Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
11
Отец вопросительно посмотрел на меня и укоризненно покосился на часы, когда я наконец вернулся в магазин. Полагаю, он недоумевал, чем я занимался последние полчаса, но я не стал ничего ему объяснять. Избегая его взгляда, я протянул отцу связку ключей от подвала.
– Разве ты сам не сходишь в подвал за книгами? – удивился он.
– Да, конечно, извини. Сейчас спущусь.
Отец украдкой наблюдал за мной:
– С тобой все в порядке, Даниель?
Я кивнул, сделав вид, что удивлен вопросом, и прежде, чем отец успел его повторить, поспешил в подвал за собранием, которое требовалось поднять наверх. Вход в подвал скрывался под первым лестничным пролетом в дальнем конце вестибюля нашего дома. За железной дверью, запиравшейся на висячий замок, начиналась крутая лестница, которая спиралью ввинчивалась в темноту; пахло сыростью и чем-то неопределенным, навевавшим мысли о свежей пашне и увядших цветах. Под потолком тянулась короткая гирлянда тускло мерцавших лампочек, чье мертвенное свечение воскрешало в шахте тревожную атмосферу бомбоубежища. Я спустился по ступеням и, очутившись внизу, провел рукой по стене, нащупывая выключатель. Желтоватый фонарь вспыхнул у меня над головой, осветив очертания помещения, которое являлось всего-навсего кладовой, страдавшей манией величия. Скелеты ржавых бесхозных велосипедов, окутанные паутиной картины, картонные коробки, громоздившиеся на разбухших от сырости деревянных стеллажах, создавали декорацию, не располагавшую задерживаться в подвале дольше необходимого. Обозрев безрадостную панораму, я вдруг осознал, как странно повела себя Беа, решившая сама спуститься сюда, вместо того чтобы попросить меня. Я с подозрением уставился на груды хлама и рухляди, терзаясь вопросом, какие еще тайны погребены под ними.
Ощущая, сколь скверное направление приняли мои мысли, я только вздохнул. Слова письма прожигали мозг подобно брызгам кислоты. Я поклялся себе, что не стану копаться в ящиках в поисках связок надушенных писем этого типа. Мгновение спустя я непременно нарушил бы клятву, но вовремя услышал шаги на лестнице: кто-то еще спускался в подвал. Подняв голову, я обнаружил Фермина, с гримасой отвращения созерцавшего унылый антураж.
– Послушайте, тут смердит, как от покойника. Вы уверены, что в одном из старых ящиков с выкройками для вязания не лежит забальзамированное тело матушки Мерседитас?
– Раз уж вы здесь, помогите мне вытащить коробки, которые понадобились отцу.
Фермин засучил рукава, выражая готовность приняться за дело. Я указал ему на две коробки с эмблемой издательства «Вертисе», и мы взяли по одной.
– Даниель, вы выглядите хуже меня. Что-то случилось?
– Наверное, надышался миазмами подвала.
Мои потуги отделаться шуткой не сбили Фермина с толку. Я поставил ящик на пол и уселся на него.
– Можно задать вам вопрос, Фермин?
Фермин опустил свою ношу и тоже приспособил ее в качестве табурета. Я беспомощно поглядел на него: мне хотелось начать говорить, но я не мог выдавить из себя ни слова.
– Альковные проблемы? – спросил он.
Я вспыхнул, смутившись от того, как хорошо меня знает друг.
– Вроде того.
– Сеньора Беа, благословеннейшая из женщин, не имеет вкуса к любовным битвам, или же, напротив, аппетит ее слишком велик и вам с трудом удается утолить ее острый голод? Полагаю, у женщин, родивших ребенка, в крови взрывается гормональная атомная бомба. Удивительно, как они не сходят с ума в первые двадцать секунд после родов. Воистину это одна из величайших загадок природы. Я знаю о таких вещах, поскольку после белого стиха меня более всего увлекает как раз акушерство.
– Нет, ничего подобного. Насколько мне известно.
Фермин с удивлением воззрился на меня.
– Я вынужден попросить никому не передавать содержание нашего разговора.
Фермин торжественно перекрестился.
– Недавно я совершенно случайно нашел письмо в кармане пальто Беа.
Сделанная мной пауза, похоже, не произвела на него никакого впечатления.
– И что?
– Письмо от бывшего жениха.
– Корабельщика? А разве он не отбыл в Эль-Ферроль-Каудильо делать героическую карьеру как истинный папенькин сынок?
– Я тоже так думал. Но оказалось, что в свободные минуты он строчит любовные письма моей жене.
Фермин моментально взвился.
– Вот сучий потрох, – процедил он сквозь зубы с яростью, намного превосходившей мою.
Я вынул из кармана письмо и протянул ему. Прежде чем открыть конверт, Фермин обнюхал его.
– Мне мерещится, или эта свинья шлет надушенные письма? – задал он вопрос.
– Я не обратил внимания, но меня данный факт не удивил бы. Вполне в его духе. Но это еще цветочки. Читайте, читайте…
Фермин принялся читать, бормоча себе под нос и качая головой.
– Этот красавчик не только ничтожество и подлец, но еще и отъявленный пошляк. Каково! Он, видишь ли, «целует в губы другую женщину»! Да за одну такую фразу его следовало бы посадить на ночь в кутузку.
Я спрятал письмо, пристально разглядывая пол.
– Уж не хотите ли вы мне сказать, что подозреваете сеньору Беа? – недоверчиво уточнил Фермин.
– Нет, разумеется, нет.
– Лицемер.
