О письме в стихах Макса Волошина к будущей его первой жене

Разбор стихотворения Макса Волошина "Письмо"

Прежде чем разбирать стихотворение "Письмо" Максимилиана Волошина, написанное в мае 1904 года и отправленное своей любимой Сабашниковой Маргарите Васильевне в июне того же года, необходимо сказать хотя бы несколько слов о женщине, ставшей в апреле 1906 года первой женой поэта, с которой он формально прожил чуть больше года, развелся в мае 1907, и об истории их отношений.
М.В.Сабашникова происходила из очень богатой купеческой семьи, ее отец был крупнейшим в России торговцем чая, дядя владельцем крупнейшего книжного издательства, тетка женой поэта Константина Бальмонта, а сама она была художником репинской школы, поклонником Врубеля, поэтом, мистиком, антропософом, вела богемный образ жизни. Познакомилась с М. Волошиным она зимой 1903 года на картинной выставке, но при первом знакомстве Макс ей очень не понравился.
Их следущее знакомство состоялось уже в следущем году в Париже, куда Маргарита приехала совершенствоваться в живописи и где в то время, хотя и продолжительными наездами, уже несколько лет жил Макс. Тут надо сказать, что к тому времени за 4 года жизни в Европе Макс успел изучить Париж как свои пять пальцев, а еще он успел пройти пешком ряд стран: Францию, Испанию, Италию. Макс был чрезвычайно одаренным от природы человеком, он рисовал картины, писал стихи, интересовался древними языками, драматургией и мифологией, знал латинский, французский, итальянский, писал статьи о театре, изучал религию и восточную, и западную, встречался на Востоке с тибетским ламой, принимал католицизм, потом был магом и мистиком, поклонником Владимира Соловьева, знаком со многими знаменитыми поэтами серебряного века поэзии в России...
Поэтому вполне естественно, что он стал гидом Маргариты по приезду ее в Париж и только тут Маргарита раскрыла перед собой его внутренний образ: образ человека доброжелательного, искреннего, широко образованного, мистически настроенного, смотрящего на все с любознательностью и влюбленного в литературу, поэзию, живопись, архитектуру и историю Древнего мира.
К тому же была весна, а сочетанию молодости, весны и Парижа очень трудно противостоять. Так постепенно между двумя очень разными людьми сначала возникло чувство влюбленности, а позже и сама любовь. А еще Макс обнаружил поразительное сходство между древнеегипетской царицей Таиах (имя было придумано Волошиным) и своей возлюбленной, что для пылкого воображения Макса лишь подбросило хворосту в костер любви, полыхавший в его сердце. Через два года молодые люди, хотя Максу было уже далеко за двадцать, несмотря на возражения родни Маргариты, поженились. В Коктебеле Маргарите было скучно, и молодожены перебрались в столицу, а в Петербурге они поселились в том самом доме, где была знаменитая башня Вячеслава Иванова, только двумя этажами ниже. Вся поэзия русского серебряного века прошла через эту квартиру поэта Вячеслава Иванова, а кроме поэтов, тут были и писатели, и музыканты, и театроведы, и литературные критики, и художники, и артисты, и философы, одним словом, вся художественная богема столицы империи собиралась здесь по знаменитым "ивановским" средам.
Молодая чета органично влилась в это изысканное общество, но хозяева квартиры Вячеслав Иванов и его жена Лидия Зиновьева-Аннибал особое предпочтение сделали все же Маргарите, а со временем Маргарита стала запросто бывать одна в любое время у Вячеслава Иванова и его жены, оставляя надолго своего мужа в холодном одиночестве.
Макс считал Иванова своим другом, и даже после развода с женой сохранил с Ивановым дружеские отношения. В то время, когда отношения между его женой и Ивановым переросли в нечто большее, чем просто дружеская привязанность между мужчиной и женщиной, Макс сомневался в своей собственной любви к Маргарите, Маргарита же в свою очередь, как она признавалась много лет спустя, обладала неким комплексом, заключавшимся в том, что влюбленный в нее мужчина терял для нее всякую ценность и ей всегда хотелось "добить" такого мужчину. Таким образом, семейная жизнь молодой супружеской пары не заладилась. Макс очень великодушно, как он считал, дал своей жене полную свободу, и, когда она собралась уехать "на время" в имение Иванова, он сам уехал в Коктебель, а в мае Макс и Маргарита развелись. В том же 1907 году неожиданно умерла жена Иванова, но будучи уже свободным от семейных обязательств, Вячеслав Иванов не женился на Маргарите, как она этого ждала, а женился на дочери умершей жены от ее первого брака.
Теплые отношения между Волошиным и Сабашниковой сохранились на всю жизнь, несмотря на то, что Макс был женат еще дважды.
Маргарита прожила долгую жизнь и скончалась в Германии в Штутгарте в 1973году в возрасте 91 года.
Ну вот, когда в общих чертах рассказано и о Маргарите, и об истории отношений ее и Макса, можно,наконец перейти и к стихотворению "Письмо", которое Макс в действительности и отослал в июне 1904 года своей возлюбленной. Как по мне, по стилю, художественному уровню и производимому впечатлению оно относится к вершинам русской поэзии и ни в чем не уступает лучшим стихотворным произведениям Блока, Есенина, Пушкина и Лермонтова. Судите сами. Для начала мне придется привести целиком это очень большое по объему стихотворение Волошина, а потом я попытаюсь дать ему краткий анализ или по крайней мере обратить ваше внимание на несколько интересных моментов.
1

