Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава 2. Правдивый рассказ
Утром, поедая подушечки, я замечаю на шее у Ма темные пятна.
– У тебя на шее грязь.
Ма в это время пьет воду, и, когда она глотает, ее кожа двигается.
Но ведь это совсем не грязь, думаю я. Я зачерпываю подушечки, но они слишком горячие, и я выплевываю их обратно в оплавленную ложку. Мне кажется, это Старый Ник оставил на ее шее следы. Я хочу что-то сказать, но у меня не получается. Я делаю еще одну попытку.
– Извини, это из-за меня джип свалился ночью с полки.
Я встаю со стула, и Ма обнимает меня.
– Чего ты хотел этим добиться? – спрашивает она. Голос у нее по-прежнему хриплый.
– Показать ему.
– Что?
– Я был, я был, я был…
– Все хорошо, Джек. Успокойся.
– Но дисташка сломалась, и вы все на меня злитесь.
– Послушай, – говорит Ма. – Мне совершенно безразличен твой джип.
Я удивленно мигаю:
– Это был подарок.
– Я сержусь из-за того, – ее голос становится все более громким и скрипучим, – что ты его разбудил.
– Кого – джипа?
– Нет, Старого Ника. – Она так громко произносит это имя, что я вздрагиваю. – Ты его напугал.
– Он испугался меня?
– Он не знал, что это сделал ты, – говорит Ма. – Он подумал, что я решила его убить, сбросив тяжелый предмет на голову.
Я зажимаю рот и нос, но мой смех все равно просачивается наружу.
– Здесь нет ничего смешного.
Я снова смотрю на ее шею, на следы, оставленные на ней пальцами Старого Ника, и больше уже не смеюсь.
Подушечки все еще слишком горячие, и мы ложимся в постель и крепко прижимаемся друг к другу.
Сегодня утром показывают мультфильм про Дору. Ура! Она плывет на лодке, которая вот-вот столкнется с большим кораблем. Мы должны махать руками и кричать: «Смотри, корабль!» – но мама не кричит. Корабли существуют только в телевизоре. Леса тоже существуют только в телевизоре, и еще джунгли, пустыни, улицы, небоскребы и машины. Животные – в телевизоре, за исключением муравьев, паука и мышонка, но от нас ушел. Микробы настоящие, и кровь тоже. Мальчики в телевизоре – настоящие, но они похожи на меня, на того, который отражается в зеркале. Этот мальчик тоже ненастоящий, он всего лишь картинка. Иногда я развязываю свой хвост, и волосы падают мне на спину, плечи и лицо, и я высовываю язык, а потом выскакиваю из волос и кричу бу-бу.
Сегодня среда – мы моем голову, делая себе из мыльной пены тюрбаны. Я гляжу на Ма, стараясь не попасть взглядом на ее шею.
Она рисует мне пеной усы, но они слишком липкие, и я их стираю.
– Хочешь, я сделаю тебе бороду? – спрашивает Ма. Она прикрепляет комок пены к моему подбородку.
– Хо-хо-хо. А Санта-Клаус великан?
– Да, я думаю, он довольно большой, – отвечает Ма.
– Я буду Джеком – Победителем великанов. Я буду добрым великаном, буду находить злых и рубить им головы!
Мы делаем барабаны, наливая в стеклянные банки разное количество воды или отливая ее. Я превращаю одну из банок в реактивный морской мегатронный трансформер с помощью антигравитационного бомбомета, которым на самом деле служит обыкновенная деревянная ложка.
Я поворачиваюсь, чтобы получше рассмотреть картину «Впечатление: Восход». На ней изображены черная лодка с двумя крошечными человечками и желтое лицо Бога над ними, а еще размытый оранжевый свет на воде и какое-то голубое пятно – я думаю, это вторая лодка, но не уверен, правда ли это. Поскольку это искусство, с ним не всегда все понятно.
Для занятий физкультурой Ма предлагает игру в острова. Я стою на кровати, а она кладет подушки, сложенный ковер, ставит кресло-качалку, стулья, стол и мусорное ведро в самые неожиданные места. Я должен пройти так, чтобы не посетить дважды один и тот же остров. Самый коварный остров – это качалка, она всегда пытается меня сбросить. Ма плавает вокруг мебели – изображает лох-несское чудовище, которое хочет откусить мне ногу.
Когда приходит моя очередь выбирать игру, я предлагаю битву подушками, но Ма отвечает, что из моей подушки уже и так вылезает поролон, так что лучше сыграть в карате. Мы всегда кланяемся, демонстрируя противнику свое уважение. Мы с силой кричим ха и ки-я. Один раз я ударяю слишком сильно и случайно попадаю по больному запястью Ма.
Ма устала и выбирает гимнастику для глаз, потому что для этого надо лечь рядышком на ковер, вытянув руки вдоль тела, – так мы оба на нем умещаемся. Сначала надо смотреть на далекий предмет вроде окна на крыше, а потом – на близкий, скажем кончик своего носа, и быстро-быстро переводить взгляд.
Пока Ма разогревает обед, я ношу джип по комнате, воображая, что он летает по воздуху, поскольку уже не может ездить на колесах. Дисташка все замораживает, она заставляет Ма замереть с ложкой в кастрюле.
– Можешь продолжать, – говорю я.
Она снова принимается мешать суп, а потом говорит мне:
– Попробуй.
Овощной суп, брр! Я дую на него, чтобы было веселее есть.
Я не устал и не хочу спать, и снимаю с полки книги. Ма разочарованно произносит:
– Опять этот Дилан! Терпеть его не могу!
Я удивленно гляжу на нее:
– Но ведь это мой друг.
– О Джек! Я терпеть не могу эту книгу, но это вовсе не значит, что я не люблю самого Дилана.
– А почему ты не можешь терпеть книгу про Дилана?
– Мы уже столько раз ее читали!
– Если я чего-нибудь хочу, то хочу этого всегда – например, шоколад. Шоколада много не бывает!
– Ты можешь сам ее почитать, – говорит Ма.
Как глупо, ведь я могу сам почитать все мои книги, даже «Алису» с ее старомодными словами.
– Мне больше нравится, когда читаешь ты.
Глаза Ма блестят, а взгляд становится тяжелым. Она открывает книгу и читает: «Во-о-о-от он, Дилан!»
