо или внутренне утвердиться в чём-либо, и дикое поэтическое расположение духа, что всё еще существует во мне, открывает мне все более тернистый путь. В результате, победа во внутренней борьбе достигается страданиями, из-за необходимости занимать довольно обособленное положение, а силы для этого слишком мало».

Главной причиной отшельничества Неруды была узко мыслящая «верхушка» колонии, к которой он питал отвращение. Иностранных дипломатов строго предупреждали не иметь связей с местными людьми. Когда один британский чиновник намекнул Пабло, что ему не следует бывать в популярном персидском кафе, так как туда частенько захаживают местные – иначе говоря, люди, в чьей стране он был гостем, – поэт взбунтовался против такой нетерпимости, и вместо этого выбрал изоляцию.

Так как официальных обязанностей у него было немного, большую часть времени молодой консул посвящал чтению: читал много испанской и французской поэзии, в частности Кеведо и Рембо, а также он полностью прочёл роман Пруста четыре раза. И конечно, поэт ещё и писал. Неруда никогда не оставлял творчество надолго. В Азии он писал плодотворно, но интеллектуальное одиночество Неруды тяжким грузом лежало у него на душе и процесс сочинения требовал мучительного труда. Плоды этого труда, собранные в первых двух томах сборника «Местожительство – земля» , по тону радикально отличаются от земного, мистического лиризма «Двадцати стихотворений о любви».

Жалобы на отчуждение, выраженные в галлюцинаторных, иногда странно раздробленных метафорах, явились предвестьем модернистских форм, господствовавших в поэзии его века, но своё начало они брали прямо из одиночества поэта. Этот сборник часто неверно описывают как сюрреалистический: Неруда никак не был связан с зарождавшимся в Европе движением сюрреализма, и любые параллели являются случаем литературной конвергенции. Если в этих поэмах и есть чьё-то прямое влияние, то это влияние Рембо.
Некоторые строфы словно предвосхищают баллады-кошмары Боба Дилана, такие как «Леди из низины с грустными глазами»; строфы с мрачным эмоциональным зарядом, но не направляемые никакой связной теорией (как сюрреализм направлялся психологией Фрейда).

«Ночная коллекция» начинается так (приводится в переводе С.А. Гончаренко, 1977):

«Я одолел аллегорического злодея — ангела сновидений.
Как упорствовал он! И сейчас
слышна его смутная поступь,
шаги, облепленные улитками и цикадами,
спелёнатые запахом моря и ароматом
пронзительных плодов».

Хоть Неруда в Рангуне и был одиноким отшельником, но он не был один. У него была возлюбленная – бирманка, взявшая английское имя Джози Блисс. Она работала машинисткой и на работу одевалась как англичанка. Возможно, Джози оказывала Пабло финансовую помощь, в дополнение к его жалкой зарплате. Как бы то ни было, Неруда поселился вместе с ней. Когда колониальные власти узнали об этом, то изгнали его из всех своих клубов. Позже Пабло сказал, что этот остракизм «доставил ему несказанное удовольствие». Не считая его яростного несогласия с их политикой, эти мелкие бюрократы были скучны поэту.

Джози Блисс была и до безумия предана Неруде, и, в то же время, терзалась непреодолимой ревностью. В своих мемуарах, законченных незадолго до его смерти в 1973 году, поэт пишет: «Иногда я просыпался от зажёгшегося света, и видел призрака, движущегося по ту сторону москитной сетки. Это была Джози, легко одетая во что-то белое, с длинным острым ножом в руках. Это была она, она часам бродила вокруг моей кровати, никак не решаясь меня убить. "Когда ты умрёшь, — говорила она, — наступит конец моим страхам"».

Как раз в то время, когда ревность Джози становилась всё более угрожающей, Неруда получил телеграмму из Сантьяго о своём немедленном переводе на Цейлон. Он сбежал тайком, ночью, чтобы скрыться от своей неумолимой Фурии, и по пути на Цейлон написал ей прощальную поэму. «Танго вдовца» — самая известная поэма из первого тома сборника «Местожительство — Земля», в которой ясно выражено страдание от расставания, усиливающееся необходимостью. Поэт воображает себе гнев покинутой возлюбленной:

«О Малина (злобная), теперь ты уже нашла письмо, пролила слёзы ярости,
И уже оскорбила память моей матери, назвав её дрянной стервой и собачьей матерью,
Теперь ты уже выпила свой полуночный чай, совершенно одна, глядя на мои башмаки, теперь опустевшие навсегда».

Цейлон больше подходил Неруде, чем Бирма. Или, может, он уже был закалён бирманской жизнью: во второй раз культурный шок уже не так силён. Он обустроил себе традиционный холостяцкий быт, основываясь на принципах рациональности. Пабло арендовал ухоженное бунгало на пляже в Уэллаватте, пригороде на южной границе Коломбо, и нанял молчаливого слугу по имени Брампи, чтобы он обо всём заботился. Компанию ему составляли собака и мангуст по кличке Кирия, который спал в его постели и ел с его стола.