Я вскочил и принялся описывать круги по подвалу.
– А как поступили бы вы, если бы вдруг обнаружили подобное письмо в кармане Бернарды?
Фермин тщательно обдумал вопрос.
– Как я поступил бы? Я отнесся бы с доверием к матери своего сына.
– Отнеслись с доверием?
Фермин кивнул.
– Не обижайтесь, Даниель, но вы столкнулись с типичной проблемой мужчины, женатого на первоклассной женщине. Сеньора Беа в моих глазах была и будет святой, но она, что называется, пальчики оближешь. Поэтому нетрудно предугадать, что за ней всегда будут волочиться развратники, недотепы, наглецы и прочая шушера всех мастей. Дело обыкновенное. Не важно, есть у такой женщины муж и ребенок или нет, примат в костюме, коего мы благодушно называем «homo sapiens», или человек разумный, всегда подстерегает ее. Вы-то, наверное, и не замечали, но я готов спорить на последние штаны, что мужчины слетаются на вашу святую супругу быстрее, чем мухи на горшок меда на апрельской ярмарке. Этот идиот – всего лишь ощипанный петух, который хорохорится в надежде, что ему что-нибудь перепадет. Имейте в виду, что женщина, у которой порядок в голове и под юбкой, птиц такого пошиба видит издалека.
– Вы уверены?
– Само собой. Вы серьезно считаете, что если бы донья Беатрис захотела вильнуть на сторону, она стала бы дожидаться, пока жалкий недоумок начнет подкатывать к ней перегретые шары, пытаясь соблазнить? Поймите, если ее не провожает с десяток кавалеров всякий раз, когда она выходит погулять с ребенком или проветриться, значит, рядом просто никого нет. Поверьте, я знаю, о чем говорю.
– Пожалуй. С вашей точки зрения я ситуацию не рассматривал, и я совсем не уверен, что нарисованная вами картина меня успокаивает.
– Послушайте, все, что от вас требуется, – это вернуть письмо на место, в карман пальто, и выбросить из головы лишние мысли. И даже не заикайтесь о письме своей сеньоре.
– Вы бы так и сделали?
– Лично я нашел бы этого племенного бычка и разукрасил так, что, когда его срамные части выдернули бы из его же затылка, у него осталось бы одно-единственное желание – немедленно уйти в монастырь. Но я – это я, а вы есть вы.
Тоска охватила мою душу, расплываясь и растекаясь в груди, словно масляное пятно в чистой воде.
– Боюсь, вы не помогли мне, Фермин.
Он пожал плечами и, подхватив тяжелую коробку с книгами, взбежал по лестнице, пропав из виду.
Остаток утра мы посвятили текущим делам в магазине. Серьезно поразмышляв над историей с письмом, спустя некоторое время я пришел к выводу, что Фермин совершенно прав. Хотя так и не сумел решить, в чем именно он был прав: в том, что нужно довериться любимой женщине и не волноваться напрасно или в том, что необходимо навестить пакостника и вылепить ему новое лицо? Календарь, висевший над прилавком, сообщал, что на дворе двадцатое декабря. У меня в запасе был еще месяц, чтобы разобраться с этим вопросом.
День прошел оживленно, покупки клиенты делали скромные, зато без перерыва. Фермин не упускал ни малейшей возможности, чтобы воспеть хвалу отцу за находчивость: вертеп и младенец Иисус, обликом напоминавший баскского штангиста, имели заметный успех.
– Вижу, что в искусстве торговли вам нет равных, посему удаляюсь в подсобку, чтобы привести в божеский вид коллекцию, которую на днях нам передала вдова.
Воспользовавшись благоприятным моментом, я последовал за Фермином в подсобное помещение и задернул за спиной занавеску. Фермин посмотрел на меня с оттенком беспокойства. Я миролюбиво улыбнулся ему.
– Я просто хочу вам помочь.
– Как угодно, Даниель.
Какое-то время мы молча распаковывали коробки и раскладывали книги стопками, сортируя их по жанрам, размеру и состоянию. Фермин не раскрывал рта, старательно избегая моего взгляда.
– Фермин…
– Я ведь уже сказал, что вам нечего беспокоиться из-за письма. Ваша супруга не какая-нибудь вертихвостка, и в тот день, когда она пожелает оставить вас с носом, – дай Бог, чтобы он никогда не наступил, – она заявит вам об этом прямо, без пошлых интриг.
– Я понял вашу мысль, Фермин. Но речь не о том.
Фермин поглядел на меня с тоскливым выражением, не ожидая ничего хорошего.
– Мне показалось, что после закрытия магазина мы с вами могли бы поужинать вместе, – начал я, – а заодно побеседовать о делах. Например, о посетителе, приходившем вчера. Или о том, что не дает вам покоя. Чует мое сердце, между вчерашним стариком и вашим скверным настроением существует связь.
Фермин положил на стол книгу, с которой вытирал пыль, удрученно взглянул на меня и вздохнул.
– Я попал в переделку, Даниель, – выдавил он наконец. – В ловушку, из которой не знаю, как выбраться.
Я положил руку ему на плечо. Под тканью халата прощупывались лишь кожа да кости.
– Тогда позвольте помочь вам. Разделенная ноша вдвое легче.
Он недоуменно нахмурился.
– Нет сомнений, что мы с вами справлялись и с худшими неприятностями, – убеждал его я.
Фермин печально улыбнулся. Предложенное мной средство его не обнадежило.
– Вы хороший друг, Даниель.
«И вполовину не так хорош, как он того заслуживает», – подумал я.