Видя, что Дилан ее раздражает, я разрешаю ей почитать «Сбежавшего кролика», а потом – немного из «Алисы». Мой самый любимый стих в этой книге – «Вечерний суп», я надеюсь, что он не овощной. Алиса попадает в зал с большим количеством дверей, одна из них – совсем крошечная. Когда Алиса открывает ее золотым ключиком, там оказывается сад с яркими цветами и прохладными фонтанами, но она почему-то все время не того размера, что нужно. Когда же она наконец попадает в этот сад, то обнаруживает, что розы в нем не настоящие, а нарисованные, и ей приходится играть в крикет с фламинго и ежами.
Мы лежим поверх одеяла. Я напиваюсь молоком до отвала. Я думаю: если будет по-настоящему тихо, мышонок к нам вернется, но он не возвращается. Ма, должно быть, заделала в полу все дырки. Она вообще-то не скупая, но иногда начинает жадничать.
Встав, мы кричим, а я еще бью крышками кастрюль, как литаврами. Крик продолжается целую вечность, потому что, когда я замолкаю, Ма снова начинает кричать, чуть было не срывая себе голос. Пятна на ее шее становятся ярко-красными, как тогда, когда я рисую свекольным соком. Я думаю – это следы пальцев Старого Ника.
После этого я играю в телефон с рулоном туалетной бумаги. Мне нравится слушать, как звучат слова, когда я говорю в толстый рулон. Обычно Ма разговаривает со мной разными голосами, но сегодня ей нужно полежать и почитать. Она читает «Код да Винчи», с обложки книжки выглядывают глаза женщины, которая похожа на Мать младенца Иисуса.
Я звоню Бутс, Патрику и младенцу Иисусу и рассказываю им о том, что я научился делать, став пятилетним.
– Я могу стать невидимкой, – шепчу я в свой телефон. – Я могу вывернуть язык наизнанку и взлететь, как ракета, в открытый космос.
Глаза Ма закрыты – как же она читает с закрытыми глазами?
Я играю в клавиатуру, то есть залезаю на стул у двери, и обычно Ма называет номера, но сегодня мне приходится придумывать их самому. Я быстро-быстро, без ошибок нажимаю на кнопки с цифрами. Дверь не открывается, но мне нравится звук «клик», который раздается, когда я нажимаю на кнопки.
Переодевание – тихая игра. Я надеваю королевскую корону, которая сделана из кусочков золота и серебряной фольги, прикрепленных поверх пакета из-под молока. Я делаю для Ма браслет – связываю два ее носка, белый и зеленый.
Я достаю с полки коробку с играми. С помощью нашей линейки я измеряю доминошки и шашки: длина доминошки – почти целый дюйм, а шашки – половина дюйма. Я вставляю пальцы в святого Петра и святого Павла, они кланяются друг другу и после каждого поклона по очереди летают по комнате.
Глаза Ма снова открыты. Я дарю ей браслет из носков, она говорит, что он очень красивый, и тут же надевает его на руку.
– А давай поиграем в моего соседа Попрошайку.
– Дай мне одну секундочку привести себя в порядок, – говорит она, идет к умывальнику и моет лицо.
Я не знаю, зачем она это делает, ведь оно у нее не грязное; может быть, на нем много микробов?
Я дважды выпрашиваю у нее денег, а она у меня – всего один раз; я ненавижу проигрывать. Потом мы играем в Джина-пьяницу и рыболова, в основном выигрываю я. Потом мы просто играем в карты, танцуем, боремся и придумываем всякие истории. Моя самая любимая история – об Алмазном Джеке и его друзьях, тоже Джеках.
– Смотри, – показываю я на часы. – Уже пять ноль одна, можно ужинать.
Мы съедаем по хот-догу, объедение!
Когда мы включаем телевизор, я усаживаюсь в кресло-качалку, но Ма садится на кровать. В руках у нее иголка с ниткой – она пришивает кайму к своему коричневому с розовым платью. Мы смотрим медицинскую планету, где врачи и медсестры делают в людях дырки и вытаскивают оттуда микробов. Люди эти не умерли, а спят. Доктора не откусывают нитку, как Ма, а отрезают ее суперострыми кинжалами. Потом они зашивают людей, как Франкенштейн.
Когда начинается реклама, Ма просит меня встать и выключить звук. На экране в это время человек в желтом шлеме сверлит на улице дырку. Вдруг он хватается за лоб и морщится.
– Ему больно? – спрашиваю я.
Ма поднимает лицо от шитья:
– У него, должно быть, разболелась голова от этого ужасного звука.
Но мы его не слышим, потому что звук у телевизора выключен. На экране телевизора этот человек стоит теперь у раковины и вытаскивает таблетку из бутылочки. В следующем кадре – он улыбается и бросает мальчику мяч.
– Ма, Ма.
– Что? – спрашивает она, завязывая узел.
– Это же наша бутылочка! Ты что, не видела? Ты не смотрела, когда показывали мужчину с головной болью?
– Нет.
– Бутылочка, из которой он вытащил таблетку, точно такая же, как у нас. Ну, та, где лежит обезболивающее.
Ма смотрит на экран, но там уже показывают машину, объезжающую гору.
– Нет, перед этим, – говорю я, – у него была наша бутылочка из-под обезболивающих таблеток.
– Ну наверное, это была такая же, как у нас, но не наша.
– Нет, наша.
– Да таких бутылочек полным-полно.
– Где?
Ма смотрит на меня, потом снова на свое платье и натягивает кайму.
– Наша бутылочка стоит на полке, а другие…
– В телевизоре? – спрашиваю я.
Она смотрит на нитки и наматывает их на маленькие карточки, чтобы убрать в швейный набор.
– Знаешь что? – спрашиваю я. – Знаешь, что это значит? Он уходит в телевизор. – По телевизору снова идет медицинская планета, но я уже не смотрю. – Он – это Старый Ник, – уточняю я, чтобы она не подумала, что я говорю о человеке в желтом шлеме. – Когда его здесь нет, то есть днем; знаешь что? Он находится в телевизоре. Там он покупает в магазине наше обезболивающее и приносить его сюда.
– Приносит, – поправляет меня Ма, вставая. – Надо говорить «приносит», а не «приносить». Пора спать. – Она запевает песню «Укажи мне путь в мою обитель», но я не подхватываю ее.
