Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
© Введенский В., 2014
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014
Глава первая
Сашенька восхищалась рассудительным (ах, весь в отца!) Евгением, обожала черноброво-черноокую (опять же, в Тарусова) Татьяну, души не чаяла в маленьком Володе, унаследовавшем от супруга вкупе с высоким лбом необыкновенные способности – пяти не стукнуло, а уже бойко читает и на русском, и на французском. Но, несмотря на этакое счастье, самым главным, самым любимым ее ребенком был муж – князь Дмитрий Данилович Тарусов.
Семнадцать лет брака пролетели как один счастливый день.
Князю завидовали. Александра Ильинична сочетала мыслимые и немыслимые достоинства. Вторым именем ее была верность, третьим – страстность. Романтическая красавица с приличным приданым, она оказалась толковой хозяйкой, умевшей на скромное жалованье мужа нанять престижное жилье и придать ему уют и очарование.
Объективности для упомянем и недостатки, вернее главный из них: княгиня была умна.
Да, да! Редкий из нас, мужчин, считает сие достоинством. Почему?
Во-первых, не похвастаться. Осиная талия и стать античной богини вызывают понятное восхищение знакомых. А ум? Где и как его предъявить?
Во-вторых, умная жена непременно должна руководить. А вы, между прочим, и без нее знаете, чем заняться, вот только с дивана пока вставать не собираетесь.
Однако Александре Ильиничне повезло – Дмитрий Данилович и сам был умен. Общение супругов не ограничивалось только ласками и воспитанием их последствий. Князь с удовольствием обсуждал с женой дела, читал вслух рукописи, спрашивал совета. Сашенька же была столь умна, что сама с ними к мужу не приставала…
Впрочем, зря… Эх, давно Тарусов был бы присяжным поверенным, еще четыре года назад, в 1866 году, когда судебная реформа началась. И гремел бы он не меньше Спасова или того же Стасовича. Но лишь когда Казанский университет под давлением Третьего отделения аннулировал свое же решение избрать князя профессором, Дмитрия Даниловича посетила давно витавшая в голове мысль.
Тарусовы всегда ужинали при параде. Сегодня же случай был особый – князя приняли в адвокаты, потому Сашенька нарядилась в новое платье, которое берегла к именинам мужа, а сам виновник торжества скрепил рукава сорочки изумрудными запонками (подарок жены к десятилетию свадьбы).
– Приняли единогласно! – в который раз хвастался супруг.
– Нисколько не сомневалась! Кого, если не тебя? – Александра Ильинична подняла бокал с искрящимся Veuve Clicquot. – За великого адвоката!
– Любовь моя, рано, рано еще так говорить! – смутился Дмитрий Данилович и, кивнув на детей, добавил: – И непедагогично.
– А дети со мной согласны! Да, дети?
– Да! – поспешил ответить за всех младший. – А торт когда будет?
Мама обещала великий праздник, но ни елки в столовой, ни крашеных яиц на столе Володя не обнаружил. Торт был последней надеждой превратить обычный ужин в торжество.
– Скоро, скоро! Доедай курицу, – пообещала толстая Клавдия Степановна, служанка на все руки у Тарусовых.
С Дмитрием Даниловичем она была с рождения – сначала кормилицей, потом нянькой. Когда мальчик вырос и женился, упросила старого князя отдать их с мужем к нему в услужение. Готовила, стирала, убирала, нянчила детей, успевая все одновременно. Но в последние месяцы, после смерти незабвенного Филимоныча, служившего при жизни камердинером-истопником-полотером, тяжко ей стало спускаться по лестницам. Однако об этом после…
– А Дитцвальда в прошлом году не приняли! – вспомнил князь, дабы вернуть разговор в приятное русло.
– Ну, сравнил! – Нежно-голубые глазки Александры Ильиничны возмущенно округлились. – Сам же говорил: двух слов связать не может, даже на бумаге! К тому же подлец!
Княгиня имела все основания так говорить. Именно Фердинанд Эдуардович Дитцвальд был причиной многолетних злоключений Дмитрия Даниловича. Самого молодого и многообещающего профессора Петербургского университета князя Тарусова после студенческих волнений 1861 года изгнали с кафедры по доносу коллеги. Профессор Дитцвальд сообщил в университетский совет о чрезмерном сочувствии, которое Тарусов в частных беседах выказывал к арестованным, и о неприятии Дмитрием Даниловичем репрессивных мер, чинимых к оставшимся на свободе. Попечитель учебного округа, генерал от инфантерии Пилипсович, был с князем по-военному краток:
– Государственная служба имеет свои требования, и кто не хочет или не может их исполнять, волен ее оставить.
