Навстречу Мэй

Глава 10

Оливия и Зак медленно шли по набережной Темзы. На противоположной от них стороне вдоль берега плавно покачивались на воде разноцветные пришвартованные лодки. На их длинных вытянутых носах выглядывали маленькие блестящие окна. На некоторых из них, возле кабин, похожих на голову, развевались британские флаги.

Пушистые деревья, не желая обнажаться, победно горели алым и бордовым. На чистой мостовой, словно аппликацией, были приклеены желтые и коричневые листья. Изредка раздавались истошные крики чаек и треск от сорок.

Мимо пробегали, то замедляя, то ускоряя темп, бегуны в облегающих шортах до колен и женщины с повязками на голове и большими наушниками. Прохладный воздух пахнул преющими листьями и илом. На синем небе, закрывая солнце, танцевали лохматые облака.

Опоздав на встречу с дочерью, Зак тщетно пытался найти хоть какие-то следы обиды на ее милом лице. Оливия грустно улыбалась, но в этом выражении ее лица не было ничего осуждающего. Он летел к ней на встречу с расправленной спиной, за которой он ощущал крылья. Прошлая ночь вспышками воспоминаний загоралась в голове, и приятная дрожь пробегала по его телу. Когда-то он так чувствовал себя, вдохновившись новой идеей.

Впрочем, так было и сегодня. Он выпустил на свободу свое вдохновение, и теперь оно казалось ему обновленной версией его: повзрослевшим и мудрым. А еще многогранным, потому что теперь он хотел попытаться иметь и творчество, и семью. На душе было и волнительно, и страшно, и прекрасно. Он знал, поскольку в полной мере испытал на себе, что никакие таблетки от депрессии или алкоголь не дадут такого чувства счастья. Чистого, без всякой примеси. Вопрос «как я жил без этого раньше» беспокоил его, но он принял решение не отвечать на него. По крайней мере, сейчас. Ответа все равно не было, а истязать себя ему больше не хотелось.

На Оливии было пальто бежевого цвета и темно-синий шарф. Доносящийся с реки легкий бриз играл с ее абрикосовыми кудряшками. Она смотрела на листву под ногами.

Зак долго не мог начать разговор, который запланировал вчера вечером, но беседа своим естественным течением сделала это за него. Он не задавал очевидных на его взгляд вопросов вроде «почему ты девочка и решила сочинять военные драмы» или «знаешь ли ты, дорогая Оливия, что это нелегкий вид кино, потому что сделать его качественным требует не только таланта сценариста. Уж кто-кто, а я это хорошо знаю».

– Нас учат, что важно предугадывать, чего хотят зрители, как им дать то, что они надеются увидеть, – сказала Оливия. – У меня это не очень получается. Я не знаю вкусы людей.

– Их и не нужно знать, Ливи. Ты всегда должна вести честный разговор со зрителем.

– Честный?

– Да, а не добиваться успеха любой ценой. Впрочем, и не получится. Это плохой старт и совсем негодное видение творчества.

– А как же твои фильмы? Большинство из них были коммерческими.

– Это так. Но я бы теперь ни за что не согласился снова так поступить. Заткнуть свой внутренний голос и делать то, что, например, говорят продюсеры. Это было нелегко. Но мой разум поглотила жажда славы. Я хотел снимать фильмы, и я их снимал. Любой ценой. Теперь же я знаю, что где есть цель заработать на зрителях как можно больше денег, там заканчивается творчество. Ты не следуешь тому, что хочешь сказать, ты хочешь преуспеть в том, что хотят слышать остальные. А это заведомо провальный план. Деньги не важны, их можно потерять. Важно то, что ты сделал. Этого у тебя никто не отнимет. Твои творения останутся с тобой навсегда и никогда не предадут. И мы не должны их предавать.

Зак посмотрел на дочь. Она внимательно слушала его, не перебивая, терпеливо, и казалось, что она внемлет каждому его слову. Ему снова вспомнилась прошлая ночь. Кино, которое он снимал, было очень даже неплохим, но теперь казалось ему незрелым, неглубоким.

– Не подумай, Ливи. Я ни о чем не жалею. Опыт есть опыт, и я рад, что пришел к тем мыслям, которые движут мною сейчас. Мы бы не узнали, что такое свет, если бы не познали тьму.