Мне кажется, она не понимает, как это все удивительно. Я думаю о своем открытии, когда надеваю ночную футболку и чищу зубы, и даже тогда, когда сосу молоко, лежа рядом с мамой в кровати. Я отрываю рот от соска и спрашиваю:
– Как получилось, что мы никогда не видели его по телевизору?
Ма зевает и садится.
– Мы все время смотрим и ни разу его не видели; как так могло получиться?
– Потому что его там нет.
– Но бутылочка, где он ее достал?
– Не знаю. – Она произносит это странным тоном.
Я думаю, она притворяется.
– Ты должна знать. Ты ведь все знаешь.
– Послушай, это совсем не важно.
– Нет, это важно, а мне не безразлично. – Я почти кричу.
– Джек…
Что «Джек»? Что она хочет этим сказать? Ма снова откидывается на подушки.
– Я не могу это объяснить.
Я думаю, она может, но не хочет.
– Ты можешь, потому что мне уже пять.
Ма поворачивает лицо к двери.
– Ты хочешь знать, где покупают бутылочки с таблетками? Ну хорошо, я скажу – в магазине. И он тоже купил их там и принес сюда в качестве воскресного подарка.
– В магазине в телевизоре? – Я смотрю на полку – бутылки по-прежнему стоят там. – Но ведь болеутоляющие таблетки настоящие…
– Он покупает их в настоящем магазине. – Ма трет глаза.
– Как?..
– Ну хорошо, хорошо. Хорошо, я тебе объясню!
Почему она кричит?
– Слушай. То, что мы видим по телевизору, – это картинки реальных вещей.
Это самая удивительная вещь, которую я когда-либо слышал. Ма закрывает себе рот руками.
– И Дора настоящая?
Ма убирает руки.
– Нет, к сожалению. Большинство вещей в телевизоре просто картинки вроде Доры, которую нарисовал художник. Но другие люди, с лицами похожими на наши, настоящие.
– Реальные люди?
Ма кивает.
– И места вроде ферм, лесов, аэропортов и городов тоже реальные?..
– Не-а.
Зачем она мне врет?
– И где же они находятся?
– Везде, – отвечает Ма. – Снаружи. – Она дергает головой назад.
– За кроватной стеной? – Я в изумлении гляжу на нее.
– За стенами нашей комнаты. – Она показывает в другом направлении, на стену, у которой стоит плита, и обводит всю комнату пальцем.
– Значит, магазины и леса летают в открытом космосе?
– Нет. Забудь об этом, Джек. Не надо было мне…
– Нет, надо. – Я с силой трясу ее за коленку и говорю: – Расскажи мне.
– Только не сегодня. Я не могу подобрать правильные слова, чтобы все тебе объяснить.
Алиса говорит, что не может объяснить свое поведение, потому что она не в себе, она знает, кем она была утром, но с тех пор все несколько раз изменилось.
Ма неожиданно встает и берет с полки обезболивающее. Я думаю, она хочет проверить, те ли это таблетки, что и в телевизоре, но она открывает бутылочку и глотает одну таблетку, а за ней – другую.
– А завтра ты сможешь найти слова?
– Сейчас уже восемь часов сорок девять минут, Джек, давай ложись в постель. – Она завязывает пакет с мусором и ставит его у двери.
Я ложусь в свою постель в шкаф, но уснуть не могу.
Сегодня один из тех дней, когда Ма уходит.
Она не встает с постели. Она здесь, и в то же время ее нет. Она лежит, сунув голову под подушку.
Я съедаю свою сотню хлопьев и забираюсь на стул, чтобы помыть тарелку и обожженную ложку. Когда я выключаю воду, в комнате становится очень тихо. Интересно, приходил ли вчера вечером Старый Ник? Наверное, нет, потому что мешок с мусором стоит у двери. Но может быть, он все-таки появлялся, но не забрал с собой мусор? Может, Ма не ушла? Может, он сжал ее шею еще сильнее, и сейчас она…
Я подхожу к ней поближе и прислушиваюсь к ее дыханию. Я стою всего в одном дюйме от нее, мои волосы касаются ее носа, и она закрывает лицо рукой, и я отступаю назад.
Я не моюсь в ванной один, я только одеваюсь. Час тянется за часом. Сотни часов. Ма встает пописать, но ничего не говорит, и ее лицо ничего не выражает. Я уже поставил стакан воды рядом с кроватью, но она, не обращая на него внимания, забирается под одеяло.
Я ненавижу, когда она уходит, но зато я могу целый день смотреть телевизор. Сначала я включаю его совсем тихо, но потом немного прибавляю звук. Если я буду слишком долго смотреть телевизор, то превращусь в зомби, но Ма сама сегодня похожа на зомби и даже не смотрит на экран. Сегодня показывают «Боба-строителя», «Удивительных животных» и «Барни». К каждому я подхожу и дотрагиваюсь, чтобы поздороваться с ними. Барни и его друзья постоянно обнимаются, и я подбегаю, чтобы оказаться между ними, но иногда опаздываю. Сегодняшняя серия посвящена сказке о змее, которая приползает ночью и превращает старые зубы в деньги. Мне хочется увидеть Дору, но ее сегодня нет.
В четверг мы всегда стираем, но я не могу стирать один, а Ма так и не встает с постели.
Я снова хочу есть. Я смотрю на часы, но они показывают 9:47. Мультфильмы закончились, так что я смотрю футбол и планету, где люди выигрывают разные призы. Женщина с пышными волосами, сидя на своем красном диване, разговаривает с мужчиной, который когда-то был чемпионом по боксу. Я переключаюсь на другую планету, где женщины держат в руках ожерелья и рассказывают, какие они изысканные. Ма, попадая на эту планету, называет их «паразитками». Но сегодня она молчит, она даже не замечает, что я смотрю телевизор без перерыва и мои мозги уже начинают пованивать.
Как может телевизор показывать картинки реальных вещей?
Я представляю, как все они летают в открытом космосе за пределами наших стен: диван, и ожерелья, и хлеб, и болеутоляющие таблетки, и самолеты, и все женщины и мужчины, боксеры, и одноногий человек, и женщина с пышными волосами, – и они пролетают мимо нашего окна. Я машу им рукой, но тут же летят и небоскребы, и коровы, и корабли, и грузовики. Там, наверное, страшная толкучка. Я считаю все вещи, которые могут врезаться в нашу комнату. Дыхание у меня сбивается, и мне приходится вместо этого начать считать свои зубы, слева направо вверху, а потом справа налево внизу, потом назад. Всякий раз у меня получается двадцать, но я думаю, что, может быть, ошибся.