Дмитрий Данилович подал в отставку. Его тут же с радостью пригласили в Училище правоведения. Но три года назад, не без участия Третьего отделения, Дмитрия Даниловича попросили и оттуда. Тарусов, стиснув зубы, перебивался статейками в «Новостях» и во «Всеевропейском вестнике», ожидая, что «Учебник уголовного права», над которым он корпел по ночам, вернет ему кафедру. Зря! Хоть коллеги за рукопись присвоили Тарусову степень доктора права, печатать ее, а тем более преподавать в столицах власти категорически запретили. Оставалась призрачная надежда на провинциальные университеты, но в Казани… Впрочем, об этом мы уже поведали.
– Сашенька, – развел руками князь, – не стоит так о коллегах.
– Дитцвальд – подлец! – повторила княгиня.
– Здесь дети! – напомнил ей Тарусов.
– Им и говорю! Старшим давно пора знать, что на свете не только порядочные люди, часто и подлецы встречаются…
– А я уже знаю! – неожиданно подхватила дочь. – Например, Евгений…
Сегодня утром Татьяна застала старшего брата за чтением ее дневника. Возникшая после этого перепалка продолжалась всю прогулку и закончилась примирением незадолго до ужина. Тем неожиданней для Евгения был выпад сестры. Юноша, по-взрослому выдернув салфетку и скомкав, собирался уже бросить ее на пол, как Татьяна, ехидно улыбнувшись, закончила фразу:
– …Онегин! Евгений Онегин – подлец. И не смотрите так удивленно, маменька. Убил Ленского, добивался замужней дамы…
– Шура! – в раздражении пробурчал князь. Когда был недоволен, обращался к жене именно так. – Сколько можно повторять: Татьяне рано читать подобные книги! Всему свое время, пусть подрастет.
Александра Ильинична сверкнула глазками. Внимательный читатель по именам детишек уже догадался, над каким романом проливала она слезы в девичестве.
– Диди! – Княгиня часто называла мужа по инициалам. – Ты, верно, очень занят и подзабыл, что Танечке уже четырнадцать. Они с Лариной ровесницы!
– Тогда другие были времена, – парировал князь. – В пятнадцать выдавали замуж.
– Да, – согласилась со вздохом Александра Ильинична.
Дремавшая полтораста лет после петровской встряски Россия вдруг снова пришла в движение и такую скорость развила, будто вместо слабосильной клячи тащил ее вперед теперь могучий паровоз! Повсюду строились фабрики и заводы, бескрайние просторы туго стянула паутина железных дорог. А как Петербург преобразился! Из приземистого превратился в пятиэтажный, оброс частоколом пыхтящих труб. Да и публика на его улицах стала иной: большую ее часть составляли теперь студенты и работники. На более удобную и практичную менялась одежда. И, конечно же, вместе с эпохой переменились и нравы.
– А меня в двенадцать выпихнули! – на правах едва ли не родственницы встряла в господский разговор Клавдия Степановна. – У Филимоныча отец сгинул, мать померла, пятеро детей сиротами, а он из них самый старший. Без хозяйки не управиться! Вот и посватал.
– Ныне такое варварство запрещено, – напомнил Дмитрий Данилович. – Только с шестнадцати.
– И очень зря! – воскликнула Таня, выскакивая из-за стола.
– Куда? – строгим голосом спросила Сашенька.
– Почитаю.
– Глаза попортишь от книг! – проворчала вдогонку Клавдия Степановна. – Будешь вон, как отец, очками щи гонять.
Клавдии Степановне нравилось слово «щеголять» – барское оно такое, изысканное, но понимала и произносила она его по-своему.
– А торт? – напомнил сестре Володя.
Татьяна повернулась у двери и ехидно сообщила:
– Один мальчик ел, ел сладкое, ел, а потом взял и умер. Кишки слиплись!
Володя от страха (покушать любил, а смерти, как все дети, боялся) громко заревел. Александра Ильинична бросилась утешать.
– Татьяна становится решительно невозможной! – возмущенно пожал плечами Тарусов.
– Потому что подруги по дачам разъехались, посплетничать не с кем, – пояснил родителям Евгений.
– Эх! – опять вздохнула Александра Ильинична.