Я соблюдаю обещанье
И замыкаю в чёткий стих
Моё далёкое посланье.
Пусть будет он, как вечер, тих,
Как стих «Онегина» прозрачен,
Порою слаб, порой удачен,
Пусть звук речей журчит ярчей,
Чем быстро шепчущий ручей…
Вот я опять один в Париже
В кругу привычной старины…
Кто видел вместе те же сны,
Становится невольно ближе.
В туманах памяти отсель
Поёт знакомый ритурнель.

2

Всю цепь промчавшихся мгновений
Я мог бы снова воссоздать:
И робость медленных движений,
И жест, чтоб ножик иль тетрадь
Сдержать неловкими руками,
И Вашу шляпку с васильками,
Покатость Ваших детских плеч,
И Вашу медленную речь,
И платье цвета Эвкалипта,
И ту же линию в губах,
Что у статуи Таиах,
Царицы древнего Египта,
И в глубине печальных глаз —
Осенний цвет листвы — топаз.

3

Рассвет. Я только что вернулся.
На веках — ночь. В ушах — слова.
И сон в душе, как кот, свернулся…
Письмо… От Вас?
Едва-едва
В неясном свете вижу почерк —
Кривых каракуль смелый очерк.
Зажёг огонь. При свете свеч
Глазами слышу Вашу речь.
Вы снова здесь? О, говорите ж.
Мне нужен самый звук речей…
В озёрах памяти моей
Опять гудит подводный Китеж,
И лёгкий шелест дальних слов
Певуч, как гул колоколов.

4

Гляжу в окно сквозь воздух мглистый.
Прозрачна Сена… Тюильри…
Монмартр и синий, и лучистый.
Как жёлтый жемчуг — фонари.
Хрустальный хаос серых зданий…
И аромат воспоминаний,
Как запах тлеющих цветов,
Меня пьянит. Чу! Шум шагов…
Вот тяжкой грудью парохода
Разбилось тонкое стекло,
Заволновалось, потекло…
Донёсся дальний гул народа;
В провалах улиц мгла и тишь.
То день идет… Гудит Париж.

5

Для нас Париж был ряд преддверий
В просторы всех веков и стран,
Легенд, историй и поверий.
Как мутно-серый океан,
Париж властительно и строго
Шумел у нашего порога.
Мы отдавались, как во сне,
Его ласкающей волне.
Мгновенья полные, как годы…
Как жезл сухой, расцвел музей…
Прохладный мрак больших церквей…
Орган… Готические своды…
Толпа: потоки глаз и лиц…
Припасть к земле… Склониться ниц…

6

Любить без слёз, без сожаленья,
Любить, не веруя в возврат…
Чтоб было каждое мгновенье
Последним в жизни. Чтоб назад
Нас не влекло неудержимо,
Чтоб жизнь скользнула в кольцах дыма,
Прошла, развеялась… И пусть
Вечерне-радостная грусть
Обнимет нас своим запястьем.
Смотреть, как тают без следа
Остатки грёз, и никогда
Не расставаться с грустным счастьем,
И, подойдя к концу пути,
Вздохнуть и радостно уйти.