Когда часы показывают 12:04, я иду обедать. Я осторожно открываю банку с консервированной фасолью. Интересно, проснулась бы Ма, если бы я порезался и позвал ее на помощь? Я никогда до этого не ел холодную фасоль. Я съедаю девять фасолин и чувствую, что наелся. Я кладу оставшиеся в миску и ставлю в холодильник, чтобы они не испортились. Несколько фасолин прилипло ко дну консервной банки, и я наливаю туда воды. Может, Ма встанет и отскребет их. А может, она будет голодная и скажет:
– О, Джек, какой ты умница, что оставил мне в миске фасоль.
Я измеряю с помощью линейки другие предметы, но мне трудно самому складывать числа. Я переворачиваю линейку, представляя себе, что это акробатка в цирке. Потом я играю с дисташкой. Я направляю ее на Ма и шепчу:
– Проснись, – но она не просыпается.
Шарик уже совсем сдулся, он качается на бутылке из-под сливового сока почти под самым окном на крыше, отчего свет становится коричневым и сверкает. Он боится дисташки, потому что у нее очень острый кончик, поэтому я кладу ее в шкаф и закрываю дверцы. Я говорю всем вещам в комнате, что все будет в порядке – завтра мама вернется. Я читаю все пять книг, только «Алису» – совсем немного.
Сегодня я не кричу, чтобы не мешать Ма. Я думаю, что ничего страшного не будет, если мы один день не покричим.
Потом я снова включаю телевизор и двигаю кроликом, и он делает изображение немного более четким. На экране показывают гонки, я люблю смотреть, как машины носятся с огромной скоростью, но это быстро надоедает, потому что они сотни раз проезжают по одному и тому же кругу. Мне хочется разбудить Ма и спросить у нее, неужели настоящие люди и вещи летают вокруг нас снаружи, но боюсь, что она рассердится. А вдруг она не включится, даже если я начну ее трясти? Поэтому я не трогаю ее. Я подхожу очень близко – из-под подушки виднеется часть ее лица и шея. Следы пальцев Ника стали теперь фиолетовыми.
Эх, попался бы мне этот Старый Ник, я бы пинал его ногами до тех пор, пока не расколол бы ему задницу! Я бы открыл дверь с помощью дисташки, вылетел бы наружу, купил бы все, что нужно, в настоящих магазинах и принес бы Ма!
Я тихонько плачу – так, чтобы Ма не услышала.
Я смотрю передачу о погоде, а потом фильм об осаде замка. Его защитники сооружают баррикаду у двери, чтобы враг не смог ее открыть. Я грызу ногти, и Ма не говорит мне, чтобы я перестал. Интересно, много ли клеток погибло в моем мозгу и сколько еще осталось? Мне кажется, что меня сейчас вырвет, совсем как тогда, когда мне было три года и у меня случилось расстройство желудка. А если меня вырвет на ковер, смогу ли я сам отмыть его?
Я смотрю на пятно, появившееся при моем рождении. Я становлюсь на колени и глажу его – оно теплое и грубое на ощупь, как и весь ковер, никакой разницы.
Ма никогда не уходит больше чем на день. Не знаю, что буду делать, если проснусь завтра утром, а она все еще не вернется.
Почувствовав голод, я съедаю банан, хотя он и немного недозрелый.
Дора – это рисунок в телевизоре, но ведь она – мой настоящий друг. Разве такое бывает? Джип – настоящий, я могу ощупать его пальцами. Супермен существует только в телевизоре. Деревья – тоже, а вот цветок – настоящий, ой, я забыл его полить. Я снимаю с комода цветок, ставлю его в раковину и поливаю. Интересно, съел ли он кусочек рыбы, который оставила для него Ма?
Скейтборд существует только в телевизоре, и девочки с мальчиками – тоже. Правда, Ма говорит, что они настоящие, но как это может быть, если они все такие плоские? Мы с Ма можем соорудить баррикаду, передвинув кровать к двери, чтобы ее нельзя было открыть. Какой это будет сюрприз для Ника! Ха-ха! «Пустите меня, – будет орать он, – или я сделаю пиф-паф, и ваш дом разлетится в щепки!» Трава тоже существует только в телевизоре, и огонь тоже, но он может забраться к нам в комнату, если я разогрею фасоль, и красное пламя прыгнет ко мне на рукав, и я сгорю. Мне хочется посмотреть на это, но совсем не хочется, чтобы это произошло. Воздух настоящий, а вода – только в раковине и в ванне. Реки и озера существуют в телевизоре. Что касается моря, то тут я не уверен: если бы оно было снаружи, все вещи промокли бы насквозь. Мне хочется потрясти Ма и спросить, настоящее ли море. Комната самая что ни на есть настоящая; может, и то, что снаружи, – тоже, только оно надевает на себя шапку-невидимку, как принц Джекер-Джек в сказке? Младенец Иисус тоже живет в телевизоре, за исключением картинки, где Он изображен со своими Ма, двоюродным братом и бабушкой, но Бог – реален, потому что смотрит в наше окно и мы видим Его желтое лицо. Только не сегодня – сегодня за окном все серое.
Мне хочется залезть в постель к Ма. Но я сижу на ковре, положив руки на ее ступни, поднимающиеся под одеялом. Когда руки устают, я ненадолго опускаю их, а потом снова кладу на мамины ноги. Я загибаю край ковра и тут же отпускаю, чтобы он хлопнулся на пол. Я повторяю это бессчетное количество раз.
Когда становится темно, я пытаюсь съесть еще немного фасоли, но не могу – она такая противная! Тогда я намазываю себе хлеб арахисовым маслом и съедаю его. Я открываю морозилку и засовываю голову между пакетами с горохом, шпинатом и этой ужасной зеленой фасолью и держу ее до тех пор, пока все мое лицо, даже веки, не замерзает. Тогда я отскакиваю, закрываю дверцу и начинаю тереть щеки, чтобы они согрелись. Я чувствую их своими ладошками, но сами щеки не ощущают моих ладоней, как странно!
В окне теперь темно, и я надеюсь, что Бог покажет нам свое серебряное лицо.