Дачу в этом году не сняли из экономии. Однако жара, приятная на природе, в Петербурге оказалась невыносима. Камни, из которых город построен, от солнца накаляются, и даже ночью не случается успокоительной прохлады. Прибавьте пыль, комаров, миазмы, дым фабричных труб…
«Господи, как славно, что Диди стал поверенным, – думала княгиня. – Рекой не рекой, но деньги теперь потекут. Особенно если первое дело случится громким. И выигрышным!»
Ночью, в спальне, выяснилось, что дело уже поручено. Увы, увы, по назначению безгонорарное. Незадачливый убийца право на защиту имел, а вот денег – ни копейки. Тарусову, как новичку, его и подкинули.
Дмитрий Данилович не спешил снимать халат. Прохаживаясь взад-вперед по спальне, репетировал:
– Господа судьи! Господа присяжные! Вашего приговора ожидает подсудимый, обвиняемый в самом страшном преступлении, которое только можно представить. Прежде всего, я должен выставить его поступок без прикрас. Понимаю, что тем самым я теряю всякую возможность защитить его, но должен признать – подсудимый поступил нехорошо. Весьма нехорошо! Единственное, чем можно объяснить столь ужасное деяние, – умопомешательством! Да-с!
Сашенька кашлянула, чтобы прервать на секунду мужа:
– Диди! Неужели настолько безнадежно?
– Увы! – развел руками Тарусов. – При обыске в доме обвиняемого найдена отрубленная голова. В прихожей висела, в заплечном мешке…
– Какой ужас… Одна голова? А тело?
– Тело всплыло днем ранее, в Малой Невке. Естественно, декапитированное. Труп опознали по одежде и родимому пятну на ноге: Сидор Муравкин, старший приказчик купца второй гильдии Осетрова. Происходил покойный из крестьян Ярославской губернии, в Петербурге прожил около пяти лет. Исчез за день до всплытия. Полиция произвела обыск в доме купца, где погибший проживал, и в доме единственного родственника – брата Антипа. С обоими Сидор незадолго до смерти крупно поругался, а с братом к тому же подрался. Ну вот… У этого самого Антипа голову и нашли.
– Глупость несусветная! – Александра Ильинична порывисто откинула одеяло и буквально выпрыгнула из кровати.
– Ты о чем? – не понял князь.
– А вот ответь – с какой целью этот Антип обезглавил труп?
– Чтобы опознать не могли!
– А зачем тогда голову у себя держал?
– Говорит, закопать не успел. Я тебе главное не рассказал. – Князь посмотрел в глаза супруге. Они были друг с другом на «ты» – тоже веяние времени, в начале века подобное и представить было нельзя. – Антип признался!
– Признался?! – изумилась Сашенька. Раскаявшийся братоубийца совершенно не подходил для громкого дела, о котором она мечтала для мужа. – А вдруг его били? Вдруг пытали? Сам давеча рассказывал, как подследственного заставили соль есть, а потом трое суток не давали пить.
– Исключать подобного нельзя. Адвокат в предварительном следствии не участвует, сама знаешь…
Судебную реформу провели робкую и половинчатую. Да, суд присяжных, но не во всех губерниях. Да, у обвиняемого теперь есть защитник, призванный в состязательном процессе подвергнуть сомнению доводы обвинения, но поди докажи, что признания выбиты пытками или угрозами, а ведь оно случается сплошь и рядом! Конечно, по новым уставам одних признаний недостаточно, но по-прежнему судьи придают им первостепенное значение, а отказ от них трактуют не в пользу обвиняемого.
– А сам Антип что говорит?
Вопрос Сашенька задала с подвохом! Уже упоминалось, что Александра Ильинична с советами не лезла, но, когда было невтерпеж, давала их исподволь, в завуалированной форме. По безнадежному и безгонорарному делу даже начинающий адвокат не станет из кожи вон лезть. Вряд ли Дмитрий Данилович собирался навестить Антипа до суда. Но после слов супруги он переменил решение.
– Сегодня некогда было, коллеги поздравляли, – после некоторой паузы попытался оправдаться князь. – Завтра!
– Расскажешь?
– Непременно! А сейчас позволь я речь закончу. Слушай! Я не буду обелять преступника, господа присяжные. Он – негодяй. Но я должен, я обязан хотя бы на один волосок, на одну степень уменьшить его ответственность, а стало быть, облегчить наказание.
– Блестяще! – Замерзшая в одной сорочке Сашенька прильнула к мужу и принялась развязывать поясок халата. – Я люблю тебя…
Бывают же на свете счастливые пары!