В Уэллаватте Неруда полностью погрузился в изучение морской жизни, природного мира столь же магического для него, как и леса на антарктическом юге Чили, где он в детстве катался верхом. «Каждое утро меня ошеломляло чудо вновь очистившейся природы», — писал он. Он вставал до восхода солнца вместе с рыбаками и наблюдал, как они раскидывали на пляже свои сети, заполненные яркими рыбками, рыбками похожими на птиц из джунглей, красными, трёхцветными, фосфорически тёмно-синими, словно насыщенный бархат. Во время прогулок поэт заходил всё дальше и дальше в глушь, где однажды он даже обнаружил место купания слонов.

Британцы на Цейлоне раздражали Неруду так же, как и в Бирме. Однажды вечером, по пути на торжественный ужин, он услышал музыку и голос то ли женщины, то ли мальчика, и остановился послушать. Голос «вибрировал и рыдал, воспарял к несказанным высотам, затем неожиданно и вовсе прекращал петь, исчезая в тенях, смешиваясь с ароматом красного жасмина, сплетаясь в арабески». Долго сидел он на коврике в ветхой лачуге, зачарованный песней, не в силах сдвинутся с места, слово заворожённый. Когда он, сильно опоздав, прибыл на ужин и извинился перед присутствующими, жителями Британии, разодетыми формально, в черно-белое, сказав, что его задержала музыка. Они элегантно напустили на себя изумлённый вид: «Какая музыка? Вы хотите сказать, что среди туземцев есть музыканты?» Такое им даже в головы не приходило.

На Цейлоне Неруда нашёл себе товарищей по разуму, которых ему не хватало в Бирме. Он сблизился с кружком евразийских модернистов, возглавляемым Лайонелом Уэндтом, пианистом и фотографом, специализирующемся на лирических исследованиях образа мужчины-подростка, и его партнером, художником Джорджем Китом, рисовавшем жителей деревни в квази-кубистском стиле. Группа Коломбо’43 (под этим названием их знали) оставалась практически неизвестной за пределами Шри-Ланки, но оказывала значительное влияние на художественную жизнь страны до настоящего времени.

Неруда стал близким приятелем этой группы. Когда неутомимый Уэндт организовал выставку картин, Неруда написал рецензию для газеты в Коломбо, редкий случай, когда поэт выступает в качестве художественного критика. Для писателя, который раньше не интересовался современным искусством, не считая тех картин, которые он студентом мог видеть в Сантьяго, рецензия содержала замечательно утончённую критику. Он с похвалой отзывается о том, как Кит изображал своих сингалезских моделей, придавая им «странно выразительное величие». Все модели «излучают ауру чувства необычайной глубины». Поэт также отмечает «зрелую сдержанность» в работах 28-летнего художника. Европейские критики пренебрегали Китом (когда вообще замечали его) как экзотическим второсортным подражателем Пикассо, упуская сингалезскую атмосферу, пронизывающую его работы, которую сразу же почувствовал чилийский поэт.

У Уэндта была своя библиотека, и он получал книжные новинки из Англии. Каждую неделю он посылал в бунгало Неруды слугу на велосипеде с мешком книг. Так Неруда впервые познакомился с модернистской литературой, особенно с Конрадом, Джойсом, Элиотом и Лоуренсом.

Неизбежно узнал он и о наследии еще одного иностранного дипломата на Цейлоне — Леонарда Вульфа, служившего в администрации колонии семь лет до отставки в 1911 году, которую он принял, чтобы не выполнять приказ сжечь дом фермера, чью землю экспроприировали. Неруда чрезвычайно хвалил первую книгу Вульфа «Деревня в джунглях», мрачный натуралистичный роман, но большее впечатление, по крайней мере поначалу, на него произвёл Лоуренс. Поэта будоражил открытый эротизм в романах Лоуренса. Несмотря на это, когда он прочёл «Любовника леди Чаттерлей» Дэвида Герберта Лоуренса , дидактизм произведения оттолкнул его. «Лоуренс предлагает курс сексуального образования, почти ничего общего не имеющий с тем, что мы спонтанно узнаём о жизни и любви».

В Коломбо Неруда продолжал жаловаться Гектору Эанди на одиночество, но жалобы приобрели литературный, самосознающий накал, возможно под влиянием писем Рембо из Африки, которые поэт возможно читал. Мемуары Неруды открывают нам, что он был слишком занят в кружке Уэндта, и слишком часто менял возлюбленных, чтобы чувствовать себя одиноким. Женщина по имени Пэтси часто навещала его вместе со своими подругами, «смуглыми и загорелыми девушками, в чьих жилах текла бурская, английская, дравидийская кровь». Неруда в своих мемуарах писал: «Они великодушно делили со мной постель, ничего не требуя взамен».