Я влезаю в ночную футболку. Интересно, грязный ли я, ведь я сегодня не принимал ванны. Я обнюхиваю себя. В шкафу я закрываюсь одеялом, но мне все равно холодно. Я забыл сегодня включить обогреватель, вот почему мне холодно, я только что вспомнил об этом, а включать его ночью нельзя. Мне очень хочется молока, я сегодня совсем его не пил. Я бы пососал даже правую грудь, но левая все-таки лучше. Может быть, залезть к Ма в постель и попробовать пососать, но она может отпихнуть меня, а это еще хуже.
И еще – вдруг я буду лежать с Ма, когда придет Старый Ник? Я не знаю, сколько сейчас времени, – в комнате очень темно, и я не вижу часов.
Я тихонько забираюсь в кровать, так чтобы Ма не услышала. Я просто полежу рядом с ней. Если услышу бип-бип, то быстренько соскочу на пол и заберусь в шкаф.
А что, если он придет, а Ма не проснется; рассердится ли он еще сильнее? Оставит ли на ее шее следы покрупнее? Я не сплю – я должен услышать, когда он придет.
Он не приходит, но я все равно не сплю.
Мусорный пакет по-прежнему стоит у двери. Сегодня утром Ма встала раньше меня, развязала его и выбросила в него фасоль, которую она выскребла из консервной банки. Раз пакет еще здесь, значит он не приходил, догадываюсь я. Ура, его не было уже целых два вечера!
Пятница – день чистки матраса. Мы переворачиваем его вверх ногами и набок, чтобы на нем не было комков. Он такой тяжелый, что мне приходится напрягать все свои силы, а когда он падает, то сталкивает меня на ковер. Я впервые замечаю на матрасе коричневое пятно в том месте, где я вылез из маминого живота. Потом мы скачем по нему, выбивая пыль; пыль – это крошечные невидимые частички нашей кожи, которые нам больше не нужны, потому что у нас, как у змей, вырастают новые. Ма чихает на очень высокой ноте – совсем как оперная звезда, которую мы однажды слышали по телевизору.
Мы составляем список необходимых продуктов, но никак не можем договориться.
– Давай попросим конфет, – говорю я. – Пусть не шоколадных, а таких, которые мы до этого еще ни разу не ели.
– Ты хочешь леденцов, чтобы твои зубы стали такими же, как у меня?
Я не люблю, когда Ма говорит таким язвительным тоном.
Потом мы читаем предложения из книжек без картинок. На этот раз мы выбрали «Хижину», где рассказывается о доме с привидениями, стоящем среди белых снегов.
– «С той поры, – читаю я, – мы с ним, как говорят современные дети, постоянно околачивались там, распивая кофе, впрочем, я чаще пил китайский чай, очень горячий и с соя».
– Отлично, – говорит Ма, – только надо говорить не «с соя», а «с соей».
Люди в книгах и телевизоре всегда хотят пить, они пьют пиво и сок, шампанское и кофе-латте – словом, самые разные жидкости. Иногда, когда им хорошо, они стукают своими бокалами о бокалы других, но не разбивают их. Я перечитываю эту строчку, до сих пор не понимая.
– Кто такие «мы»? Это что, дети? – спрашиваю я.
– Гм… – произносит Ма, заглядывая в книгу через мое плечо. – Я думаю, автор имеет в виду детей в целом.
– А что такое «в целом»?
– Ну, это множество детей.
Я пытаюсь представить себе множество детей, играющих друг с другом.
– А они настоящие, живые люди?
Ма минуту молчит, потом очень тихо произносит:
– Да.
Значит, все, что она вчера говорила, правда.
Следы от пальцев Ника все еще на ее шее; интересно, исчезнут ли они когда-нибудь?
Ночью Ма снова зажигает лампу, и я просыпаюсь от света, лежа в кровати. Лампа горит, я считаю до пяти. Лампа гаснет, но я успеваю сосчитать только до одного. Лампа снова загорается, я считаю до двух. Лампа гаснет, я считаю до двух. Я издаю стон.
– Потерпи еще немного, – говорит мне Ма, глядя на окно в крыше, но оно совсем темное.
У двери нет мусорного пакета, значит, он был здесь, пока я спал.
– Ну пожалуйста, Ма. Я хочу спать.
– Еще минуту.
– У меня глаза болят.
Она наклоняется над кроватью и целует меня около рта, а потом накрывает одеялом с головой. Свет вспыхивает, но теперь уже не так ярко. Через некоторое время Ма ложится в постель и дает мне немного пососать, чтобы я поскорее уснул.
В субботу Ма для разнообразия заплетает мне три косички. Они очень смешные. Я мотаю головой, и они хлопают меня по лицу.
Сегодня утром я не смотрю планету мультфильмов, я выбираю садоводство, фитнес и новости. Обо всем, что я вижу, я спрашиваю:
– Ма, это настоящее?
И она говорит «да»; только когда показывают фильм об оборотнях, в котором одна женщина взрывается, словно воздушный шарик, Ма говорит, что это спецэффекты, которые делают на компьютере.
На обед мы открываем банку цыпленка с горохом, соусом карри и рисом.
Мне хотелось бы покричать сегодня как можно громче, но в выходные мы не кричим.
Большую часть дня мы играли в кошачью колыбель, в алмазы, скорпиона, кормушку и вязальные спицы.
На ужин у нас мини-пицца: каждому по пицце и еще одна на двоих. Потом мы смотрим планету, где люди носят платья со множеством оборок и огромные белые волосы. Ма говорит, что все они настоящие, только изображают людей, которые умерли сотни лет назад. Это что-то вроде игры, только эта игра не кажется мне очень веселой. Ма выключает телевизор и фыркает:
– Я до сих пор чувствую запах карри, оставшийся после обеда.
– Я тоже.
– Этот соус, конечно, очень вкусный, но противно, что его запах так долго не выветривается.
– Мой соус был тоже очень противным, – говорю я.
Ма смеется. Следы пальцев на ее шее уже проходят. Сейчас они зеленовато-желтого цвета.
– Расскажи мне какую-нибудь историю.
– Какую?
– Которую еще никогда не рассказывала.
Ма улыбается:
– Я думаю, на сегодня ты знаешь все, что знаю я. Может, «Графа Монте-Кристо»?
– Я слышал это уже миллион раз.