Алексей Прыжов, увидев Сашеньку у себя в прозекторской, с замиранием сердца спросил:
– Что-то случилось?
У каждой женщины есть безнадежно-безответно влюбленный воздыхатель, скромный рыцарь, который всегда подле, не докучает, скромно ждет своего часа. А вдруг? Вдруг муж окажется подлец? Бросит или помрет?
– Нет! Забежала похвастаться! – Александра Ильинична приврала. До 5-й линии Васильевского острова – не ближний свет, пришлось нанять извозчика. – Диди приняли в поверенные!
– Поздравляю! – сухо сказал Прыжов, отвернувшись, чтобы счастливая супруга новоиспеченного адвоката не заметила разочарования на его худом нервном лице.
С Алексеем Сашенька вместе росла, что и определило характер их отношений. Невозможно пойти к алтарю, коли в детстве на соседних горшках сидели. Приятель по играм, помощник в учебе (был постарше, потому всегда объяснял Сашеньке непонятное и трудное), хранитель девичьих тайн (в юности женщины так бессердечны!), крестный Татьяны (увы, в зрелости тоже!), Прыжов никогда не признавался ей в любви, но неизменно томный взгляд, дрожание рук, житие бобылем (а ведь тридцать семь стукнуло, давно пора!) выдавали неразделенные чувства.
Диди, как надеялась Сашенька, не догадывался – Алексей всегда был безупречен, да и она не давала повода.
– Уже и первое дело назначено! – продолжила Тарусова.
Прыжов промолчал. Хорошо зная Сашеньку, понимал, что приехала неспроста, есть причина, причем весомая, и терпеливо ждал, пока сама о ней расскажет.
– Может, ты слышал? Одному приказчику голову отрубили.
– Муравкину? – уточнил Прыжов.
– Да, да! – обрадовалась Сашенька.
Похоже, не зря тащилась!
– Слышал. И даже видел.
– Как рубили, видел? – пошутила княгиня.
– Нет, я голову исследовал. На затылке след от удара тяжелым тупым предметом. Предположительно, обухом топора или молотком, – на медицинские темы Прыжов говорил без эмоций, лаконично. – Склоняюсь к первому.
– Почему?
– Сомневаюсь, что преступник носит при себе сумку с инструментами. А топор у него точно был. Голову им отрубил.
– А умер Муравкин от чего? От удара по затылку или когда голову с плеч снесли?
– Хороший вопрос. Надо будет еще разок взглянуть.
– А что, голова здесь? – удивилась Сашенька.
– Здесь! В банке со спиртом плавает. Надо, кстати, напомнить окружному суду, чтоб забрали. – Прыжов черкнул что-то в блокнотик.
– Голову на суде покажут?
– Конечно. Надо ведь присяжных напугать. А то разжалобит их твой муженек велеречивостью, наплетет про умопомешательство на почве ревности, тут-то прокурор банку на стол – и все! Никакой жалости к братоубийце у присяжных не останется.
– А мне можно на голову взглянуть? – Ради дела Сашенька проглотила фамильярного «муженька».
– Конечно, нельзя…
– Ну Лешич! – заныла Тарусова и поджала губу.
Дабы не сыпать соль на раны, она никогда не флиртовала с Прыжовым, но сейчас случай исключительный.
– Я очень тебя прошу! – Сашенька потеребила друга за рукав грязного халата.
Была готова даже подарить поцелуй, но Алексею просьба любимой словно приказ:
– Ладно! Тебе можно!
Трупы благочестивых людей ожидают похорон дома, в полицейские же морги свозят бездомных, нищих, безвестных. Их тела отыскиваются далеко не сразу, потому Прыжов велел Сашеньке закрыть глаза, а к носу приложить платочек.
– Смотри!
Ух! Голова не страшней оказалась, чем уродцы в Кунсткамере.
– Хотел сперва в формалине законсервировать, а потом передумал, – поделился Прыжов. – Почернеет! Сразу эффект пропадет. Не такой страшной покажется!
– А обратно передумать можешь? – прищурилась Сашенька.
Ей-то подобный эффект был совершенно не нужен!
– Только ради тебя! – подчеркнул Алексей.
– Очень прошу, – понизила голос Сашенька и, снова отступив от принципов, сильно сжала ему ладонь.
Прыжов сразу же бросился исполнять желание. Открыв крышку, щипцами вытащил из банки голову:
– А хочешь, я ее вообще потеряю?