Эти мемуары иногда критикуют за стремление автора представить себя в наилучшем свете, но несмотря на несколько отрывков с фальшивым самоуничижением, искренность Пабло поражает. Неруда описывает один случай в Уэллаватте, бросивший тень на его посмертную репутацию. Он был без ума от женщины-тамилки из касты парий, подбиравшей объедки на его улице, самой красивой женщины из тех, что он видел на Цейлоне. Он оставлял ей небольшие подарки — фрукты и шёлк — на дорожке, ведущей к уборной, но она их не замечала. Однажды поэт схватил женщину за запястье и пристально посмотрел в глаза.

«Без улыбки, она позволила себя увести, и вскоре уже была, обнаженная, в моей кровати. Её тонкая талия, полные бедра, чаши её грудей делали её похожей на одну из тысячелетних скульптур с юга Индии. Всё это время она лежала с широко раскрытыми глазами, полностью безответная. Она была права, что презирала меня. Больше такого не повторялось».

Мемуары Неруды — единственное место, где говорится об этом насилии, вызвавшем недавно шквал критики в адрес поэта.

Несмотря на умственное возбуждение и любовные восторги, жизнь Неруды в Коломбо была стабильна и безопасна. Но однажды утром всё перевернулось с ног на голову, когда стремительная Джози Блисс постучалась в его дверь. Каким-то образом она добралась в Коломбо и нашла его бунгало у моря. На своих плечах она принесла мешок риса и пластинки Поля Робсона, которые они слушали в Рангуне. Разразилась катастрофа. Когда Пабло не разрешил ей остаться у него дома, она пригрозил сжечь его и разбила лагерь на улице. Когда «кроткая леди-англичанка» нанесла Неруде визит, Джози бросилась на неё с ножом. Полицейские сказали поэту, что если он не поселит Блисс у себя, то её депортируют. Отчаянную ситуацию разрешил сосед Пабло, добрый человек по имени Фернандо, взявший Джози к себе. Он объяснил ей безнадёжность её положения и убедил покинуть Цейлон по своей воле.

Неруда сопровождал Джози Блисс на борт корабля, идущего в Рангун. Когда они расставались, женщина горько рыдала и покрывала его поцелуями. Словно исполняя ритуал, она целовала его лицо, руки, костюм, и, прежде чем он успел её остановить, Джози склонилась к его ногам и поцеловала его ботинки. Когда она поднялась, заплаканное лицо женщины было испачкано белым мелом, которым были начищены ботинки. «Это бурное страдание, эти ужасные слёзы, бегущие по её белому как мел лицу, я никогда не забуду», — писал он.

Бурные отношения с Джози Блисс отражают его двусмысленное отношение к Азии. В своих мемуарах он писал: «Я так глубоко проник в душу и жизнь местного народа, что отдал сердце местной девушке». Однако такая связь была обычной, этого даже ожидали от холостяков-переселенцев. Неруда так описывает Джози Блисс, её английское имя и английскую одежду, что она предстаёт чем-то средним между душой народа и колониализмом. Будучи сыном провинциального железнодорожного работника в бывшей испанской колонии, Неруда инстинктивно сочувствовал бирманцам и сингалезцам, а не их напыщенным иностранцам -господам. Всё же, хоть он никогда не смог бы спокойно воспринимать белых супремасистских снобов, строящих из себя «крупную рыбу» в «колониальных прудах», креольское образование, полученное им в Чили, мешало ему серьезно заинтересоваться азиатской культурой. Неруда был атеистом, как и его отец, и чувствовал инстинктивное отвращение к мистическим религиям Азии, что впоследствии подтвердилось принятием им коммунизма, доктринально отрицавшего любую религию.

Не один раз Неруда утверждал, что его пребывание в Азии не имело никакого влияния на его поэзию. Поэты — плохие судьи в том, что касается источника влияния на их творчество, и данном случае важнейший след, оставленный этим жизненным опытом, остался незаметен для Пабло. Каким бы болезненным ни было его одиночество, оно оградило его от модных творческих течений Европы того времени. На Цейлоне Неруда нашёл друзей и интеллектуальную зону комфорта среди евразийского сообщества, на самой дальней границе модернизма: Коломбо был почти так же далеко от Парижа, как и Сантьяго.

Когда он попытался опубликовать «Местожительство — Земля» в Испании, ему резко отказали. Однако ему удалось поместить несколько стихотворений в журнал «Критерион», редактором которого был Т.С. Эллиот, что дало старт его международной карьере как южноамериканского поэта, не обремененного связями с европейским литературным движением. Склонность Неруды к сомнительным, промежуточным районам проявила себя и в его последнем назначении в Батавию (современная Джакарта). Когда он отплыл на Яву, то взял с собой своего слугу Брампи и мангуста Кирию. Там, в местном теннисном клубе, он встретил яванку голландско-евразийского происхождения и женился на ней. Она стала матерью его единственного ребёнка.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