– Тогда «Нельсона на необитаемом острове»?
– Это как он выбрался с острова, на котором прожил двадцать семь лет, и стал членом правительства?
– Тогда «Златовласку»?
– Она очень страшная.
– Но ведь медведи всего лишь рычали на нее, – говорит Ма.
– Все равно она страшная.
– Может, «Принцессу Диану»?
– Ей надо было пристегнуться.
– Ну вот видишь, ты все уже знаешь. – Ма переводит дыхание. – Послушай, а есть еще сказка о русалке…
– «Русалочка».
– Нет, другая. Эта русалка однажды сидела на камне, расчесывая свои волосы, и тут к ней подобрался рыбак и поймал ее в свою сеть.
– Чтобы зажарить себе на ужин?
– Нет, нет, он принес ее к себе домой и потребовал, чтобы она вышла за него замуж, – говорит Ма. – Он забрал у нее волшебный гребень, чтобы она не могла уплыть от него в море. Через некоторое время у русалки родился сын…
– По имени Джекер-Джек, – подсказываю я.
– Ты прав. Но когда рыбак уходил ловить рыбу, она осматривала дом и в один прекрасный день нашла свой гребень…
– Ха-ха-ха!
– И она убежала на берег и уплыла в море.
– Нет.
Ма пристально смотрит на меня:
– Тебе не нравится эта сказка?
– Русалка не должна была уходить.
– Ну успокойся. – Она пальцем вытирает слезу у меня в глазу. – Я забыла сказать, что она, конечно же, взяла с собой своего сына, Джекер-Джека, обвязав его своими волосами. А когда рыбак пришел домой, то обнаружил, что там никого нет, и никогда уже больше их не видел.
– А он утонул?
– Кто, рыбак?
– Нет. Джекер-Джек, оказавшись под водой.
– О, не волнуйся, – говорит Ма, – он же наполовину рыба, помнишь? Он умеет дышать под водой.
Она встает посмотреть, сколько времени.
Часы показывают 8:27.
Я лежу в шкафу уже долгое время, но сон так и не приходит. Мы поем песни и молимся.
– Прочитай какой-нибудь стишок, – прошу я. – Ну пожалуйста! – Я выбираю «Дом, который построил Джек», потому что он длиннее всех.
Ма читает, постоянно зевая:
Я продолжаю:
И тут раздается бип-бип. Я мгновенно замолкаю.
Первые слова Старого Ника мне не слышны.
– Гм… извини, – отвечает ему Ма, – мы ели на обед карри. И я подумала, есть ли такая возможность… – Ее голос звучит очень высоко. – Есть ли такая возможность поставить нам вытяжку или что-нибудь в этом роде?
Старый Ник ничего не отвечает. Я думаю, они сидят на кровати.
– Ну хотя бы небольшую, – умоляет Ма.
– Здорово ты придумала, – произносит Старый Ник. – Пусть соседи ломают голову, с чего это я вдруг стал готовить себе острую еду в мастерской?
Я думаю, это снова сарказм.
– Ну извини, – отвечает Ма, – я не подумала об этом…
– Может, мне еще установить на крыше сверкающую неоновую стрелку?
Интересно, как светится стрелка?
– Мне правда очень жаль, – говорит Ма, – я не подумала, что запах, то есть вытяжка, может…
– Я думаю, ты просто не понимаешь, как тебе здесь хорошо, – говорит Старый Ник. – Ты живешь не в подвале, имеешь естественное освещение, вентиляцию – в некоторых местах сделаны отверстия, могу тебя заверить. Свежие фрукты, туалетные принадлежности. Тебе нужно только щелкнуть пальцами – и все появится. Многие девушки благодарили бы Небо за такие условия, где так безопасно. Особенно с ребенком.
Это он обо мне?
– Не надо беспокоиться о том, что твой ребенок попадет под машину, за рулем которой сидит пьяный водитель, – продолжает он. – Никаких тебе торговцев наркотиками, никаких извращенцев…
Тут Ма перебивает:
– Не надо было мне заводить этот разговор о вытяжке, это было ужасно глупо, у нас все хорошо.
– Ну вот и ладно.
Некоторое время они молчат.
Я считаю зубы, но все время сбиваюсь – у меня получается то девятнадцать, то двадцать, а потом снова девятнадцать. Я кусаю язык до тех пор, пока не становится больно.
– Конечно, все со временем изнашивается. Это в порядке вещей. – Его голос звучит отдаленно, я думаю, что сейчас он стоит рядом с ванной. – Этот шов на скобе надо будет почистить песком и заделать. И вот еще, смотри – из-под пробкового покрытия на полу видна основа.
– Мы обращаемся со всеми вещами очень бережно, – говорит мама очень тихо.
– Недостаточно бережно. Пробка не предназначена для того, чтобы по ней много ходили. Я планировал, что здесь будет жить один человек, ведущий малоподвижный образ жизни.
– Так ты ложишься или нет? – спрашивает мама каким-то странным высоким голосом.
– Дай мне снять ботинки, – раздается рычание, и я слышу, как на пол что-то падает. – Не успел я войти, как ты набросилась на меня со своими просьбами…
Лампа гаснет. Старый Ник начинает скрипеть кроватью, я считаю до девяноста семи, после чего мне кажется, что я пропустил один раз, и перестаю считать.
Я лежу, прислушиваясь, хотя в комнате стоит тишина.
По воскресеньям мы едим бублики, которые надо усиленно жевать, с желе и арахисовым маслом. Вдруг Ма вытаскивает свой бублик изо рта – в нем торчит какой-то острый предмет.
– Наконец-то, – произносит она.
Я вытаскиваю этот предмет – он весь желтый, с темными коричневыми пятнами.
– Это тот зуб, который болел?
Ма кивает. Она пробует языком дырку во рту. Все это очень странно.
– Мы можем засунуть его назад и приклеить клейстером.
Но Ма качает головой и улыбается.
– Я рада, что он выпал, теперь не будет болеть.
Всего минуту назад этот зуб был частью ее, а теперь уже нет. Ну и дела!
– Знаешь, что надо сделать, – положи его под подушку, ночью прилетит фея-невидимка и превратит его в деньги!
– Здесь это не получится, – говорит Ма.
– Почему?
– Потому что зубная фея не знает, где находится наша комната. – Ма глядит на стену, словно видит сквозь нее.