– Хочу! – обрадовалась Сашенька, но выразила опасение: – А тебе за это не попадет?
– Не попадет! Должны были две недели назад забрать. Что я им, кладовщик при складе?
Ворчание было понятным: коллежский асессор Алексей Иванович Прыжов занимал куда более высокую должность – эксперта по анатомо-патологическим и анатомическим исследованиям Врачебного отделения Губернского правления.
– Ой, здорово! – захлопала в ладоши Тарусова.
Прыжов качнул щипцами и метко запустил злополучную голову в большую жестяную бадью, в каких прачки кипятят белье. Однако на этой масляной краской криво было выведено «Отходы».
– А спиртик еще пригодится. Кого-нибудь другого законсервирую! – Прыжов, что-то вспомнив, задумчиво посмотрел на банку, а потом, закрыв крышкой, поднял ее и потряс. – Увы, придется вылить. Смотри, сколько земли!
– Земли? – переспросила Тарусова. – Откуда?
– С головы! Она грязной была. Я даже докладную писал – вдруг это важно? А в полицейском протоколе про сие ни слова!
– Раз земля, значит, голову закапывали?
– Хм… возможно. Очень даже возможно! Погода в те дни стояла сухой, ну как сейчас, а земля на голове была влажной. Значит, либо в лужу падала, либо в земле побывала.
– Получается, голову сначала закопали, а потом откопали?
– Угу! И чуть-чуть обмыли, на лице потеки были заметны.
– В общем, так. – Сашенька решительно подошла к баку с отходами и, поборов брезгливость, самолично достала голову за волосы. – Спиртуй обратно. И храни как зеницу ока.
– Слушаюсь, – вздохнул Прыжов.
Тарусова направилась к выходу. Но, опомнившись, повернулась, подбежала к Алексею и звонко чмокнула в щеку:
– Вечером жду на ужин!
Больше всех Прыжову обрадовалась крестница. Кинулась со всех ног в прихожей, по-детски обхватила шею, поцеловала, а потом вдруг смутилась. Смутился и Алексей. Татьяна-то – совсем взрослая, почти невеста.
– Как ты выросла! Вроде ведь недавно виделись! Месяца два или три…
– Четыре месяца, девятнадцать дней и девять часов, – сообщил, протянув руку, Евгений.
Он не бравировал, просто отличался феноменальной памятью на всякие даты и события.
– А ты, смотрю, отца перегнал, – снизу вверх поглядел на шестнадцатилетнего юношу Прыжов.
– Пока нет! Чуть-чуть осталось! – улыбнулся Евгений. – Полвершка.
– На барышень-то засматриваешься? – шутливо поинтересовался Алексей.
– Засматривается! Так засматривается, что шею скоро свернет! – наябедничала Татьяна.
Евгений покраснел и тут же ушел.
– Ну а у тебя кавалер имеется? – подмигнул Татьяне Прыжов.
– Нет! Нет! – неожиданно выкрикнула девушка и опрометью кинулась из прихожей, чуть не сбив Володю.
Мальчуган в руках нес книжку:
– Простите, дядя Леша. Зачитался!
– «Тысяча и одна ночь, полный вариант», – прочел заглавие доктор. – Не рано ему?
Княгиня пожала плечами:
– Так ведь сказки!
– Пойдем-ка в библиотеку, я тебе другую книжку присоветую! – предложил карапузу Лешич.
– Ура!
Сашенька поглядела им вслед и тут же углубилась в размышления: что, интересно, происходит с Евгением и Татьяной?
В столовой случился очередной инцидент, еще больше озадачивший княгиню.
Гувернантка Володи Наталья Ивановна (вчера у нее был выходной), присев на венский стул, подскочила, словно ужаленная, и вскрикнула. Оказалось, что в сиденье вбит острием вверх гвоздь. Евгений кинулся к младшему брату, отвесил чувствительную оплеуху. Володя заревел.
Сашенька подбежала к сыновьям:
– Женя! Нельзя наказывать, не разобравшись! А если не он…
– Он! Он! – перебил старший. – После обеда выпросил у Ильфата молоток – мол, паркетину хочет прибить.
Младший Тарусов обожал всякие инструменты: если на улице ему встречался точильщик, с места было не стащить. А с дворником – татарином Ильфатом – и вовсе был не разлей вода. Володя тайком таскал его детям сласти, а Ильфат за это пускал его к себе в каморку под лестницу. У дворника и рубанок имелся, и лобзик, и стусло, и тесло, и лучковая пила, и много других сокровищ. Александра Ильинична интерес Володи к инструментам одобряла и дружбе с дворником не препятствовала.