7

Здесь всё теперь воспоминанье,
Здесь всё мы видели вдвоём,
Здесь наши мысли, как журчанье
Двух струй, бегущих в водоём.
Я слышу Вашими ушами,
Я вижу Вашими глазами,
Звук Вашей речи на устах,
Ваш робкий жест в моих руках.
Я б из себя все впечатленья
Хотел по-Вашему понять,
Певучей рифмой их связать
И в стих вковать их отраженье.
Но только нет… Продлённый миг
Есть ложь… И беден мой язык.

8

И всё мне снится день в Версале,
Тропинка в парке между туй,
Прозрачный холод синей дали,
Безмолвье мраморных статуй,
Фонтан и кони Аполлона,
Затишье парка Трианона,
Шероховатость старых плит
(Там мрамор сер и мхом покрыт).
Закат, как отблеск пышной славы
Давно отшедшей красоты,
И в вазах каменных цветы,
И глыбой стройно-величавой —
Дворец: пустынных окон ряд
И в стёклах пурпурный закат.

9

Я помню тоже утро в Hall'e,
Когда у Лувра на мосту
В рассветной дымке мы стояли.
Я помню рынка суету,
Собора слизистые стены,
Капуста, словно сгустки пены,
«Как солнца» тыквы и морковь,
Густые, чёрные, как кровь,
Корзины пурпурной клубники,
И океан живых цветов —
Гортензий, лилий, васильков,
И незабудок, и гвоздики,
И серебристо-сизый тон,
Обнявший нас со всех сторон.

10

Я буду помнить Лувра залы,
Картины, золото, паркет,
Статуи, тусклые зеркала,
И шелест ног, и пыльный свет.
Для нас был Грёз смешон и сладок,
Но нам так нравился зато
Скрипучий шёлк чеканных складок,
Тёмно-зелёного Ватто.
Буше — изящный, тонкий, лживый,
Шарден — интимный и простой,
Коро — жемчужный и седой,
Милле — закат над жёлтой нивой,
Весёлый лев — Делакруа,
И в Saint-Germain d'Auxerroy —

11

Vitraux — камней прозрачный слиток:
И аметисты, и агат.
Там ангел держит длинный свиток,
Вперяя долу грустный взгляд.
Vitraux мерцают, точно крылья
Вечерней бабочки во мгле…
Склоняя голову в бессилье,
Святая клонится к земле
В безумье счастья и экстаза…
Tête Inconnue! Когда и кто
Нашёл и выразил в ней то
В движенье плеч, в разрезе глаза,
Что так меня волнует в ней,
Как и в Джоконде, но сильней?

12

Леса готической скульптуры!
Как жутко всё и близко в ней.
Колонны, строгие фигуры
Сибилл, пророков, королей…
Мир фантастических растений,
Окаменелых привидений,
Драконов, магов и химер.
Здесь всё есть символ, знак, пример.
Какую повесть зла и мук вы
Здесь разберёте на стенах?
Как в этих сложных письменах
Понять значенье каждой буквы?
Их взгляд, как взгляд змеи, тягуч…
Закрыта дверь. Потерян ключ.

13

Мир шёл искать себе обитель,
Но на распутье всех дорог
Стоял лукавый Соблазнитель.
На нём хитон, на нём венок,
В нём правда мудрости звериной;
С свиной улыбкой взгляд змеиный.
Призывно пальцем щёлкнул он,
И мир, как Ева, соблазнён.
И этот мир — Христа невеста —
Она решилась и идёт:
В ней всё дрожит, в ней всё поёт,
В ней робость и бесстыдство жеста,
Желанье, скрытое стыдом,
И упоение грехом.