Снаружи есть все. Когда я теперь думаю о чем-нибудь, например о лыжах, кострах, островах, лифтах или игрушках, я вспоминаю, что все эти вещи – настоящие, они все существуют снаружи. От этой мысли я устаю. И люди тоже – пожарные, учителя, воры, младенцы, святые, футболисты и все остальные, – они все реально существуют. Но меня там нет, меня и Ма, мы единственные, кого там нет. Может быть, мы уже перестали быть настоящими?
После ужина Ма рассказывает мне о Гансе и Гретель, о том, как пала Берлинская стена, и о Рамплстилтскине. Мне нравится, что королева должна отгадать имя этого маленького человечка, чтобы он не забрал у нее ребенка.
– А все эти истории настоящие?
– Какие именно?
– Ну, о русалке, о Гансе и Гретель и все остальные.
– Ну, – говорит Ма, – в буквальном смысле слова – нет.
– А что такое?..
– Это сказки, в которых рассказывается не о реальных людях, которые ходят по улицам в наши дни.
– Значит, все это вранье?
– Нет, нет. Сказки – это просто другой вид правды.
Лицо у меня сморщилось от попыток понять, о чем она говорит.
– А Берлинская стена – настоящая?
– Да, такая стена была, но теперь ее нет.
Я так устал, что, наверное, разорвусь на две половинки, как сделал в конце концов Рамплстилтскин.
– Ночь, скорее засыпай, клоп, малютку не кусай, – говорит Ма, закрывая дверцу шкафа.
Я думал, что отключусь, но вдруг до меня доносится громкий голос Старого Ника.
– Но витамины… – говорит Ма.
– Это грабеж средь бела дня.
– Ты хочешь, чтобы мы заболели?
– Это же все сплошное надувательство, – говорит Старый Ник. – Однажды я смотрел передачу о витаминах – все они в конце концов оказываются в унитазе.
Кто оказывается в унитазе?
– Я хочу сказать, что если бы мы лучше питались…
– А, вот ты о чем. Все хнычешь и хнычешь…
Я вижу его в дверную щель, он сидит на краю ванны.
В голосе Ма звучит ярость:
– Клянусь, наше содержание обходится тебе дешевле, чем содержание собаки. Нам даже обувь не нужна.
– Ты не имеешь никакого представления о том, как сильно изменилась жизнь. Я имею в виду, ты не знаешь, откуда берутся деньги.
Некоторое время он молчал.
Потом Ма спросила:
– Что ты хочешь этим сказать? Деньги вообще или…
– Шесть месяцев.
Его руки сложены на груди, они огромные.
– Вот уже шесть месяцев, как я сижу без работы, а пришлось ли тебе хоть о чем-нибудь побеспокоиться?
Теперь я вижу и Ма, она подходит к нему.
– Что случилось?
– Можно подумать, это кого-то волнует.
Они смотрят друг на друга.
– Ты залез в долги? – спрашивает она. – Как же ты собираешься…
– Заткнись.
Я так испугался, что он ее снова начнет душить, что невольно издал какой-то звук.
Старый Ник смотрит прямо на меня. Он делает шаг, потом еще один и еще – и стучит по щели. Я вижу тень от его руки.
– Эй, ты там! – Это он говорит мне.
В моей груди стучит бам-бам. Я поджимаю ноги и стискиваю зубы. Мне хочется забраться под одеяло, но я не могу. Я не могу сделать ни единого движения.
– Он спит, – говорит Ма.
– Она держит тебя в шкафу не только ночью, но и днем?
Слово «тебя» означает меня. Я жду, что мама скажет «нет», но она молчит.
– Это же противоестественно.
Я вижу его глаза, они бледные. Видит ли он меня? Превращусь ли я в камень от его взгляда? И что мне делать, если он откроет дверцу? Я думаю, что мог бы…
– Мне кажется, ты поступаешь неправильно, – говорит он Ма, – ты ни разу не позволила мне взглянуть на него, с тех пор как он родился. Он что, урод с двумя головами или чем-нибудь в этом роде?
Почему он так говорит? Я чуть было не высунул голову из шкафа, чтобы он увидел, что она у меня одна.
Ма загораживает щель в дверце своим телом, я вижу, как сквозь ткань футболки проступают ее лопатки.
– Он просто очень стеснительный.
– У него нет никаких причин меня стесняться, – говорит Старый Ник. – Я ведь и пальцем его не тронул.
А почему он должен трогать меня пальцем?
– Вот, купил ему этот чудесный джип. Я знаю, о чем мечтают мальчики, сам был когда-то пацаном. Вылезай, Джек. – Он произнес мое имя. – Вылезай и получишь леденец.
Леденец!
– Давай лучше ляжем в постель. – Голос Ма звучит очень странно.
Старый Ник издает короткий смешок.
– Я знаю, что тебе нужно, милочка.
Что нужно Ма? Включила ли она это в список?
– Ну иди же скорее, – снова говорит Ма.
– Разве твоя мама не учила тебя хорошим манерам?
Лампа гаснет.
Кровать громко скрипит – это он укладывается.
Я натягиваю на голову одеяло и зажимаю уши, чтобы ничего не слышать. Я не хочу считать скрипы, но все равно считаю.
Когда я просыпаюсь, то вижу, что все еще лежу в шкафу, а кругом кромешная тьма.
Ушел ли Старый Ник? А где леденец? Правило гласит: оставайся в шкафу, пока за тобой не придет Ма. Интересно, какого цвета этот леденец? Можно ли различать цвета в темноте? Я пытаюсь снова заснуть, но мне это не удается. Высуну-ка я голову, просто чтобы…
Я открываю дверцы шкафа очень медленно и тихо. Слышен только звук работающего холодильника. Я встаю на пол, делаю один шаг, два шага, три. Вдруг моя нога натыкается на что-то. Ой-ой-ой! Я поднимаю этот предмет и вижу, что это ботинок, гигантский ботинок. Я гляжу на кровать – там лежит Старый Ник. Мне кажется, что его лицо сделано из камня. Я протягиваю палец, но не трогаю его, а просто держу палец совсем близко.
Тут его глаза сверкают белым. Я отпрыгиваю назад, роняя ботинок. Сейчас он закричит, думаю я, но он улыбается, показывая большие сверкающие зубы, и говорит:
– Привет, сынок.