– Ты считаешь, что познал тьму? – спросила Оливия, удивленно посмотрев не отца.

– Несомненно.

Он подумал, что еще неделю назад он думал, что больше никогда не познает свет.

– А я всегда думала наоборот. Все мои воспоминания о тебе наполнены восхищением: мой отец известный режиссер. Я иногда даже запрещала себе думать об этом, чтобы совсем не загордиться, – улыбнулась Оливия.

– Спасибо, Ливи. Но все гораздо серьезнее, мы как-нибудь обязательно поговорим и об этом. Так вот, творчество… Ливи, мне один мой приятель недавно предложил снять фильм. Так вот я бы хотел, чтобы ты слегка подкорректировала для меня свой сценарий. Да-да, и не смотри на меня так. Звучит ответственно, но когда-то тебе придется начать работать с именитыми режиссерами.

– Что? – не дала ему договорить Оливия. – Сценарий для твоего фильма? Я не ослышалась, папа? Я же… ничего из себя не представляю.

– Я как никогда серьезен с тобой. И мне нравится твоя история про японскую шпионку. Я покупаю ее у тебя.

– Папа!

Оливия остановилась, и Зак увидел, как ее глаза озарились надеждой. Казалось, что она не знает, что делать: обнять его, запрыгать от радости или то и другое одновременно. Зак никогда еще не чувствовал себя более гордым. Даже когда ему вручали награду на виду у дюжины голливудских звезд.

– Но при одном условии, – сказал он.

– Каком? – снова удивленно посмотрела на него дочь.

– Я хочу услышать в истории голос Оливии Росс. Не то, что хотят увидеть твои идеальные зрители, не то, чему вас учат на факультете, а то, что твой внутренний творец говорит тебе. Выпусти на волю все свои самые дерзкие фантазии, покажи свой характер, покажи своим рассказом, кто ты такая. Я даю тебе на это месяц.

Глаза Оливии снова потухли, она отвернулась и медленно побрела по мостовой.

– Не получится, папа, – сказала она.

– Это еще почему?

– Я говорю тебе не получится, и все тут.

Зак взял ее за руку и повернул к себе. Он увидел, как слезы застлали ее глаза.

– Я не знаю, кто я, – вдруг заплакала Оливия. – Я не знаю, есть ли у меня внутренний голос или нет, я запретила ему что-либо говорить, когда вы разошлись с мамой. Я не хочу выпускать то, что у меня накопилось внутри, пусть оно разлагается себе спокойно. Папа, я не буду писать для тебя сценарий, потому что ты будешь разочарован в своей дочери, которая представляет из себя полную серость.

– Это неправда! – взорвался Зак. – Я вижу, кто ты такая, и я единственный раз в своей жизни чем-то горжусь. Точнее, не чем-то, а тем, что у меня есть дочь. Да еще и такая талантливая. Может, я бы изменил что-то в своей карьере, может, я о чем-то и сожалею, но только не о том, что встретил твою мать и у нас получилась ты, Оливия. Девочка с таким огромным, добрым сердцем. Да, у нас не сложилось с Элвой, – Зак сам не верил, что произнес это имя, – но это не значит, что у нас не должно сложиться с тобой. Мы не виделись долгое время, но на это были причины. Пусть это и звучит идиотской отговоркой. У меня были на это причины, но теперь все будет по-другому. Я обещаю тебе, Ливи. Все будет совершенно по-другому.

– Папа, прости меня.

Оливия обняла Зака, и он почувствовал, как слезы накатили и на его глаза, но он никогда не плакал и не умел этого делать точно так же, как и просить прощения.

– У тебя есть месяц, Оливия, – строгим голосом сказал Зак. – Тебе нужно привыкать к строгим дедлайнам. Чтобы готовый сценарий лежал у меня на столе в назначенный срок. Ты знаешь мой адрес. А сейчас пойдем куда-нибудь поедим и заодно обсудим, что я наподчеркивал в твоих историях, и я расскажу, что с этим делать. Составим план и обсудим детали. Да, и ты можешь рассчитывать на мою помощь и в течение месяца работы над сценарием. Помнишь, в том месте, где героиню спрашивает император: «Что ты задумала, Эрика?..»

Оливия взяла под руку Зака и, широко улыбаясь, зашагала навстречу солнечному дню.