14

Есть беспощадность в примитивах.
У них для правды нет границ —
Ряды позорно некрасивых,
Разоблачённых кистью лиц.
В них дышит жизнью каждый атом:
Фуке — безжалостный анатом —
Их душу взял и расчленил,
Спокойно взвесил, осудил
И распял их в своих портретах.
Его портреты казнь и месть,
И что-то дьявольское есть
В их окружающих предметах
И в хрящеватости ушей,
В глазах и в линии ноздрей.

15

Им мир Рэдона так созвучен…
В нём крик камней, в нём скорбь земли,
Но саван мысли сер и скучен.
Он змей, свернувшийся в пыли.
Рисунок грубый, неискусный…
Вот Дьявол — кроткий, странный, грустный.
Антоний видит бег планет:
«Но где же цель?»
— Здесь цели нет…
Струится мрак и шепчет что-то,
Легло молчанье, как кольцо,
Мерцает бледное лицо
Средь ядовитого болота,
И солнце, чёрное как ночь,
Вбирая свет, уходит прочь.

16

Как горек вкус земного лавра…
Роден навеки заковал
В полубезумный жест Кентавра
Несовместимость двух начал.
В безумье заломивши руки,
Он бьётся в безысходной муке,
Земля и стонет, и гудит
Под тяжкой судоргой копыт.
Но мне понятна беспредельность,
Я в мире знаю только цельность,
Во мне зеркальность тихих вод,
Моя душа как небо звездна,
Кругом поёт родная бездна, —
Я весь и ржанье, и полёт!

17

Я поклоняюсь вам, кристаллы,
Морские звёзды и цветы,
Растенья, раковины, скалы
(Окаменелые мечты
Безмолвно грезящей природы),
Стихии мира: Воздух, Воды,
И Мать-Земля и Царь-Огонь!
Я духом Бог, я телом конь.
Я чую дрожь предчувствий вещих,
Я слышу гул идущих дней,
Я полон ужаса вещей
Враждебных, мёртвых и зловещих,
И вызывают мой испуг
Скелет, машина и паук.

18

Есть злая власть в душе предметов,
Рождённых судоргой машин.
В них грех нарушенных запретов,
В них месть рабов, в них бред стремнин.
Для всех людей одне вериги:
Асфальты, рельсы, платья, книги,
И не спасётся ни один
От власти липких паутин.
Но мы, свободные кентавры,
Мы мудрый и бессмертный род,
В иные дни у брега вод
Ласкались к нам ихтиозавры.
И мир мельчал. Но мы росли.
В нас бег планет, в нас мысль Земли!

Само стихотворение входит в цикл " AMORI AMARA SACRUM", что в переводе с латинского означает "СВЯТИЛИЩЕ ГОРЬКОЙ ЛЮБВИ", сам цикл вошел в сборник стихов Волошина "Годы странствий", который увидел свет в 1910 году.
Цикл посвящен Маргарите Сабашниковой и состоит из 23 стихотворений, последнее из которых называется "In mezza di cammin ", что в переводе с итальянского означает" на половине пешего пути" и написано в мае 1907 года, то есть в том месяце, когда состоялся развод Макса и Маргариты. Все стихотворения цикла обращены к Маргарите Сабашниковой, за исключением трех, одно из которых ("Спустилась ночь...") обращено к Марии Ауэр, другое (" Старые письма")-- к Александре Гольштейн, а третье ("Если сердце горит и трепещет") -- к Вайолет Харт.
Интересно, что в некоторых изданиях название этого цикла переводится как " Святая горечь любви", а в третьих изданиях как " Темные восторги любви".
Но само стихотворение впервые было опубликовано раньше: в 1907 году в двенадцатом номере журнала "Перевал".
Ряд слов на иностранном языке в стихотворении переводится как "витражи церкви Сен-Жермен-л'Осеруа" и как "Голова неизвестной". Относительно последней: это бюст средневекового итальянского скульптора
Франческо Лаураны, выставленный в Лувре. Впоследствии Волошин приобрел гипсовый слепок с этой работы и перевез в Коктебель.
Заслуживает также упоминания французский художник Одилон Редон, картины которого, навеянные подсознательными страхами и кошмарами самого живописца, были , окровенно говоря, жутковатыми, например, изображение огромного волосатого паука с человеческим лицом.
Слово " ритурнель" обозначает часть аккомпанемента, повторяющийся в начале и конце каждого романса, арии и т.д.
Таиах - придуманное Волошиным имя для египетской царицы, возможно, Тайи, или Тийи, жены фараона Аменхотепа III.
Относительно задумчивого Дьявола: одна из литографий работы Редона (рисунок углем), иллюстрирующих драму Флобера "Искушение святого Антония" со словами Антония и ответом ему Сатаны произвели на Волошина неизгладимое впечатление на всю жизнь. Рисунок изображал голову Сатаны со взглядом неимоверной печали, устремленным в бесконечную пустоту.
Упоминаемый Hall -- это рынок в Париже.
Интересно, что в письме к возлюбленной Маргарите от 22 июня 1907 года это стихотворение имеет еще одну строфу, которой нет нигде в издаваемых сборниках Волошина. Привожу ее полностью, она идет сразу после слов из окончания предыдущей строфы "И беден мой язык":