Я не знаю, что такое…
Но тут раздается крик Ма. Я никогда еще не слышал, чтобы она так кричала, даже во время наших ежедневных упражнений.
– Беги, беги прочь от него!
Я бросаюсь к шкафу, ударяюсь головой, ой как больно, а она все кричит:
– Беги прочь от него!
– Заткнись, – говорит Старый Ник. – Заткнись. – Он обзывает ее всякими словами, но я не слышу их из-за ее крика. Наконец ее голос звучит тише. – Прекрати! – рявкает он.
Но Ма вместо слов произносит мммммм. Я двумя руками держусь за то место на голове, которым я ударился.
– Ты просто безмозглая дура, вот ты кто.
– Я могу вести себя тихо, – говорит Ма еле слышно. Я слышу ее прерывистое дыхание. – Ты знаешь, как тихо я могу себя вести, если ты его не трогаешь. Это единственное, о чем я тебя прошу.
Старый Ник громко фыркает:
– Ты начинаешь просить о разных вещах. Всякий раз, как только я открываю дверь.
– Это все для Джека.
– Да, но не забывай, откуда он взялся.
Я навостряю уши, но Ма ничего не отвечает.
Раздаются какие-то звуки. Он достает одежду? Нет, наверное, надевает ботинки.
После того как он уходит, я не сплю. Я бодрствую всю ночь. Я жду сотню часов, но Ма так и не забирает меня из шкафа.
Я гляжу на крышу. Неожиданно она поднимается вверх, и в комнату врывается небо. Ракеты, коровы и деревья падают мне на голову…
Нет, я лежу в кровати, в окно просачивается свет, – должно быть, уже утро.
– Это просто кошмарный сон, – говорит мама, гладя меня по щеке.
Я немного пососал, но не много, в левой груди молоко очень вкусное. Тут я вспоминаю вчерашние события и поворачиваюсь к Ма, выискивая новые следы на ее шее, но их нет.
– Мне очень жаль, что я вылез ночью из шкафа.
– Я знаю.
Значит ли это, что она меня прощает? Тут я вспоминаю еще кое о чем.
– А что такое «урод»?
– Не надо об этом, Джек.
– А почему он сказал, что у меня не все в порядке?
Ма издает стон.
– Все у тебя в полном порядке. – Она целует меня в нос.
– Но почему тогда он сказал это?
– Он просто хотел меня разозлить.
– Почему?
– Вспомни, как ты любишь играть с машинками, шариками и другими предметами. Ну а он любит играть у меня на нервах. – И Ма стучит себя по голове. Я не знаю, как это – играть на нервах.
– А почему он сказал, что сидит без работы?
– Наверное, он ее потерял, – говорит Ма.
А я думал, что терять можно вещи – вроде нашей кнопки из набора. Снаружи все устроено совсем по-другому.
– А почему он сказал: «Не забывай, откуда он взялся»?
– Послушай, дай мне передохнуть одну минутку, хорошо?
Я считаю про себя: один бегемот, два бегемота, но все шестьдесят секунд этот вопрос вертится у меня в голове.
Ма наливает себе стакан молока, позабыв налить мне. Она смотрит в холодильник, в котором нет света, это странно. Она закрывает дверцу.
Минута прошла.
– Так почему он сказал: не забывай, откуда я взялся? Разве я не прилетел с небес?
Ма включает лампу, но она тоже не зажигается.
– Он имел в виду, чей ты сын.
– Я – твой сын.
Ма слабо улыбается.
– Может быть, лампочка перегорела?
– Не думаю. – Ма трясется от холода и идет проверить обогреватель.
– А почему он сказал тебе, чтобы ты не забывала об этом?
– Ну, на самом деле он думает, что ты его сын.
– Ха! Вот дурак!
Ма глядит на обогреватель.
– Нам отключили электричество.
– Как это?
– Электрический ток перестал течь по проводам.
Странный сегодня день!
Мы завтракаем, чистим зубы, одеваемся потеплее и поливаем цветок. Мы пытаемся налить в ванну воды, но она просто ледяная, и нам приходится умываться не раздеваясь. Небо в окне светлеет. Но ненадолго. Телевизор тоже не работает, и мне так недостает моих друзей. Я делаю вид, что они появляются на экране, и похлопываю по ним пальцами. Ма предлагает надеть еще одну рубашку и штаны, чтобы согреться, и две пары носков. Мы пробегаем несколько миль по Дорожке, после чего Ма велит мне снять вторую пару носков, поскольку мои пальцы хлюпают в них.
– У меня болят уши, – говорю я ей.
Мамины брови взлетают вверх.
– Слишком тихо вокруг.
– А, это потому, что мы не слышим всех тех звуков, к которым привыкли. Ну, например, тех, которые издает поток теплого воздуха из обогревателя или работающий холодильник.
Я играю с больным зубом, пряча его в разных местах – под комодом, в банке с рисом или за жидкостью для мытья посуды. Я стараюсь забыть, куда спрятал его, а потом радуюсь, находя. Ма режет всю зеленую фасоль, которая была в холодильнике; зачем так много?
И тут я вспоминаю о приятном эпизоде, случившемся ночью.
– Послушай, Ма, а где мой леденец?
Она все режет свою фасоль.
– В мусорном ведре.
Почему он оставил его там? Я подбегаю к ведру, нажимаю на педаль, крышка подскакивает со звуком пинг, но никакого леденца я не вижу. Я роюсь в апельсиновой кожуре, рисе, рагу и пластиковых упаковках. Ма берет меня за плечи:
– Прекрати.
– Он принес мне эту конфету в подарок, – говорю я ей.
– Это мусор.
– Нет, не мусор.
– Да он потратил на этот леденец, наверное, центов пятьдесят. Он хотел над тобой посмеяться.
– Я никогда еще не пробовал леденцов на палочке. – Я сбрасываю ее руки с моих плеч.
На плите нельзя ничего разогреть, потому что нет электричества. На обед мы едим скользкую мороженую фасоль, которая еще противнее вареной. Но мы должны ее съесть, а то она разморозится и пропадет. По мне так пусть пропадает, но еду надо беречь.
– Хочешь, я почитаю тебе «Сбежавшего кролика»? – спрашивает Ма после того, как мы умываемся холодной водой.
– А когда нам включат ток?
– Извини, но я не знаю.