– Нет, не я! – всхлипывал младший. – Это Танька! Сказала, что сама молоток вернет.
– Ах ты дрянь! – Володя ринулся к сестре, но Дмитрий Данилович, которого надо было оббежать, преградил путь.
– Вернись на место! – повелел он строгим голосом. – А ты, Татьяна, будь добра объяснись!
– Фи! – девушка передернула плечами. – Почему сразу я? Мне что, делать нечего? Это Женька гвоздь вбил. Уже не знает, чем внимание Натальи Ивановны привлечь!
Евгений густо покраснел и выбежал из комнаты.
Несчастную Наталью Ивановну никто не хотел брать в услужение – чересчур уж молода и миловидна, матроны побаивались искушать собственных мужей. Александра Ильинична оказалась исключением. Не то чтоб чересчур доверяла Тарусову – вовсе нет! Просто считала, что подобные испытания должны происходить под ее контролем. Слава богу, Дмитрия Даниловича гувернантка не взволновала. А вот про шестнадцатилетнего сына Сашенька не подумала…
– Дурак набитый! – бросила вслед брату Татьяна.
– Ты тоже иди к себе! – строго приказала княгиня.
Конечно, Сашенька была обязана, отложив все, разобраться с отроческими выходками, но в доме гость… Да и отрубленная голова не давала покоя!
– Потерянный он. Сдавшийся! Смирившийся! – рассказывал о встрече с подзащитным Дмитрий Данилович. – Бубнит, словно заучил: «Убил из ревности, себя не помню». Подозреваю я, что покрывает кого-то!
– Кого? – навострила ушки Сашенька.
Кофе Клавдия Степановна подала в библиотеку. Мужчины курили, Сашенька вязала.
– Как кого? – переспросил Диди. – Жену, кого ж еще? За день до убийства у братьев случилась драка. Поводом послужили домогательства Сидора к Марусе!
– Маруся – жена Антипа? – догадался Прыжов.
– Да, – подтвердил Дмитрий Данилович. – Предполагаю следующее: на другой день после драки разгоряченный похотью Сидор заявился к ним в дом в отсутствие Антипа. Маруся, чтобы защитить свою честь, огрела его топором. Насмерть! Вернувшийся с работы муж решил тело утопить, а чтоб не опознали, отрубил голову.
Катон Старший, как известно, бубнил свое «Carthago delenda est», пока не убедил остальных сенаторов. Сашенька решила воспользоваться его тактикой и повторила вчерашний свой вопрос:
– А почему не закопал голову?
– Говорит, забыл про нее, – пожал плечами Диди.
– Врет! Он ее закапывал! – вскричал Алексей и, как договаривались, не упоминая о визите княгини в морг, рассказал об обнаруженной им грязи.
– А может, мешок грязный был? – предположил Дмитрий Данилович.
– Исключено! – заверил Прыжов. – Я внимательно его осмотрел. Мешок чистый, можно сказать, новый.
– Значит, как я и предполагал, Антип врет, – принялся размышлять вслух Диди. – И мне врет, и полиции. Зачем, интересно, он голову выкопал?
– А может, совесть его загрызла? Идти в полицию с повинной ему не позволила жена, – выдвинул предположение Прыжов. – Вот Антип хитрость и применил. Принес голову домой, чтобы нашли ее во время обыска.
– Глупость! Антип не мог знать, что полиция нагрянет к нему с обыском, – возразила Сашенька.
– Надобно Марусю расспросить, – подкинул Дмитрию Даниловичу идею Прыжов.
– Я собирался, – признался князь, – но потом передумал. Допустим, я прав и Сидора убила Маруся, а Антип только расчленил труп. Допустим, приду я к ней, каким-то чудом смогу усовестить, она мне сознается. А дальше что?
– А дальше суд! Представляешь, что напишут газеты? – обрадовалась Сашенька. – «Муж покрывал супругу-убийцу!». «Блестящий адвокат разоблачает истинную преступницу!»
– Ты хоть понимаешь, что тогда не только Антипа, но и Марусю признают виновной и отправят на каторгу. А у них ребенок грудной. Нет! Нет! Не возьму я греха на душу! Они сами решили, кому из них на каторгу идти. Моя же основная задача – добиться максимально возможного снисхождения для Антипа.