"Я буду помнить жизнь вне рамок.
Поездки в лес на целый день.
Фонтенебло. И парк, и замок.
Скамью. Фонтан. Каштанов тень.
Потом в лесу три старых пушки.
Ущелья. Вечер у опушки
На диком склоне у сосны.
Леса, как море". Диск луны.
Дорога в белом лунном свете.
Внизу сквозь кружево ветвей
Миганье радужных огней.
Я помню их, прогулки эти -
Я четко помню каждый день:
St. Cloud, Мэдон, Венсенн, Сюреннь".

Упоминаемые здесь Сен-Клу, Мэдон, Венсенн, Сюренн - это пригороды Парижа.
Эти стихи очень музыкальны, попробуйте прочитать их вслух и вы насладитесь в полную силу их зачаровывающим ритмом, точно подобранной рифмой и яркостью образов и картин, сразу видно, что стихи написаны художником, тонко чувствующим все краски и их оттенки мира.
Перейдем теперь к некотрым особенностям стихотворения, которые меня очень и заинтриговали и заинтересовали.
Максимилиан Волошин пишет:

"Любить без слёз, без сожаленья,
Любить, не веруя в возврат…
Чтоб было каждое мгновенье
Последним в жизни. Чтоб назад
Нас не влекло неудержимо,
Чтоб жизнь скользнула в кольцах дыма,
Прошла, развеялась… И пусть
Вечерне-радостная грусть
Обнимет нас своим запястьем.
Смотреть, как тают без следа
Остатки грёз, и никогда
Не расставаться с грустным счастьем,
И, подойдя к концу пути,
Вздохнуть и радостно уйти."

Именно так и учились любить в жизни Макс и Маргарита: любить без слез и сожаленья, любить, не веруя в возврат". Если честно, так в жизни мало кто любит, многие скажут, что это не любовь, мол, как же так, не пытаться удержать любовь, или, если ее потерял, не пытаться ее вернуть, не горевать о ней, не тосковать, не проливать слезы. Все мы любили так, все тосковали и горевали. Один Иван Тургенев чего стоит, вспомнить хотя бы его знаменитое "В дороге", ставшее в России, наверное, одним из самых популярных романсов за последние 150 лет. А вот для Максимилиана Волошина все было иначе. Светлая грусть -- да, но тоска черная -- нет.
И еще: " чтоб жизнь скользнула в кольцах дыма", то есть жить легко, мудро, все принимая и ничего не отрицая, смотря на все со стороны, как летописец, фиксируя, отмечая, но отстраненно, это не значит не сопереживая, но сводя внутреннюю субъективность взгляда до минимума, примерно так, как смотрит на все сверху Высшая сила, которая и создала этот мир со всем тем и светлым, и темным, что в нем есть. Волошин и был таким философом, отрешенным и стоящим в стороне от земных сует. Плохо ли, хорошо ли, правильно или нет, но такова была его жизненная позиция, почерпнутая из разных философий и выработанная собственными размышлениями
И еще: никогда не расставаться с грустным счастьем, а почему счастье грустное? Не потому ли, что в многой мудрости и многая печаль? А почему все же счастье? Потому что всепонимающая отстраненность от сует мира дает глубокий взгляд на вещи, не просто глубокий, а даже космический, а что есть счастье по большому счету как не жизнь в мире с самим собой, со своей совестью, как не глубочайший внутренний покой?
И еще: а почему " и, подойдя к концу пути, вздохнуть и радостно уйти"? Не потому ли, что и смерть это часть жизни, часть мира, в котором мы живем, что, даже, если она не продолжение нашей вечной души, нашей вечной жизни, то и в этом случае, она дает отдых, причем отдых желанный от всех жизненных тягот, ведь рано или поздно от жизни устают все, чем дольше живешь, тем больше устаешь, и дело даже не в болезнях бренного тела, дело в постепенно накапливающейся с каждым годом и каждым десятилетием душевной усталости, недаром одним из самых страшных наказаний по библии есть невозможность никогда умереть и необходимость вечно скитаться по дорогам жизни как библейский Вечный жид.
Следущий момент, который привлек мое внимание, был отрывок, где говорилось в очень туманных выражениях о неком "Соблазнителе в хитоне и в венке, который мир соблазнил как библейский змей-искуситель Еву, когда поведал ей о древе познания в райском саду, из-за которого и Адам и Ева потеряли невинность, но стали мудры и искушенны.
Волошин называет мир "невестой Христа", трудно сказать, идет ли речь здесь о Магдалине, ведь по некоторым сведениям она была не распутницей, а женой Иисуса. Лично я склоняюсь к тому, что речь идет о монашках, "Христовых невестах".
Возможно, Максимилиан Волошин сравнивает мир домашинной цивилизации с ее монашеской невинностью с миром, в котором прогресс в промышленности и науке привел к порабощению человека, созданными им механизмами и тому, что в погоне за комфортом, всевозможными благами и удовольствиями, человек забыл о своей душе, о ее Божественном предназначении, что телесное и греховное в человеке вытеснило его душевное и возвышенное, то есть человек морально пал, хотя внешне обрел и мудрость, и знания, и достиг прогресса в науке, технике и промышленности. То есть Сатана рядится теперь не в шкуру змея-искусителя, а принимает облик благородного патриция в хитоне, которому соблазненное им человечество возлагает на голову венок.
Мир, вступая в техногенную эру, по Волошину, подобно Адаму и Еве, потерял первоначальную невинность, потерял свою романтичную душу, стал циничным и прагматичным и даже сам Сатана грустит и печалится о том, что все сущее во всей Вселенной бесцельно, как и человеческая жизнь, как и бег планет, все не имеет никакого смысла, и даже Солнце не излучает свет, а поглощает его как какая-нибудь черная дыра. И только мифические кентавры, к каким себя и относит Волошин, знают, что бег планет не бесцелен, как не бесцельна и жизнь человеческая. Волошин верит, что все сущее живое, и все имеет скрытый смысл и скрытую цель, и что планеты живые, и все имеет свою душу.
Более того, человек близкий к природе, особым образом настроенный и подготовленный, отрицаюший грубый и примитивный материализм, верящий в примат Духа над Материей, способен чувствовать приближение грядущих событий на астральном сверхчувственном уровне, быть пророком и прорицателем грядущих потрясений и катаклизмов.
И еще: для Волошина не только " асфальты, рельсы, платья", но и "книги" являются веригами для всех людей машинной цивилизации.
Вериги, как известно, это металлические цепи, надеваемые для усмирения человеческой плоти. Таким образом, по Волошину, даже книги машинной эры несут человеку обнищание его духовной сферы. В этом видится известная перекличка с Руссо с его призывом вернуться от прогресса и цивилизации к Матери-природе. Конечно, это была утопия, и можно с большим основанием сказать, что Максимилиан Волошин был величайшим утопистом двадцатого века. И тем не менее, насколько бы наш мир стал циничнее, скучнее и бесцветнее, если бы в нем не было таких романтиков, мистиков, утопистов и философов, как Максимилиан Волошин?